Самый крайний случай произошел, без сомнения, с Томасом Леггом, ирландцем, который после смерти жены отделился от общества и превратился в факира. Закончил он тем, что стал жить на подаяния, как индийские отшельники, и спал в яме в пустыне Раджастхана. Полностью голый, с трезубцем Шивы в руке, ирландец занимался спиритизмом, включая дыхание.

Еще один резонансный случай произошел с Джорджем Томасом, прототипом европейского авантюриста. Послужив у раджей северной Индии, он умудрился создать свое собственное королевство в западном Пенджабе, превратившись в раджу Харьяны[35]. В Англии его называли «раджей из Тайперрари». Он построил себе дворец, стал чеканить собственную монету и обзавелся гаремом, причем немаленьким. Он так индианизировался, что забыл родной язык и в конце жизни говорил только на урду. Его англо-индийский сын стал поэтом и декламировал стихи Омара Хайяма на мушайра[36] в старом Дели. Интересно то, что его называли Джан Томас.

Наивысшие представители империи также менялись. Раджа любил напоминать вице-королю, что сэр Дэвид Очтерлони, главный представитель британской власти в Дели, в последние годы существования империи Великих Моголов принимал посетителей, лежа на диване, потягивая кальян. Одетый в шелковый халат, с могольской шапкой на голове, он вел неспешный разговор, в то время как слуги размахивали опахалами из павлиньих перьев! Каждую ночь все его тринадцать жен, сидя на собственном слоне, роскошно украшенном, следовали за ним в процессии по городу. Хоть он и жил как восточный князь, но защищал плащом и шпагой интересы Британской Короны. В те времена все, что было хорошо для Англии, было в такой же степени хорошо для Индии и наоборот.

Но наступил момент, кшда англичане решили, что приобщение к индийской культуре и смешение рас стало пагубным для устоев империи. Смешение угрожало появлением колониального класса англо-индийцев, способных бросить вызов британским властям, как это произошло, к их великому унижению, в Северной Америке. Нельзя было допустить существования «креолов индийского типа», которые могли бы получить право на наследование раджей. Мышление постепенно менялось, и британским обществом овладевало чувство морального и личного превосходства. Расовое сознание, национальная гордость, высокомерие и пуританский образ мышления вытесняли любознательность и терпимость.

Обстановка становилась все более невыносимой для тех мужчин, которые хвастались своими индийскими женами, своими детьми-метисами и приверженностью местным обычаям. Ряд законов запретил детям, родившимся от смешанных браков европейцев с индийцами, работать в Ост-Индской компании. Еще позже новый закон запретил англо-индийцам идти на службу в армию, и, кроме как в качестве «музыкантов, волынщиков и кузнецов», они не могли служить там. У них также отобрали возможность учиться в Англии. Чуть позже новым законом было предписано, чтобы чиновники приходили на работу только в европейской одежде: прощайте удобные шлепанцы, пижамы, которые остались исключительно для спальни, просторные курты, прекрасно подходившие для жаркого и влажного индийского климата. Британская армия издала ряд ордонансов, запрещающих европейским офицерам участвовать в фестивале Холи, празднике красок, самом главном в индийском календаре. Одному шотландскому часовщику, основателю индийского колледжа в Калькутте, умершему от холеры, отказали в христианском погребении, ссылаясь на то, что он был больше индусом, чем христианином.

Количество биби, включенных в завещание, постепенно сокращалось, пока не сошло на нет. Англичане, перенявшие индийские обычаи, начали становиться посмешищем для новых представителей компании. Исчезла даже привычка белых курить кальян. Европейцы, убежденные в том, что им уже нечего перенимать у индийцев, перестали интересоваться индийской культурой. Индия превратилась в Эльдорадо, в землю для покорения, не будучи при этом покоренной. Вильям Палмер, английский банкир, женатый на одной из бегум и живший как могольский принц, явно предчувствовал грядущие перемены, когда писал в начале девятнадцатого века: «Наше высокомерие и наша несправедливость приведут к отмщению со стороны объединенной Индии. Уже было несколько восстаний…» Через пятьдесят лет после того, как он написал эти слова, восстание 1857 года поставило точку во взаимном доверии, которое существовало между обоими народами, между двумя мирами.

С тех пор Восток и Запад отдалились друг от друга, и не было ничего удивительного в том, что раджа и Анита стали жертвами образовавшейся пропасти. То, что индиец стремился жить в Европе и носил костюм и галстук, никого не удивляло, а то, что европейка вышла замуж за индийца, приехала жить в Индию, стала одеваться, как восточная принцесса, считалось скандалом. То, что французы возводят храмы Ангкора в Париже, воспринималось нормально, а когда раджа привез французскую статую для своего парка, это оценили как проявление эксцентричности. Прав ли был Киплинг, когда сказал: «Восток есть Восток, Запад есть Запад, и они никогда не встретятся»? Радже хотелось думать по-другому. Отголоски более свободного прошлого давали надежду на примирение между двумя мирами. Глубокомысленный призыв к единению, который он всегда слышал с тех пор, как восторженный вернулся из своей первой поездки по Европе и Америке, пробуждал в нем желание, пусть даже в скромном масштабе, посвятить этому жизнь.

28

Наконец-то наступил день отъезда, первого путешествия домой, в Европу. Лола, служанка, провела несколько дней в постоянном нервном хождении взад-вперед. Она так возбудилась в предвкушении поездки, что казалось, вот-вот взлетит, несмотря на заметную прибавку в весе. Лола мечтала вернуться в Малагу и никогда больше не покидать родину, что бы ни случилось в ее жизни, — по крайней мере, так она объясняла свое волнение и нетерпение в связи с отъездом из Индии. Наверняка она забыла, что значит быть прислугой в Испании, где плохо платят, где к прислуге относятся неуважительно, где вообще нет никакой надежды на лучшее будущее. Но на расстоянии все видится в розовом цвете. Лола ненавидела Индию, остроту пищи, жару, замкнутость и насекомых. А в остальном она жила как королева. Разве в Испании у служанок были собственные слуги, которые готовили им еду и стирали белье? Анита уже давно разочаровалась в Лоле; ей самой хотелось поскорее от нее избавиться. В составе свиты также ехала мадам Дижон, которая возвращалась во Францию до тех пор, пока радже вновь не потребуются ее услуги. Анита знала, что ей будет тяжело расставаться с француженкой, которая многому научила ее и присутствие которой, всегда подбадривающее, внушало ей уверенность в своих силах. Без нее жизнь в Капуртале была бы гораздо б о лее одинокой и неизмеримо более тяжелой.

Муж Далимы возражал против того, чтобы она поехала в Европу. Слуги говорили, что у кормилицы были проблемы дома, но она, очень скрытная, ничего не хотела об этом рассказывать. А может, просто не могла. Похоже, муж Далимы дошел до того, что стал угрожать ей разводом, если она поедет. Но Далима была нужна Аните, и особенно маленькому Аджиту, для которого она стала второй мамой. Поэтому Анита решила проблему, предложив кормилице такое количество денег, от которого бедная индийская семья не смогла отказаться. Но поскольку Далима не могла бросить свою дочь, малышка тоже была включена в свиту, состоящую из тридцати пяти человек.


За два дня до отправления к ним на виллу приехала Биби, которая хотела попрощаться с Анитой. Ее неряшливый вид и мрачное настроение вызвали у Аниты подозрение. Взгляд девушки казался таким же потерянным, как у человека, потерпевшего кораблекрушение.

— Что с тобой, Биби? — спросила испанка, которая в это время складывала одежду, разбросанную по всей спальне. Ей предстояло не только собрать чемоданы к поездке, но и оставить все приготовленным для переезда в новый дворец. По возвращении из Европы они больше не будут жить на вилле Виопа Vista. Они наконец займут L’Élysée.

Биби, сидя на краешке кровати, собралась было ответить, как вдруг комок подступил к горлу и она разрыдалась.

— Биби, случилось что-нибудь плохое? — Анита подумала о худшем — о болезни, о смерти.

— Я не имею права грустить о чем-то подобном… — печальным голосом ответила Биби. — Я надеялась, что мои родители снова отправят меня в Англию, чтобы я могла поступить в университет, но они окончательно сказали мне «нет»…

Биби безутешно плакала. Анита расстроилась, не зная, как реагировать. Было странно видеть такую девушку, столь сильную и жизнестойкую, как Биби, плачущей из-за того, что Аните казалось пустяковым.

— А ты не можешь учиться в Лахоре?

— Девушек не принимают в колледжи, и, кроме того, там нет университетов. Мои родители говорят, что девушке незачем учиться в университете. Они хотят, чтобы я вышла замуж и перестала морочить им голову…

Воцарилось молчание, которое Анита не смела нарушить.

— Но я не хочу такой жизни, Анита. Мне хочется быть самостоятельной, сделать что-то самой. Что в этом плохого?

— А твой отец не хочет…

— Ну да.

Биби задумалась и, глубоко вдохнув, попыталась успокоиться. Анита дала ей носовой платок.

— Я десять лет училась в Англии, Анита. Хотя я индианка, меня все время тянет туда. Что я буду делать всю жизнь в этой дыре? Меня влечет Пенджаб, я из привилегированного общества, — продолжала говорить Биби, — но здесь я задыхаюсь.

— Хочешь, я скажу радже, чтобы он вступился за тебя перед твоей семьей?

— Ой, нет! Будет только хуже. Ничего не поделаешь. Я знаю своих родителей, они не уступят. Для них мое образование уже закончено. Я умею играть на пианино, в теннис и говорю по-английски с нужным акцентом. Им этого вполне достаточно, чтобы быть удовлетворенными. Они не считают, что мое образование для чего-нибудь сгодится. То, что полезно остальным, им кажется пустым! Я же думаю иначе.

— В моей стране говорят, что нет худа без добра, — вставила Анита, не зная, что эта пословица в случае с Амрит Каур приобретет значение, важность которого ни одна из них тогда еще не могла предполагать. — Не злись, девочка, все наладится…

— Счастливого тебе пути, Анита. Мне тебя будет не хватать, — сказала Биби, обнимая ее.


Биби — индианка и европейка, аристократка и простушка, госпожа и одновременно самаритянка — расстроилась до невозможности. «Бедняжка! Как ей одиноко!» — думала Анита, наблюдая, как ее подруга удаляется на своей лошади от их виллы. Испанка прекрасно понимала Биби, потому что сама жила между двумя мирами, не принадлежа полностью ни к одному из них. Ничто так не сближает людей, как осознание того, что они изгои, не такие, как все остальные. Ничто так не скрепляет дружбу, как понимание одиночества, выпавшего на долю каждой из них.

Насколько другим кажется Бомбей в этой поездке! Во время своего первого пребывания здесь, когда она направлялась в Капурталу, Аниту запугала суматоха, царящая в городе.

Теперь же она нашла его величественным. Респектабельные здания, возвышающиеся над морем, особняки в колониальном стиле, полный жизни порт, бурлящие базары, хорошо знакомые запахи — все это вызывало восхищение. Проходя перед алтарем, Анита узнала аромат туберозы, затем различила острый запах чили и добавленного в соус карри, приторно сладкий аромат ги, масла, используемого кондитерами, а также запах биди, сигарет для бедняков, который ни с чем не спутаешь. Они сделаны из листа табака, наполненного измельченным табаком. Теперь Анита могла отличить индийца с юга от северянина, брахмана от марвари[37], джайна от парси или мусульманскую бохру от шиитской. Она знала, что такое мечеть, гурдвара и индуистский храм. Знала, кто действительно нищий, а Кто притворяется калекой, чтобы разжалобить сердце. Знала, как поторговаться в магазинах, ближайших к гостинице «Тадж», где она последний раз покупала безделушки для подарков в Европу. Когда Анита произносила фразу на урду или хинди, лавочники разводили руками, как будто перед ними была богиня из индийского пантеона, поскольку в Индии довольно редко можно встретить белую женщину, которая бы знала несколько слов на одном из языков страны.

Бомбей является истинными воротами Индии и находится всего лишь в двадцати днях плавания от Европы. Чтобы надежнее защититься от солнца, раджа зарезервировал самые лучшие каюты на «S. S. America», английском корабле компании Р&О (Peninsular and Oriental), которые выходили на штирборт (правый борт) корабля. Плавание проходило спокойно, без той непогоды, которая измучила Аниту во время первого путешествия. Концерты по вечерам, партии в бинго и болтовня с остальными пассажирами, мечтающими о возвращении домой, не давали скучать, и поэтому поездка не казалась утомительной.