Бонкимчондро Чоттопаддхай - Индира

Если бы письмо Бхомры прочла не мать, а кто-нибудь посторонний, он сразу бы уловил в нем не совсем искренние нотки. Но мать поняла лишь одно: ее девочка страдает и совсем потеряла голову. Град упреков обрушила она на свекровь Бхомры, немало их пришлось и на долю Гобиндолала. Выплакавшись, она решила на следующий же день отправить паланкин за Бхомрой. Что же до отца Бхомры, то он отослал Кришноканто письмо, в котором сообщал, что жена его больна, и просил разрешить Бхомре навестить свою мать. Слугам строго приказали говорить то же самое.

Кришноканто был в нерешительности. Конечно, не время сейчас отпускать Бхомру домой, ведь Гобиндолал должен вот-вот приехать; но как не отпустить дочь к больной матери? После долгих колебаний Кришноканто все же разрешил Бхомре отлучиться на четыре дня. Когда Гобиндолал вернулся, четвертый день был уже на исходе. Ему сообщили, что Бхомра гостит у отца и что за ней сегодня отправляют паланкин. Гобиндолал сразу догадался об истинной причине отъезда Бхомры и почувствовал себя оскорбленным. «Она могла так легко заподозрить меня! — думал он. — Уехала, не разобравшись, ни о чем не расспросив! Что ж, попробуем обойтись без нее!» И, ничего не объясняя, Гобиндолал запретил матери посылать за Бхомрой. Видя, что племянник не сердится на него, не заговаривал о Бхомре и Кришноканто.

Прошло несколько дней. За Бхомрой никто не посылал, и она не возвращалась. «Слишком дерзка стала, надо ее проучить», — решил Гобиндолал. Но часто, при виде опустевшего дома, на глаза его невольно навертывались слезы; горько было думать, что Бхомра больше не верит ему; тяжело сознавать, что они в ссоре. Гобиндолал сердился на себя за такие мысли и дал себе слово забыть Бхомру. Однако забыть не так-то легко. Счастье проходит, но воспоминание не вычеркнешь из сердца; рана заживает, но остается шрам; человек умирает, но имя его продолжает жить.

В конце концов несчастный Гобиндолал пришел к мысли, что лучшее средство забыть Бхомру — это думать о Рохини. Очарование ее необычайной красотой все еще не прошло. Гобиндолал старался избавиться от этого наваждения, но образ Бхомры не оставлял его. В одном романе я как-то читал о привидении, которое поселилось в доме и пугало всех до тех пор, пока заклинатель не выгнал его оттуда. Гобиндолал тоже пытался изгнать Бхомру из своего сердца. И он почти добился этого. В сердце его осталась жить лишь тень этой женщины, подобно тому, как в воде мы видим не солнце и луну, а всего лишь их отражение. Теперь, чтобы излечиться от слишком сильной, по его мнению, привязанности к Бхомре, Гобиндолал решился оживить образ Рохини. Некоторые горе-лекари склонны от пустяковой болезни лечить сильнодействующими ядами. Точно так поступил и Гобиндолал. Он сам направил себя по неверному пути.

Воспоминания о Рохини вызвали тоску по ней, а тоска — желание ее увидеть. В своем излюбленном уголке на берегу пруда, около окруженной цветами и деревьями статуи, Гобиндолал предавался мыслям о Рохини. Был сезон дождей. Тяжелые тучи покрывали небо. Дул порывистый свежий ветер. Дождь то едва моросил, то внезапно переходил в настоящий ливень. Близились сумерки. Скудная луна не могла рассеять тьму ненастной ночи, и спуск к воде был едва виден. Неожиданно Гобиндолал увидел на ступенях женскую фигуру, едва различимую в темноте. Ему показалось, что это Рохини. После непрерывных дождей ступеньки были покрыты вязкой грязью. Гобиндолал испугался, как бы женщина не поскользнулась и не упала в воду.

— Эй, не спускайся к воде, там очень скользко, упадешь! — крикнул он из беседки. Не знаю, слышала ли женщина, что ей крикнули, шум дождя мог помешать ей разобрать слова. Но она поставила кувшин на ступеньку. Затем поднялась на берег и медленно направилась к саду. Отворив калитку, она подошла прямо к беседке, в которой укрылся Гобиндолал.

— Что ты здесь делаешь в такой дождь, Рохини? — обратился к ней Гобиндолал.

— Вы меня звали?

— Нет. Просто хотел предупредить, что внизу очень грязно. Входи, а то совсем промокнешь.

Рохини, осмелев, вошла в беседку.

— Что скажут люди, если увидят тебя здесь?

— Что есть на самом деле, то и скажут. То самое, что я давно собиралась вам сказать.

— Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. Кто пустил эту сплетню? Почему вы вините во всем Бхомру?

— Я все расскажу. Но не здесь.

— Идем со мной, — проговорил Гобиндолал и повел Рохини в один из садовых домиков.

Нам, к сожалению, не удалось узнать, о чем они беседовали там. Скажем одно: возвращаясь этой ночью домой, Рохини больше не сомневалась в том, что Гобиндолал очарован ее красотой.

Очарован? Ну и что же? Я вот, например, очарован красотой этой прелестной, зеленой с голубым, бабочки. Вам, быть может, нравится ветка цветущего кустарника. Что в этом плохого? На то и красота, чтоб ею восхищаться.

Так думал сначала и Гобиндолал. Так рассуждают все порядочные люди, делая свой первый шаг по лестнице греха. Но в мире помыслов наших притягательная сила греха действует так же, как в окружающем нас мире природы сила земного тяготения: по мере падения тела она возрастает. Падение Гобиндолала свершилось очень быстро, ведь сердце его так истосковалось по красоте! Мы можем лишь пожалеть Гобиндолала, а о его падении подробно рассказывать не станем.

Когда Кришноканто услыхал о том, что люди связывают имя Гобиндолала с именем Рохини, он опечалился. Ему было нестерпимо больно узнать об этой слабости племянника, и он решил хорошенько отругать его. Но неожиданно Кришноканто слег. Гобиндолал каждый день приходил навестить дядю, но комната всегда была полна слуг, а Кришноканто не хотел заводить разговор с Гобиндолалом при посторонних. Однако болезнь затянулась, и Кришноканто начал думать, что, может быть, его счеты с жизнью уже сведены и пришла пора закончить плавание по океану жизни. Он стал опасаться, что так и не успеет объясниться с племянником. И вот однажды, когда Гобиндолал очень поздно вернулся из сада, Кришноканто решил поговорить с ним. Гобиндолал, как всегда, зашел перед сном навестить дядю. Старик приказал всем слугам выйти.

— Как вы себя чувствуете? — в замешательстве проговорил Гобиндолал.

— Мне что-то очень плохо сегодня, — слабым голосом отозвался Кришноканто. — Отчего ты так поздно сегодня?

Не отвечая, Гобиндолал взял Кришноканто за руку, чтобы послушать пульс. Лицо его тотчас приняло озабоченное выражение. Поток жизненных сил Кришноканто едва струился, и казалось, вот-вот иссякнет совсем.

— Я сейчас, — проговорил Гобиндолал и торопливо вышел.

Он направился прямо к деревенскому врачу. Тот удивился столь позднему посещению, но Гобиндолал объяснил, что дяде очень плохо, и попросил поспешить, захватив с собою лекарства. Почти бегом они вернулись к Кришноканто. При виде доктора старик встревожился. Между тем лекарь стал слушать пульс больного.

— Что-нибудь внушает тебе опасения? — спросил его Кришноканто.

— Когда бренное тело человеческое не внушает опасений? — уклончиво ответил лекарь.

Кришноканто все понял.

— Сколько мне осталось? — спокойно спросил он.

— Сначала примите лекарство, а там посмотрим, — проговорил врач.

Он растолок таблетку и подал Кришноканто. Тот взял чашку, поднес к губам, но тут же выплеснул все лекарство на пол. Заметив огорчение лекаря, Кришноканто проговорил:

— Не тревожьтесь. В моем возрасте лекарства уже не помогают. Для меня сейчас полезнее повторять имя Вишну[42]. Лучше молитесь за меня.

Кришноканто стал повторять слова предсмертной молитвы. Все остальные молчали, пораженные и испуганные. Лишь сам Кришноканто оставался спокоен.

— Достань у меня из-под подушки ключ, — обратился он к Гобиндолалу.

Гобиндолал повиновался.

— Теперь открой ящик и достань завещание.

Гобиндолал исполнил и эту просьбу умирающего.

— Позови главного казначея и человек десять деревенских жителей посолиднее.

Через некоторое время казначей, писцы, разные Чоттопаддхаи, Бондопаддхаи, Бошу и Миттры заполнили комнату.

— Читай завещание, — приказал Кришноканто одному из писцов.

Когда чтение было закончено, Кришноканто проговорил:

— Это завещание надобно уничтожить. Пиши новое.

— Какое? — спросил клерк.

— Все оставь по-старому, только…

— Только что?

— Только зачеркни имя Гобиндолала и вместо него впиши имя его жены, Бхомры. Запиши, что в случае смерти Бхомры Гобиндолал получит половину завещанного ей имущества.

Все оцепенели от изумления. Никто не произнес ни слова. Клерк вопросительно посмотрел на Гобиндолала.

— Пиши, — кивнул тот.

Когда завещание было составлено, его дали подписать Кришноканто. Затем поставили свои подписи все свидетели. Хотя Гобиндолал являлся лицом заинтересованным, он тоже подписался в качестве свидетеля. По этому новому завещанию Гобиндолалу не полагалось ни гроша, только половина имущества Бхомры в случае ее смерти.

В ту же ночь, с именем Вишну на устах, Кришноканто скончался на ложе из священной травы тулси.

Кришноканто оплакивала вся деревня.

— Какой человек умер! Какой утес рухнул! — говорили все вокруг.

Богач Кришноканто, действительно, был добрым человеком. И бедняки, и брахманы одинаково широко пользовались его милостями, поэтому многие были искренне опечалены его смертью.

И сильнее всех — Бхомра. Ей, конечно, надлежало сейчас быть в доме мужа. Поэтому на следующий день после смерти Кришноканто мать Гобиндолала послала за невесткой паланкин. Вернувшись, Бхомра неутешно зарыдала над телом Кришноканто. При виде Гобиндолала она заплакала еще сильнее. Гобиндолал и сам не мог удержаться от слез.

Их собственные невыясненные отношения потонули на время во всеобщем смятении. Никто из них не сказал ни слова о прошлом. Оба понимали, что не стоит пока начинать объяснения.

Прежде всего следовало устроить поминание усопшего, а потом уже заниматься своими делами. Поэтому, улучив момент, Гобиндолал сказал жене:

— Мне нужно поговорить с тобой, Бхомра. Очень нужно. Но сейчас мне невыносимо тяжело, так не было, даже когда умер мой отец. Сейчас я не в силах ни о чем говорить. Подождем до конца поминальных обрядов.

Бхомра призвала на помощь всех известных ей богов и, глотая слезы, спокойно ответила:

— Мне тоже нужно поговорить с тобой. Скажешь, когда у тебя будет для этого время.

Больше ничего тогда не было сказано. Время шло, как обычно: незаметно бежали дни, и никто — ни слуги, ни мать Гобиндолала, ни другие женщины, ни родственники — не подозревал, что тучи сгущаются на небе, что червь точит нежный цветок, что увяла любовь Бхомры и Гобиндолала. Все теперь было не так, все по-иному: не стало прежних улыбок. Что же, спросите вы, Бхомра и Гобиндолал совсем не улыбались друг другу? Они улыбались, но не так, как прежде. В их улыбке уже нельзя было прочесть ни радости, ни признания; она не возникала сама собой, когда встречались взгляды; не говорила о том, что сердце жаждет еще большего счастья. Когда-то Гобиндолал мог прочесть в глазах жены восхищение его красотой, а Бхомра во взгляде мужа — преклонение перед ее добрым сердцем. Бхомра думала: нет, никогда в этой жизни мне не переплыть океан любви.

Каких только ласковых прозвищ не придумывали друг для друга влюбленные! Бхомор, Бхомра, Бхом, Бхумори, Бхуми, Бхум, Бхон-Бхон, — всегда новые, всегда полные любви, такие милые прозвища, где они теперь?

Уже не слышалось поминутно: «Чернушка моя», «Смугляночка», «Моя смуглая луна», «Мое золотко черное», «Моя черная жемчужина». Казалось, все эти слова забыты, так же как и «любимый мой», «мой единственный». Не стало шутливых прозвищ, не стало шутливых ссор. Все это прекратилось навсегда. Раньше им не хватало слов, теперь слова приходилось искать. Теперь они уже не понимали друг друга с полуслова; исчезла потребность говорить лишь для того, чтобы услышать в ответ любимый голос. Прежде, когда муж с женой бывали вместе, Гобиндолала с трудом могли дозваться, а Бхомра и вовсе не откликалась. Теперь их не нужно было звать, кто-нибудь из них сам уходил, говоря: «что-то очень жарко» или «кажется, меня зовут».

Будто тучи заволокли полную луну, будто затмение наступило, будто кто-то подмешал цинк к золотому сплаву, будто кто-то оборвал струну у певучей скрипки. Тьма наступила в их прежде залитых полуденным солнцем сердцах. Гобиндолал пытался осветить этот мрак мечтами о Рохини; а Бхомра… Бхомра думала о боге смерти, Яме! О ты» прибежище для бездомных, путь для заблудших, отдохновение для обманутых в любви, — всемогущий Яма! Надежда отчаявшихся, возлюбленный покинутых! Возьми к себе Бхомру, о Яма!