– Кто тебе позволил говорить за меня? Теперь ты сам спустишься вниз и извинишься от моего имени перед сирдаром, потому что я никого не хочу видеть сегодня вечером. Никого, ты слышишь?

– Слышу, – спокойно промолвил Гул Баз. – Но вам необходимо увидеться с ним. Он хочет сказать вам нечто очень важное, а потому…

– Он может сказать завтра, – грубо перебил Аш. – И довольно разговоров. Ступай прочь.

– Всем нам нужно покинуть дом, – мрачно сказал Гул Баз. – Вам, и мем-сахибе, и мне тоже. И уйти нужно нынче ночью.

– Нам? О чем ты говоришь? Я не понимаю. Кто так говорит?

– Все домочадцы, – ответил Гул Баз. – И женщины громче всех прочих. Они здорово наседают на сирдар-бахадура, так что ему ничего не остается, кроме как предупредить вас об этом при встрече сегодня вечером. В этом я был уверен еще до вашего возвращения, ибо поговорил со слугами Вали Мухаммед-хана, когда они привели сирдара домой. С тех пор я услышал еще много разных разговоров и узнал много вещей, о которых вы пока не знаете. Рассказать вам?

Несколько долгих мгновений Аш пристально смотрел на него, потом, жестом велев ему сесть, опустился на скамейку у окна и приготовился слушать, а Гул Баз сел на корточки и начал рассказывать. По словам Гул База, Вали Мухаммед-хан рассуждал так же, как тайный агент Сохбат: что у друга будет больше всего шансов благополучно покинуть Бала-Хиссар и добраться до дома, если он уйдет, пока толпа занята грабежом резиденции. Не теряя времени, он устроил это и явно горел желанием поскорее избавиться от гостя.

– Он страшно боялся, – пояснил Гул Баз, – что, как только грабеж и кровопролитие закончатся, многие люди, принимавшие в них участие, примутся разыскивать беглецов. Уже прошел слух, что два сипая, оказавшиеся в гуще боя и не сумевшие вернуться в казармы, были спасены от смерти своими друзьями в толпе и теперь прячутся в городе или в самом Бала-Хиссаре. Есть еще один сипай, который, говорят, отправился на базар за пшеничной мукой незадолго до начала сражения и не сумел вернуться обратно, а также три совара, выехавшие из крепости с косарями. Это нам рассказали слуги Вали Мухаммед-хана, когда после окончания боя в резиденции привели домой нашего сирдара, переодетого в чужое платье. И домочадцы тоже страшно испугались. Они боятся, что завтра толпа примется искать беглецов и обратит свой гнев на тех, кого они подозревают в укрывательстве врагов или симпатиях к Каваньяри. И что жизнь сирдара окажется под угрозой, ведь в прошлом он служил в корпусе разведчиков. Поэтому они уговорили Накшбанд-хана немедленно уехать в свой дом в Аошаре и оставаться там, покуда волнения не улягутся. Он согласился, потому что сегодня утром его узнали и крепко поколотили.

– Знаю. Я видел его, – сказал Аш. – Думаю, он принял правильное решение. Но зачем уезжать нам?

– Домочадцы требуют, чтобы вы и ваша мем-сахиба покинули дом сегодня же ночью. Все боятся, что, если завтра придут люди с расспросами и произведут здесь обыск, они заподозрят неладное, обнаружив чужаков, неспособных толком объяснить, кто они такие, – мужчину, который родом не из Кабула и вполне может быть шпионом, и женщину, называющую себя турчанкой. Иностранцев…

– Боже мой, – прошептал Аш. – Даже здесь!

Гул Баз пожал плечами и развел руками.

– Сахиб, большинство мужчин и все женщины бывают жестоки и безжалостны, когда их домам и семьям угрожает опасность. А люди невежественные везде и повсюду относятся с подозрением к чужестранцам и ко всем, кто так или иначе отличается от них самих.

– Это я знаю по горькому опыту, – резко промолвил Аш. – Но я не думал, что сирдар-сахиб поступит так со мной.

– Он так не поступит, – сказал Гул Баз. – Он заявил, что законы гостеприимства священны и он их не нарушит. Он остался глух к просьбам и доводам своей семьи и слуг.

– Тогда зачем… – начал Аш и осекся. – Да-да, я понимаю. Ты правильно сделал, что все рассказал мне. Сирдар-сахиб был мне верным другом, и нельзя, чтобы он поплатился за свою доброту. Его домочадцы правы: наше присутствие подвергает опасности всех их. Сейчас я спущусь к нему и скажу, что считаю нужным покинуть его дом немедленно… ради нашей же собственной безопасности. Ему не надо знать, что ты предупредил меня.

– Я так и думал, – кивнул Гул Баз, поднимаясь на ноги. – Я пойду готовиться к отъезду.

Он поклонился и вышел.

Дверь соседней комнаты скрипнула. Аш обернулся и увидел на пороге Анджули.

– Ты слышала, – сказал он.

Это был не вопрос, но она кивнула и подошла к нему. Аш встал, обнял жену и, заглянув ей в лицо, подумал, какая она красивая – сегодня ночью красивее, чем когда-либо, ибо тревожное, напряженное выражение, столь часто появлявшееся у нее на лице в последнее время, исчезло и взгляд искренних глаз был ясен и безмятежен. При свете лампы ее кожа отливала бледным золотом, и от улыбки, тронувшей прелестные губы, у него часто забилось сердце. Он наклонил голову и поцеловал жену, а немного погодя спросил:

– Ты не боишься, ларла?

– Покинуть Кабул? Чего мне бояться? Ведь я буду с тобой. Меня пугали именно Кабул и крепость. А после сегодняшних событий ты стал свободен от всех обязательств и можешь уехать отсюда – и должен радоваться.

– Да, – медленно проговорил Аш. – Об этом я не подумал… я свободен… теперь я могу уехать. Но… но Гул Баз говорил правду: люди везде и повсюду относятся с подозрением к чужакам и питают вражду ко всем, кто отличается от них самих, а мы с тобой чужаки, ларла. Мои соотечественники не примут тебя, потому что ты индианка и полукровка, а твои соотечественники не примут меня, потому что я не индус, а значит, пария. Для мусульман же мы с тобой неверные, кафиры…

– Знаю, любимый. Однако люди многих других вероисповеданий относились к нам очень доброжелательно.

– Доброжелательно, да. Но они не принимали нас как своих. О господи, как мне все это надоело – нетерпимость, предрассудки и… Найти бы место, где мы могли бы просто жить спокойно и счастливо, не скованные никакими правилами и дурацкими древними табу! Место, где не будет иметь значения, кто мы такие и каким богам поклоняемся или не поклоняемся, пока мы никому не причиняем вреда, добры ко всем и не пытаемся никого переделать на свой лад. Должно же быть на свете такое место, где мы сможем быть просто самими собой. Куда мы направимся, ларла?

– В долину – куда же еще? – сказала Анджули.

– В долину?

– В долину твоей матери. Ту самую, о которой ты мне часто рассказывал, – где мы построим дом, насадим фруктовый сад и будем держать козу и осла. Не мог же ты забыть! Я не забыла.

– Но, сердце мое, это же была просто выдумка. Во всяком случае, мне так кажется. В детстве я верил, что долина действительно существует и что моя мать знает, где она находится, но потом я засомневался, а теперь думаю, что это была просто сказка…

– Какая разница? – спросила Анджули. – Мы сможем сделать вымысел явью. В горах сотни безвестных долин, тысячи. Долин, где протекают ручьи, способные приводить в движение жернова мельницы, где мы насадим фруктовые деревья, заведем коз и построим дом. Нам нужно только найти одну такую, вот и все…

И впервые за несколько последних недель она рассмеялась своим чудным, очаровательным смехом, которого Аш не слышал со дня прибытия британской миссии в Кабул. Однако он не улыбнулся в ответ.

– Это верно, – медленно проговорил он. – Но… но нам придется тяжело. Снег и лед зимой, и…

– …и очаг, растопленный сосновыми шишками и деодаровыми дровами, как во всех горных деревнях. Кроме того, гималайские горцы – народ добрый, мирный и благожелательный. Они не носят с собой оружия, не знают обычая кровной мести и не воюют друг с другом. И нам не обязательно жить в полной изоляции, ведь что такое десять косов для горца, способного пройти за день вдвое большее расстояние? Никто не станет возражать против нашего проживания в девственной долине, которая расположена слишком далеко от деревень и там неудобно пасти скот или косить траву. Наши горы не такие суровые и бесплодные, как в Афганистане или в Бхитхоре, они покрыты зелеными лесами и изобилуют ручьями.

– И дикими зверями, – сказал Аш. – Тиграми и леопардами, а также медведями. Не забывай об этом!

– По крайней мере, хищные звери убивают только для того, чтобы прокормиться, а не из ненависти или мести и не потому, что один кланяется в сторону Мекки, а другой курит ладан богам. Кроме того, когда мы с тобой в последний раз чувствовали себя в безопасности среди людей? Твоя приемная мать бежала с тобой в Гулкот, чтобы тебя, маленького ребенка, не убили за то, что ты ангрези. А потом вы оба снова бежали, потому что Джану-рани хотела убить вас. А потом мы с тобой бежали из Бхитхора, страшась смерти от руки людей визиря. И вот сейчас, хотя мы думали, что здесь нам ничто не грозит, нам приходится спешно покидать дом сирдара, потому что своим присутствием мы подвергаем опасности всю семью и нас всех могут убить: меня и тебя – за то, что мы «иностранцы», а остальных – за то, что приютили нас. Нет, любимый мой, по мне так лучше дикие звери. У нас никогда не будет недостатка в деньгах: у нас есть драгоценности из моего истри-дхана и мы сможем продавать их понемногу – по камешку зараз, по мере необходимости. Так что давай отправимся на поиски долины и построим свой собственный мир.

Несколько мгновений Аш молчал, а потом тихо проговорил:

– Наше собственное царство, где все чужестранцы будут встречать радушный прием… Почему бы и нет? Мы двинемся на север, в сторону Читрала – сейчас это безопаснее, чем пытаться пересечь границу и вернуться в Британскую Индию. А оттуда, через Кашмир и Джамму, мы направимся к Дур-Хайме…

Тяжкое бремя отчаяния, легшее на него после гибели Уолли и становившееся все тяжелее и холоднее с каждым произнесенным Гул Базом словом, внезапно полегчало, и к нему отчасти вернулись молодость и надежда, утраченные в тот день. Его изможденное лицо порозовело, глаза заблестели, он крепче прижал к себе Анджули и поцеловал ее, страстно и неистово, а потом подхватил на руки, отнес в соседнюю комнату, посадил на низкую кровать и, крепко обняв и зарывшись лицом в ее волосы, заговорил:

– Много лет назад управляющий конюшнями твоего отца, Кода Дад-хан, сказал мне слова, которые я никогда забывал. Я жаловался, что мне суждено навек остаться двумя людьми в одной шкуре, поскольку с Индией я связан узами любви, а с Билайтом – узами крови. И он ответил, что, возможно, однажды я обнаружу в себе третью личность – не Ашока и не Пелама-сахиба, но личность цельную и единую: себя самого. Если он был прав, значит, сейчас самое время найти эту третью личность. Пелам-сахиб мертв: он умер сегодня вместе со своим другом и однополчанами, которым не смог помочь. А что касается Ашока и шпиона Сайед Акбара, эти двое умерли много недель назад – одним ранним утром на плоту на реке Кабул, близ Мични… Давай забудем этих троих и вместо них найдем человека с душой цельной и нераздельной – твоего мужа, ларла.

– Что мне имена? – прошептала Анджули, тесно обвивая руками его шею. – Я пойду туда, куда пойдешь ты, и буду жить там, где будешь жить ты, и молиться, чтобы боги позволили мне умереть раньше тебя, ибо без тебя мне нет жизни. Но ты уверен, что не станешь сожалеть, оставив прежнюю жизнь в прошлом?

– Едва ли на свете есть люди, которые ни о чем не сожалеют… – медленно проговорил Аш. – Наверное, порой даже Бог сожалеет, что сотворил такое существо, как человек. Но все сожаления можно отбросить и предать забвению. И у меня будешь ты, ларла… одного этого достаточно, чтобы осчастливить любого мужчину.

Он поцеловал жену долгим нежным поцелуем, а затем с возрастающей страстью. Потом они долгое время ничего не говорили, пока наконец Аш не сказал, что должен немедленно спуститься вниз и увидеться с сирдаром.

Известие о том, что гости решили срочно покинуть Кабул, чувствуя, что оставаться здесь небезопасно для них, очень обрадовало напуганного хозяина дома. Но вежливость не позволила Накшбанд-хану обнаружить свои чувства, и, согласившись, что все они подвергнутся смертельной опасности, когда толпа примется ходить по домам в поисках беглецов или сторонников Каваньяри, он решительно заявил, что гости могут остаться, коли желают, а он, со своей стороны, сделает все возможное, чтобы защитить их. Убедившись в их твердой решимости уехать, он предложил всю помощь, какая может потребоваться, и вдобавок дал Ашу много дельных советов.

– Я тоже покину город сегодня, – признался сирдар. – Пока страсти не улягутся, в Кабуле не место тем, кто служил сиркару. Но я тронусь в путь в час ночи, когда все будут спать – даже воры и головорезы, которые усердно потрудились сегодня и не станут бодрствовать ночью. Я бы посоветовал вам поступить так же. Луна взойдет только в два, и если мой путь короток и легок, то о вашем такого не скажешь. Когда вы удалитесь на изрядное расстояние от города, вам понадобится лунный свет. Куда вы отправитесь?