Бонкимчондро Чоттопаддхай - Индира

— Ну, об этом поговорим после. Ганга никуда от тебя не уйдет.

Ровно в девять часов вечера Ромон-бабу, муж Шубхашини, пошел ужинать. Мать сидела с ним рядом.

— Пойдем посмотрим, что будет, — сказала Шубхашини и потащила меня за собой. Спрятавшись за дверью, мы стали наблюдать.

К ужину подали много всяких блюд, но Ромон-бабу, отведав понемногу, отодвинул их от себя и не стал есть.

— Что с тобой, сынок? — встревожилась мать.

— От такой еды и мертвый отвернется! Наша кухарка-брахманка отвратительно стряпает. С завтрашнего дня буду обедать у тетки.

— Не надо, — огорченно сказала мать, — я найму другую кухарку.

Ромон-бабу ничего не сказал, вымыл руки и покинул комнату.

— Из-за нас он остался голодным, — вздохнула Шубхашини. — Зато теперь все улажено!

Я в смущении молчала, не зная, что сказать.

В это время появилась Харани.

— Свекровь вас зовет, — обратилась она к Шубхашини и, глянув в мою сторону, прыснула.

Видно, смех по любому поводу был слабостью Харани. Шубхашини направилась к свекрови, а я стояла за дверью и слышала весь их разговор.

— Эта девушка уже ушла? — спросила старуха.

— Нет, я же сказала, что не отпущу ее, пока не накормлю.

— А как она стряпает, не знаешь?

— Не знаю.

— Пусть побудет до завтра. А там выясним, на что она годна.

— Хорошо, я велю ей остаться, — ответила Шубхашини и вернулась ко мне.

— Ты умеешь стряпать, сестра? — спросила она.

— Умею, я ведь уже говорила.

— Хорошо стряпаешь?

— Завтра отведаешь, тогда скажешь.

— Если не умеешь, говори лучше сразу, я научу тебя.

— Там видно будет, — рассмеялась я.

Итак, на следующий день я взялась за стряпню. Когда Шубхашини пришла на кухню и попробовала мой соус с красным перцем, она только руками всплеснула:

— Чтоб тебе пусто было! — и закашлялась.

Затем мои кушанья отведали дети. Сынишка Шубхашини с удовольствием поел немного риса с соусом, и пятилетняя девочка, когда мать спросила ее: «Ну как, нравится тебе, Хема?» — воскликнула: «Очень! Очень вкусно!» — и тут же принялась декламировать. Она очень любила стихи и читала их вслух по всякому поводу:

Ты, что тоскуешь в красном сари,

Цветок бы в волосы вплела,

Нельзя же дочке пастуха

Весь день возиться у котла!

Ты услыхала звуки флейты

И, плача, бросила стряпню

И кинулась к реке…

— Ну ладно, хватит, — остановила Хему мать, и девочка послушно замолчала.

Ромон-бабу за обедом съел все до крошки. Я тайком подглядывала за ним.

Старая хозяйка не могла сдержать довольной улыбки.

— Кто сегодня готовил, мама? — спросил молодой господин.

— Новая кухарка.

— Отлично готовит! — похвалил Ромон-бабу.

После Ромона-бабу обедал старый хозяин. Но проникнуть в его покои мне не удалось. По приказу хозяйки ему прислуживала прежняя кухарка. Тут я догадалась, почему старуха не хотела брать в дом молодую женщину. И я мысленно поклялась, что никогда не дам ей повода для подозрений.

Позднее я узнала от людей, что хозяин отличался благородством и скромностью. Но супруга его, эта длинная бутылка, была полна ядовитых чернил.

— Как отозвался господин о моих кушаньях? — спросила я кухарку, когда та вернулась на кухню.

Побагровев от злости, старуха крикнула:

— Хорошо стряпаешь, очень хорошо! Мы тоже умеем не хуже, да больно стары стали, какая нам теперь цена! Сейчас нужны красота да молодость!

Значит, и хозяину понравились мои кушанья! И я решила подшутить над кухаркой:

— А как же иначе, диди? Без красоты и молодости теперь не обойтись. У всякого пропадет аппетит при виде старухи!

— Думаешь, ты всегда такой будешь — красивой и молодой? — хрипло вскричала кухарка. — Думаешь, у тебя не будет морщин?

Разъярившись, кухарка схватила горшок, но он раскололся у нее в руках.

— Вот видишь, диди, продолжала я, — была бы ты красивой и молодой — не била бы горшков.

Старуха в бешенстве схватила кухонные щипцы и бросилась на меня. Она, видно, была туга на ухо, и ей показалось, будто я сказала что-то обидное, и в ответ она оскорбила меня.

Я вспыхнула и начала успокаивать кухарку:

— Не надо, диди, положите щипцы на место.

Но старуха не унималась. Она так разошлась, что не заметила даже, как на кухне появилась Шубхашини.

— Ах ты, тварь безродная! — вопила брахманка, наступая на меня. — Мелешь, что на ум взбредет! Хорошо, что я щипцы схватила, а то бы ты еще ударила меня. Это я-то сумасшедшая?

Шубхашини гневно сдвинула брови.

— Я приняла эту девушку в дом, — сказала она. — Как же ты смеешь ее оскорблять? Убирайся вон!

Кухарка бросила щипцы и жалобно запричитала:

— Да что вы, хозяйка! Не оскорбляла я ее. Это вы ослышались!

Шубхашини звонко рассмеялась.

— Пусть язык у меня отсохнет, если я хоть одно грубое слово сказала.

— Помоги тебе бог! — в тон ей воскликнула я.

— Провалиться мне в преисподнюю, к самому Яме!

— Что вы, диди! Зачем же вам бежать туда в такую рань, подождите немного, — дразнила я старуху.

— Пусть мне и в аду не будет места, — продолжала кухарка.

— Не говорите так, диди, — возражала я. — Какой же это ад без вашей стряпни!

— Она болтает невесть что, — жаловалась кухарка Шубхашини, — а вы ей ни слова не скажете. Пойду я к старой госпоже.

— Ты первая ее оскорбила, назвала тварью, — сказала Шубхашини.

Старуха принялась бить себя по щекам, с каждым ударом приговаривая:

— Когда это я сказала «тварь»! Разве я говорила «тварь»!

После того как она в третий раз ударила себя, и мне, и Шубхашини стало жаль ее.

— Неужели, госпожа, вы в самом деле слышали, как кухарка бранилась? — с притворным удивлением спросила я, вступаясь за старуху. — Да разве такая почтенная брахманка станет браниться?

— Вот видите, госпожа, — обрадовалась старуха. — Я бы никогда не оскорбила человека!

— Ну ладно! — смилостивилась Шубхашини. — Видно, кто-то на улице ругался. Правда, на нашу кухарку это совсем не похоже. Ты вчера ела, Кумудини, ее кушанья? Во всей Калькутте никто так не стряпает.

Старуха торжествующе взглянула на меня.

— Да, все ее хвалят, — подтвердила я. — В жизни своей ничего подобного не ела.

— Что и говорить, — расплылась в улыбке кухарка, — вы, дочери благородных людей, знаете толк в еде. Да неужто я осмелюсь обругать девушку из знатного рода, — все никак не могла она успокоиться. — Ты не сомневайся, я не уеду, пока не научу тебя стряпать.

Так мы помирились со старой брахманкой.

Последнее время я только и делала, что плакала, а в тот день впервые засмеялась.

Смех и шутки я ценила теперь, как нищий подаяние.

Вот почему я так подробно рассказываю о старой кухарке. Никогда в жизни не забуду этого дня, столько радости он доставил мне. Я по-настоящему развеселилась.

Старая госпожа обедала после всех.

Я старалась, как могла, угодить ей. Она съела изрядную порцию риса с овощами и пряностями и сказала:

— Прекрасно стряпаешь. Где ты научилась?

— В доме у отца, — ответила я.

— А где твой дом?

Я не стала называть родной деревни.

— Так стряпать может лишь девушка из состоятельной семьи. Твой отец богат?

— Да.

— Почему же ты нанялась кухаркой?

— Со мной случилось несчастье.

— Оставайся у нас. Ты, видно, знатного происхождения. — И старуха позвала Шубхашини.

— Невестка, — сказала она ей, — смотри, чтобы никто ее не обидел, и сама не обижай.

— А я буду обизать, — заявил сынишка Шубхашини, который тоже был здесь.

— Только попробуй, — сказала я, когда мы вышли в другую комнату.

— Ты глупая сковолодка, голшок, что она еще, ма?

— А еще свекровь, — шутливо добавила Шубхашини.

— Кто секловь? — удивился мальчик.

— Она твоя свекровь, — сказала сестренка и указала на меня.

— Кунудини секловь, Кунудини секловь! — в восторге повторял ребенок.

Шубхашини делала все, чтобы я хорошо чувствовала себя в их доме.

— Итак, с сегодняшнего дня, — сказала она, — ты мне сватья.

— Сколько у тебя мужей? — спросила она, когда мы сели обедать.

— Отведав моих кушаний, ты вспомнила о Драупади, — сказала я, поняв ее намек.

— О да! Жена Пандавов великолепно умела стряпать. Ну, сейчас ты наконец поняла, почему свекровь сменила гнев на милость?

— Не совсем. Хотя к девушке из богатой семьи всегда относятся лучше, чем к бедной.

— Ах вот оно что! — рассмеялась Шубхашини. — Думаешь, что тебя обласкали потому, что ты из хорошей семьи?

— А разве не поэтому? — удивилась я.

— Ты накормила ее сына, вот свекровь и подобрела к тебе. Стоит тебе еще покапризничать, она и жалованье удвоит.

— Жалованья мне совсем не надо. Но ведь отказаться было нельзя, вот я и согласилась. Деньги буду хранить у тебя. Отдашь их бедным. Вы приютили меня, что еще мне нужно?

Судьба милостиво обошлась со мной. Она даровала мне не только кров, но еще и бесценную жемчужину — добрую подругу. Шло время, и с каждым днем я все сильнее и сильнее чувствовала, что Шуб хашини всей душой привязалась ко мне, — я была для нее все равно что сестра. Она не давала меня в обиду прислуге. И с работой я справлялась легко. Старая кухарка (все звали ее «мать Шоны») не уехала в деревню — она боялась потерять из-за меня место. Под всякими предлогами она со дня на день откладывала свой отъезд, и в конце концов Шубхашини уговорила хозяйку оставить нас обеих, сославшись на то, что мне, девушке благородной, не пристало готовить на всех домочадцев, а мать Шоны — старуха, куда ей деваться.

— Я не в состоянии держать двух кухарок! — возражала свекровь. — Кто в наше время может позволить себе такую роскошь?

— Ну тогда придется оставить мать Шоны, — сказала Шубхашини.

— Ни за что! — воскликнула хозяйка. — Мой сын не выносит ее стряпни! Ладно уж, пусть живут обе.

Шубхашини прибегла к этой хитрости для того, чтобы облегчить мне работу. Свекровь в ее руках была послушной куклой. К тому же Шубхашини, супруге Ромона-бабу, никто не смел перечить. Но насколько Шубхашини была хитра умом, настолько же она была добра сердцем. С ней я чувствовала себя намного счастливее в те горестные дни. Быстро приготовив рыбу, мясо или какой-нибудь соус, я остальное время проводила в беседах с Шубхашини или играла с ее детьми. А иногда даже подшучивала над самой хозяйкой.

Но однажды из этого чуть не вышло большой неприятности.

Дело в том, что свекровь Шубхашини молодилась и считала, что волосы у нее поседели только по ошибке судьбы. Она почему-то уверовала в то, что стоит ей освободиться от седых волос, и она сразу помолодеет. Поэтому старуха то и дело заставляла всех домашних выдергивать у нее седые волосы. В один прекрасный день и мне пришлось этим заняться. Я принялась проворно пропалывать голову хозяйки, словно поле в период бхадро[19], и вдруг заметила, что Шубхашини издали манит меня пальцем. Не помню, под каким предлогом я убежала от хозяйки.

— Что ты задумала? — спросила меня Шубхашини. — Хочешь сделать мою свекровь совсем лысой?

— Вот было бы чудесно! — со вздохом сказала я.

— Знаешь, какой поднимется крик? Куда ты тогда денешься?

— Но пойми, я никак не могу остановиться.

— Господи! Ну выдерни несколько волосков и уходи!

— Она не отпустит.

— Скажи, что больше не видишь седых волос, — посоветовала Шубхашини.

— А что будут говорить люди? Это ведь самый настоящий обман! — рассердилась я. — А обмануть — все равно что ограбить. Меня однажды ограбили у Черного озера. — Так я нечаянно проговорилась.

— Что случилось у Черного озера? — спросила Шубхашини.

— Как-нибудь в другой раз расскажу, — уклонилась я от ответа.

— Ну так ты сделаешь, как я тебе сказала? Прошу тебя, выполни мою просьбу.

Я послушалась, смеясь, побежала к хозяйке, выдернула у нее еще несколько волосков и заявила:

— Больше не вижу. Может, остались один-два, я их завтра выдерну.

— А эти мерзавки говорили, что я совсем седая! — обрадованно хихикнула старуха.