Бонкимчондро Чоттопаддхай - Индира

Наконец после долгих томительных дней ожидания я стала готовиться к отъезду. Мне исполнилось девятнадцать лет, а я все еще жила у родителей, хотя была замужем. Сразу же после свадьбы свекор прислал за мной слугу, но отец мой, человек состоятельный, не хотел, чтобы я жила в бедности, и заявил:

— Передай свату: пусть зять сперва научится зарабатывать деньги, а потом присылает за женой — ведь он не в состоянии прокормить мою дочь.

Узнав об этом, мой муж оскорбился. Он поклялся разбогатеть во что бы то ни стало и решил отправиться в Западную Индию. В те времена это было не так легко: железных дорог еще не построили. Однако мой муж, не имея ни гроша, не хотел все же ни к кому обращаться за помощью и дошел пешком до самого Пенджаба. А такой человек всегда добьется своего. Вскоре он стал посылать домой деньги, но за семь лет ни разу не навестил своих родителей и ни разу не справился обо мне. Я места себе не находила от обиды. Разве мне было нужно богатство? Я простить не могла отцу с матерью то, что они завели разговор об этих проклятых деньгах. Неужели презренное золото дороже моего счастья? Отец мой был так богат, что я могла сорить деньгами и даже подумывала, не устроить ли себе постель из золота. Тогда, может быть, я узнаю наконец, что такое счастье.

— Ма, — сказала я однажды, — мне бы хотелось спать на золоте.

— С ума ты сошла! — воскликнула мать, хотя, по-моему, она поняла, почему мне пришла в голову подобная мысль.

Однако родители мои, как видно, старались не зря, потому что незадолго до того, как начинается этот рассказ, мой муж вернулся на родину. И тут прошел слух, что он теперь очень богат и служит в комиссариате. (Верно болтали насчет комиссариата или нет, не знаю.)

«С вашего благословения, Упендро (так звали моего мужа, и да простят мне старики, что я осмелилась произнести вслух его имя! А впрочем, по нынешним законам не возбраняется говорить даже «мой Упендро»!) теперь сам может содержать свою жену, — написал свекор моему отцу. — И я посылаю за вашей дочерью паланкин с телохранителями, отпустите ее в дом мужа, иначе мне придется искать сыну другую супругу».

Теперь отец мой воочию убедился, что зять его действительно разбогател и стал настоящим бабу[1]. Присланный за мной паланкин изнутри был обит парчой, снаружи украшен серебряными бляхами, а на ручки его были насажены акульи головы, тоже из серебра. Служанки явились в шелковых сари и массивных золотых ожерельях; кроме служанок, паланкин сопровождали слуги и четыре чернобородых телохранителя.

— Индира, дочь моя, — хитро улыбаясь, сказал мне на прощание мой отец, Хоромохон Дотто, человек почтенный и умный. — Теперь я не смею удерживать тебя. Поезжай, но скоро я возьму тебя обратно. Смотри только не рассмейся при виде этого выскочки.

«О, если б ты знал, что творится в моей душе, — подумала я, — тебе было бы не до шуток».

Моя младшая сестра Камини словно угадала мои мысли и спросила:

— Когда ты вернешься, диди[2]?

Я ничего не сказала, только ласково потрепала ее по щеке, но девочка не унималась:

— А ты знаешь, что такое дом свекра?

— Знаю, — ответила я. — Это волшебный сад, где бог любви пускает стрелы из цветов амаранта[3], благословляя рождение человека. Там женщина становится апсарой[4], а мужчина ягненком. Там всегда поет кукушка, зимой веет теплый южный ветерок, а в дни новолуния месяц светит так же ярко, как полная луна.

— Разрази тебя гром! — засмеялась Камини.

Получив «благословение» сестры, я покинула свой родной Мохешпур и отправилась в путь. Дом свекра находился в Монохорпуре, крошах[5] в десяти от нашего селения. Мы выехали на рассвете и должны были прибыть на место лишь глубокой ночью. Я чуть не плакала от обиды: ведь в темноте мы с мужем не сможем рассмотреть друг друга.

Перед отъездом моя мать долго и старательно причесывала меня, чтобы волосы мои не растрепались за дорогу. Мне предстояло провести не один час в душном паланкине, и я очень боялась, что подурнею и приеду вся потная, с пересохшими от жажды губами и усталым лицом.

Вам, читатель, возможно, смешны мои страхи, но умоляю — будьте снисходительны к моей молодости: ведь я впервые ехала в дом свекра.

На нашем пути лежало большое озеро, которое называли Черным, и дорога шла по берегу, поросшему баньяном, крутому и высокому. Оттуда на озеро открывался восхитительный вид: густая тень деревьев манила, обещая прохладу, вода была голубой, как небо. Редко кто приходил сюда. Жилья на берегу не было, стояла лишь одна-единственная лавчонка. Неподалеку раскинулось селение, которое тоже называлось Черным. В народе Черное озеро прозвали Разбойничьим. Поговаривали, что сам лавочник помогает грабителям. Потому люди и не решались ходить туда, особенно в одиночку. А я ничуть не боялась. Да и неудивительно! Со мной было шестнадцать носильщиков, четыре телохранителя и несколько служанок.

Уже перевалило за полдень, когда мы добрались до Черного озера.

— Отдохнуть бы немного да поесть, — заявили носильщики, — а то сил нет идти дальше.

— Очень уж место неспокойное, — возразили в один голос телохранители.

Однако носильщики стояли на своем:

— Нас вон сколько, чего бояться?

Слуги тоже с утра ничего не ели и в конце концов все согласились с носильщиками.

Паланкин опустили на землю в тени баньяна. Гнев душил меня. Какая обида! Ведь я так молила всевышнего, чтобы мы скорее добрались до места. Но носильщикам не было до этого никакого дела. Они обмахивались грязными полотенцами, стараясь отдышаться. Впрочем, я тут же устыдилась своих мыслей. И женщин еще считают благородными существами! Эти несчастные несут на своих плечах меня, молодую и сильную, чтобы получить за свой каторжный труд горсточку риса! А я разозлилась на них. О молодость, ты поистине достойна презрения!

Когда слуги разбрелись по берегу, я, преодолев робость, приоткрыла дверцу паланкина. Носильщики сидели под раскидистым баньяном перед лавкой и ели. Прямо передо мной белело озеро, похожее на большое плотное облако, со всех сторон окруженное холмами, покрытыми нежно-зеленым ковром. А на узенькой полоске земли между холмами и водой выстроились в ряд баньяны. На холмах паслись телята, в озере резвились птицы. Теплый ветерок волновал зеркальную гладь воды, чуть колыхались лилии и водоросли.

Мои телохранители купались в озере, и от каждого их движения в воздух фонтанами взлетали зеленоватые брызги, искрившиеся на солнце, словно жемчуг.

Все восхищало меня! И небо, необычайно синее, и серо-белые облака причудливой формы, и птицы, которые летали так высоко, что казались черными точками, вкрапленными в небесную синеву! Почему человек не может летать? О, если б мне стать птицей! Тотчас полетела бы я к любимому!

Я снова взглянула на озеро — и в душу мне закралась тревога. Все мои люди купались, даже служанки — одна из нашего дома и те, что были присланы свекром. Мне стало страшно: я одна, рядом ни души, а место опасное. Надо было позвать кого-нибудь, но как это сделать? Женщине из благородной семьи не пристало громко кричать.

Вдруг я услышала шум: будто что-то тяжелое свалилось с дерева. Я выглянула из паланкина и увидела человека с темным и страшным лицом. В ужасе я отпрянула назад и захлопнула дверцу, но тут же сообразила, что лучше держать ее приоткрытой. Однако не успела я это сделать, как с дерева спрыгнул еще один человек. А за ним еще и еще. Потом с баньяна, который рос почти рядом с моим паланкином, спрыгнуло сразу четверо. Они подхватили мой паланкин и бросились бежать.

Только тут мои телохранители заметили, что произошло, и с воплями ужаса выскочили из воды. Сомнений не было — я попала в руки разбойников. До стыда ли мне было в этот миг? Я распахнула обе дверцы паланкина и решила выпрыгнуть. Мои люди с громкими криками бежали следом за похитителями, и в душе моей затеплилась надежда. Но почти с каждого дерева на землю один за другим спрыгивали разбойники, и я поняла, что мне нет спасения. Я уже говорила, что на берегу озера были заросли баньяна. Туда-то и устремились разбойники с моим паланкином. Сколько же их здесь было, этих разбойников! А с деревьев все продолжали прыгать страшные люди с бамбуковыми дубинками и палками в руках.

Разве могли наши слуги с ними справиться? И они стали понемногу отставать. Мне снова пришла в голову отчаянная мысль выскочить из паланкина, но мои похитители бежали так быстро, что я побоялась разбиться насмерть. К тому же один из них пригрозил мне палкой:

— Выпрыгнешь — голову размозжу!

Пришлось смириться. Я видела, как разбойник ударил дубинкой по голове телохранителя, который подбежал к паланкину, и несчастный рухнул на землю. Наверное, злодей убил его.

После этого мои люди прекратили погоню, и грабители беспрепятственно унесли меня.

Была уже ночь, когда мой паланкин опустили на землю в густом, непроходимом лесу. Разбойники зажгли факел.

— Давай сюда все, что у тебя есть, или прощайся с жизнью, — без лишних слов приказал мне один из них.

Я отдала все свои драгоценности и наряды, даже с себя сияла украшения. Один-единственный браслет хотелось мне оставить, но негодяи и его отняли. Они велели мне снять дорогое сари, кинули мне грязное и рваное, содрали с паланкина все серебряные бляхи, а чтобы скрыть следы преступления, сломали его и сожгли.

Но самое страшное произошло потом: разбойники решили оставить меня одну, темной ночью, в лесу, на съедение диким зверям.

— Припадаю к вашим стопам, возьмите меня с собой! — рыдала я, готовая разделить даже общество разбойников.

— Дитя мое, — ласково сказал мне самый старый из них. — Ну куда мы денемся с тобой, с такой красавицей? Ведь нас сразу схватят.

— Ну и пусть схватят! Я возьму ее с собой, — воскликнул вдруг один молодой разбойник. И после этого стал говорить такое, что мне и сейчас вспомнить стыдно.

Старик оказался главарем шайки.

— Я тебе голову размозжу! — прикрикнул он на разбойника и погрозил ему дубинкой. — Не станем мы брать на душу еще и этот грех!

И они ушли.

Я никак не могла поверить в случившееся. Оно казалось мне дурным сном. Был ли сейчас на свете человек несчастнее меня? Украсив себя драгоценностями, умастив благовониями свое тело, тщательно причесав волосы, я ехала на первое свидание с мужем. Мне исполнилось девятнадцать лет, и всем моим существом владело лишь одно желание — принести супругу в дар бесценную жемчужину своей молодости. И вдруг — о ужас! — словно разверзлись небеса! С меня сорвали все украшения, одели в грязные лохмотья и бросили одну в лесу, на съедение тиграм и медведям. Я страдала от голода и жажды, но мне было все равно. Я призывала смерть. Зачем мне жить? С мужем я не встретилась и никогда больше не увижу ни отца, ни мать. При мысли об этом я разрыдалась и долго не могла успокоиться.

«Хватит плакать», — говорила я себе, но слезы лились неудержимым потоком. Вдруг откуда-то издалека до меня донесся звериный рык. «Тигр!» — с ужасом подумала я, но тут же страх мой сменился радостью. Страшный зверь растерзает меня, и тогда кончатся все мои муки. Он будет ломать мои кости, сосать кровь, но я все стерплю. Что значат для меня телесные страдания! Смерть — единственное избавление. И я стала спокойно ждать. Зашуршат листья, а мне мерещится: вот идет тигр, он избавит меня от всех страданий и душа моя обретет покой.

Но время шло, а тигр не появлялся. И снова отчаяние овладело мной. Тут я вспомнила: в таком густом лесу непременно должны водиться змеи. Долго блуждала я в поисках змеи. Увы! Почуяв человека, все живые существа мгновенно обращались в бегство, я едва успевала услышать шорох. Колючки впивались мне в ноги, я падала на каждом шагу — и все напрасно. Ни одна змея не ужалила меня. Не зная, что делать, я побрела обратно. Голод и жажда совсем измучили меня, и, дойдя до небольшой поляны, я в изнеможении опустилась на землю. И вдруг передо мной вырос медведь. «Наконец-то!» — подумала я и пошла ему навстречу. Но медведь, даже не взглянув на меня, стал карабкаться на дерево. Вскоре я услыхала жужжание пчел. Медведю не терпелось полакомиться медом, и он не тронул меня!

Совершенно обессиленная, я прислонилась к дереву и уснула.

• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• …
• 27