Он надеялся сначала поговорить с командующим, но полковник Дженкинс принимал двух старших по званию офицеров пограничных войск, друзей Уиграма, приехавших из Рисалпура на похороны и оставшихся на ночь, поэтому разговор пришлось отложить до завтра, и Зарин тайно провел Аша в комнаты Уолли.

Уолли очень обрадовался другу, но, подавленный вторыми похоронами Уиграма, он пребывал не в самом лучшем расположении духа и не желал выслушивать доводы против отправки британской миссии в Афганистан, а тем более думать о том, чтобы отказаться от командования эскортом, если бы ему таковое предложили, чего еще не было сделано, во всяком случае официально. Пока это были только слухи, хотя, по словам Уолли, все сходились во мнении, что Каваньяри будет самым подходящим человеком на должность посланника, если и когда миссия отправится в Кабул.

– Полагаю, Каваньяри получил от вице-короля весьма прозрачный намек на такую возможность, поскольку он любезно сообщил мне, что если займет пост главы миссии, то попросит назначить меня военным атташе, командующим эскортом из разведчиков. А он вряд ли сказал бы такое, если бы не был вполне уверен в своем назначении на должность посланника. Тем не менее я не собираюсь считать цыплят раньше времени.

– Если в тебе есть хоть капля здравого смысла, – сказал Аш, – ты будешь молиться, чтобы эта затея сорвалась.

– Сорвалась? Что ты имеешь в виду, собственно говоря? – недоуменно осведомился Уолли.

– Когда покойный эмир, Шер Али, пытался втемяшить в головы наших хозяев и повелителей, что его народ будет недоволен британским присутствием в стране (да и любым иностранным присутствием, коли на то пошло), он указывал, что ни один эмир Афганистана не смог бы гарантировать безопасность иностранцев «даже в своей столице». Уолли, ты вообще читаешь что-нибудь, кроме поэзии?

– Не валяй дурака. Ты прекрасно знаешь, что читаю.

– Тогда ты наверняка читал исторический труд Кея о первой афганской войне и должен помнить сделанный автором вывод, который нужно написать огромными буквами над входом в военное министерство, а также в резиденцию вице-короля и штаб армии в Симле! Кей писал, что, несмотря на понесенные нами колоссальные человеческие и материальные потери, мы восстановили против себя весь афганский народ, хотя до того, как британская армия переправилась через Инд, имя Англии почиталось в Афганистане, поскольку ассоциировалось у людей с туманными легендами о славной миссии мистера Элфинстона, – но теперь у них остались лишь «горькие воспоминания о вторжении армии, опустошившей страну». Это верно и сегодня, Уолли. Вот почему затею с миссией нужно просто отменить. От нее необходимо отказаться.

– Этого не будет. Уже слишком поздно. Кроме того…

– Хорошо, тогда отложить на возможно более долгий срок, чтобы получить время сделать все возможное для установления действительно дружеских отношений с эмиром и его подданными. В первую очередь надо рассеять их опасения, что британцы намерены захватить Афганистан, как захватили Индию. Даже сейчас, в последнюю минуту, это еще можно сделать, если только убедить людей вроде Литтона, Колли и Каваньяри попробовать другой подход к делу: отложить дубинку и посмотреть, как подействует на афганцев сдержанность и доброжелательность. Но уверяю тебя, Уолли, если Каваньяри действительно собирается отправиться с этой несчастной миссией в Кабул, он не вернется оттуда живым. Как не вернешься ты и все, кто с ним поедет, поверь мне.

Уолли, слушавший с плохо скрываемым раздражением, бросил: «А, вздор!» – и указал, что эмир сам согласился принять миссию.

– Исключительно под давлением, – резко уточнил Аш. – И если ты думаешь, что его подданные готовы принять британское представительство, то ты глубоко заблуждаешься. Они настроены против так же решительно, как всегда, а после этой войны даже еще решительнее. А значение имеют их желания, а не желания эмира, – он сознает это столь ясно, что прибыл на Гандамакскую конференцию, твердо намереваясь сопротивляться до последнего, и никакие доводы генералов и политиков не оказывали на него действия. Он выстоял против всех них, и только когда Каваньяри потребовал разрешения поговорить с ним наедине, с глазу на глаз, он…

– Я знаю. Необязательно рассказывать мне. Черт возьми, я был там! – сердито перебил Уолли. – И что важно, он переубедил-таки эмира.

– Да неужели? Позволю себе усомниться. Думаю, он пригрозил Якуб-хану, причем весьма сильно. Наверняка все знают только одно: он заставил эмира сдаться и впоследствии похвалялся, что «обращался с ним как с вождем племени». Не качай головой, это правда. Если не веришь мне, спроси у него сам – он не станет отрицать. Но лучше бы он помалкивал на сей счет. Его слова стали широко известны, и мне не кажется, что они поспособствуют установлению дружеских отношений между ним и эмиром. Или подданными эмира, которые не намерены терпеть британское присутствие в Афганистане. Для них оно означает лишь одно – первый шаг к захвату их родины, подобный учреждению мелких торговых постов Ост-Индской компании, что впоследствии привело к захвату Индии.

Уолли холодно заметил, что афганцам придется смириться. Понятное дело, поначалу миссия не будет пользоваться популярностью, но, как только она начнет работать в Кабуле, ее члены постараются установить добрые отношения с местными жителями и показать им, что никаких причин для опасений нет.

– Мы сделаем все возможное и невозможное, уверяю тебя. Если кто-нибудь и в состоянии расположить афганцев к нам, так это Каваньяри. Я точно знаю!

– Ты ошибаешься. Не стану спорить, он сделал это однажды, но, грубо обойдясь с эмиром, он потерял ценного союзника. Якуб-хан не из тех, кто прощает оскорбления, и теперь он будет оказывать Каваньяри по возможности меньше помощи и, вероятно, интриговать у него за спиной. Уолли, я знаю, о чем говорю. Я много месяцев подряд прожил в этой чертовой стране и знаю, какие речи ведутся там – в городах вроде Герата, Кандагара и Мазари-Шарифа. Афганцы настроены против нашей миссии и не желают, чтобы им ее навязывали.

– Значит, это их беда, – резко сказал Уолли. – Потому как им придется принять миссию, хотят они этого или нет. Кроме того, мы задали афганцам такую взбучку в Хайбере и Курраме, что им пришлось просить мира, и я думаю, ты вскоре сам убедишься: афганские войска, наголову разгромленные в сражении, уже извлекли урок из случившегося и не горят желанием проглотить еще одну такую пилюлю.

Аш, расхаживавший по комнате, остановился, сжал обеими руками спинку стула с такой силой, что костяшки побелели, и очень сдержанным голосом объяснил: дело как раз в том, что они не извлекли никакого урока – они даже не понимают, что потерпели поражение.

– Среди всего прочего я собираюсь сказать командующему следующее: в Туркестане и Бадахшане произошли восстания, и все разгромленные в битвах полки поспешили туда, чтобы урегулировать ситуацию, а эмир набрал взамен новые войска, представляющие собой сборище недисциплинированной черни, которая никогда не воевала с британской армией и ведать не ведает ни о каких поражениях. Напротив, они приняли на веру два десятка сказок о «славных победах Афганистана» и, что еще хуже, уже несколько месяцев не получали жалованья, поскольку Якуб-хан утверждает, что в казне нет денег. Поэтому они грабят несчастных крестьян и в целом, я бы сказал, представляют для эмира гораздо большую опасность, чем отсутствие армии вообще. Совершенно очевидно, что они вышли из-под контроля и скорее всего окажутся серьезной угрозой для любой британской миссии, у которой хватит ума открыть лавочку в Кабуле и рассчитывать, что они будут соблюдать порядок, – ибо они не умеют, а главное, не хотят этого делать!

Уолли раздраженно ответил, что Каваньяри наверняка уже знает об этом: для него собирают информацию десятки агентов. С этим Аш согласился.

– Но беда в том, что агенты приходят и уходят. Только человек, постоянно живший в Кабуле последние несколько месяцев, может правильно судить о тамошней обстановке. Она нестабильна, как зыбучие пески, и потенциально опасна, как вагон пороха. Нельзя ожидать благоразумного поведения от недисциплинированного, не получающего жалованья сброда, который не принимал участия в недавних боевых действиях и считает вывод наших войск отступлением, а потому твердо убежден, что оккупационная британская армия потерпела поражение и удирает из Афганистана с поджатым хвостом. Они видят ситуацию таким образом, а потому не понимают, с какой стати новый эмир собирается позволить горстке разгромленных, презренных и ненавистных ангрези-логов открывать постоянную миссию. Коли он позволит, они просто истолкуют это как слабость, что тоже не поможет делу.

Уолли отвернулся и присел на край стола, болтая ногой и глядя в окно на луну, заливающую своим сиянием маленький форт. Через несколько секунд он медленно проговорил:

– Уиграм часто говорил, что ни за какие блага в мире не согласился бы оказаться на твоем месте, потому что ты не знаешь, на чьей ты стороне. Но мне кажется, он был не совсем прав. Мне кажется, ты принял решение и выбрал сторону – не нашу.

Аш не ответил, и после непродолжительного молчания Уолли сказал:

– Почему-то я всегда считал, что, когда дойдет до дела, ты выберешь нашу сторону. Мне даже в голову не приходило… Ох, ладно, это пустой разговор. Мы с тобой никогда не сойдемся во мнениях, пока ты смотришь на ситуацию с точки зрения афганца, тогда как я не могу не смотреть на нее с нашей позиции.

– То есть с позиции Каваньяри, Литтона и им подобных, – отрывисто уточнил Аш.

Уолли легко пожал плечами.

– Коли тебе угодно.

– Мне не угодно. Но как ты сам видишь ситуацию, Уолли?

– Я? По-моему, это совершенно очевидно. Возможно, я не знаю афганцев так хорошо, как ты, но я знаю, что они презирают слабость – ты сам минуту назад сказал это! В общем, нравится тебе это или нет, но мы вступили в войну с ними, и мы победили. Мы нанесли им поражение. Мы заставили эмира приехать в Гандамак, чтобы обсудить условия мира и подписать договор с нами, и главным из условий было открытие нашей миссии в Кабуле. Я не собираюсь обсуждать с тобой этот вопрос, взвешивая все «за» и «против», – слава богу, я не политик. Но если мы пойдем на попятный сейчас, они посчитают нас бесхребетными слабаками, у которых даже не хватает духа настоять на своих правах победителей, и проникнутся к нам презрением – это тебе должно быть понятно, как никому другому. Мы не заслужим ни дружбы, ни уважения, а только презрение, и даже люди из нашего собственного корпуса станут презирать нас и задаваться вопросом, не струсили ли мы. Спроси Зарина, или Авал-шаха, или Камара, или любого из них, что они думают, и послушай, что они скажут. Ты будешь удивлен.

– Нет, не буду, – устало сказал Аш. – Они думают так же, как ты. Это все бессмысленное стремление «спасти свой престиж». Мы все страдаем от этого и платим за это кровью. Ради «спасения престижа» мы готовы поступаться справедливостью и здравым смыслом и совершать поступки не только явно безрассудные, но и опасные, а в данном случае совершенно ненужные.

Уолли смиренно вздохнул и с ухмылкой сказал:

– То есть «это несправедливо». Провалиться мне на месте, если он опять не взялся за свое! Это бесполезно, Аш: ты напрасно тратишь время.

– Пожалуй, – печально согласился Аш. – Но, как однажды сказал Уиграм, попытаться имеет смысл. Будем надеяться, командующий сумеет понять, насколько серьезна ситуация, и попробует убедить Каваньяри и прочих сторонников «наступательной политики» хорошенько подумать на тему миссии. Хотя, признаться, я не возлагаю никаких надежд на наших специалистов, заседающих в Симле. И вообще на представителей вида хомо сапиенс, коли на то пошло.

Уолли рассмеялся и впервые за всю ночь показался таким, каким был в прежние дни в Равалпинди: молодым, веселым и беззаботным.

– Да ты законченный мизантроп! Мне стыдно за тебя. Ох, ладно, Аш, не будь таким Иеремией. На самом деле мы не такие уж безнадежные ребята, какими ты нас выставляешь. Я знаю, ты не сходишься во взглядах с Каваньяри, но я готов держать пари на самых невыгодных для себя условиях, что он завоюет расположение афганцев и будет кормить их с руки уже через месяц после нашего прибытия в Кабул. Он склонит их на свою сторону, как сэр Генри Лоуренс склонил на свою сторону побежденных сикхов в годы, предшествовавшие Великому восстанию, вот увидишь.

– Да… Да, я увижу, – медленно проговорил Аш.

– Конечно! Я и забыл, что ты сам будешь в Кабуле. Ты когда возвращаешься?

– Сразу после встречи со Стариком, которая, надеюсь, состоится завтра. Мне ведь нет смысла оставаться здесь, верно?

– Если ты имеешь в виду, что не сможешь убедить меня отказаться от командования эскортом, коли мне посчастливится получить такое предложение, – то да, смысла действительно нет.