Вполне возможно, что вы прекрасны и душой, и внешне, у вас ангельский нрав, вы здоровы так, что можете претендовать на место в отряде космонавтов и при этом круглая сирота с собственным жильём, дачей, машиной и прочими материальными благами. Но у вас есть, хоть и всего один, однако очень существенный недостаток. И недостаток этот – ваша профессия.

Дело в том, что именно начиная с четвёртого курса, студенток (ну, и немногочисленных студентов, чего уж там), юных и необстрелянных, направляют на практику в школу. Вернее, первая практика, как правило, случается ещё на третьем курсе. Но тогда она больше похожа на игру в школу: непродолжительная и не слишком обременительная. А вот на четвёртом курсе всё меняется. Будущих педагогов засылают в школы на несколько месяцев (в разных институтах по-разному, конечно, но в большинстве именно так, во всяком случае, так было во времена моей уже довольно далёкой студенческой молодости).

Всё. С этого момента нормальная жизнь заканчивается, так, в сущности, и не успев начаться. Сначала детский сад, потом школа, потом институт, и вот теперь снова… ШКОЛА. Именно так, заглавными буквами. Потому что для учителя ШКОЛА – это вся жизнь. Без преувеличения и ненужного пафоса. Правда. И только правда. Или вы настоящий учитель и живёте школой. Или вы не учитель. В этом случае школа быстро и естественно отторгает вас. Одно из двух. Третьего не дано.

Конец отступления


Итак, вы уже поняли, что с четвёртого курса начинается жизнь, которую и жизнью-то почти все мои знакомые и знакомые АлиCанны согласны считать с большой натяжкой. По их мнению, это скорее похоже на каторгу.

Но для АлиCанны эта самая ЖИЗНЬ началась, как мы уже знаем, ещё раньше, со второго курса, когда ей только исполнилось восемнадцать лет. А продолжается и по сей день.

АлиСанне сказочно повезло. Она попала в очень хорошую школу с дружным коллективом и умной директрисой во главе этого самого коллектива. Вы уже, наверное, поняли, что в такой школе работать – одно удовольствие. Если бы… Если бы не дети. Как говорил первый незабвенный и обожаемый завуч АлиСанны Олег Дмитриевич Люблинский (тот самый бородач): «В школе работать можно. В школе работать нужно. В школе работать хорошо… Если убрать оттуда детей.»

Нет-нет! Не подумайте ничего плохого! И Олег Дмитриевич, и подавляющее большинство наших с АлиСанной коллег, и сама АлиСанна любили и любят свою работу и детей. Проблема в том, что любят, как бы это помягче выразиться, слишком. Опять же не подумайте о нас плохо!

«Слишком» заключается в том, что мы готовы с утра до ночи торчать в школе, в обществе своих обожаемых учеников, их проблем, забот и чаяний. И даже (иногда, не слишком часто, конечно) в обществе их, учеников, родителей, бабушек и дедушек, а также старших братьев и сестёр. Вот если бы «убрать» из школы детей, мы бы работали, как и большинство нормальных людей, нормировано. Мы бы, уходя с работы, напрочь забывали о ней до следующего дня. Мы бы не сидели ночами над тетрадями и поурочными планированиями, рискуя зрением и семейным благополучием (это те, кто обзавёлся семьёй до четвёртого курса или кому удалось, о чудо, сделать это позже). Нам бы во сне не являлись наши ученики. А ведь являются, можете себе представить! И частенько! Многие наши с АлиСанной замужние и женатые коллеги со смехом рассказывают в учительской истории о своих ночных разговорах с учениками или их родителями, которые происходили во сне и были услышаны разбуженными несчастными супругами педагогов.

Любимый Муж АлиCанны, которого в начале нашей истории ещё нет, но позже он всё-таки появится, однажды удивлённо (АлиСанна имеет обыкновение спать молча) рассказывал, как она, громким и хорошо поставленным голосом ночью спросила: «Ну что? Всем понятно? Тогда работайте. Если у кого-то есть вопросы, то поднимите руку, я подойду и всё объясню». Муж не растерялся и подал какую-то встречную реплику. И АлиСанна честно пыталась сквозь сон ему ответить. Проснулась от того, что он обеспокоенно щупал её лоб на предмет обнаружения высокой температуры.

«Дети» АлиСанны обожают, когда она пересказывает им сны, вернее те из них, непременными героями которых являются они сами. Впрочем, другие сны со второго курса ей почти и не снятся. С того самого лета, когда АлиСанна только готовилась стать учителем. И кто бы мог подумать, что сны эти будут хоть кому-нибудь интересны. Но однажды она рассказала один из них своим детям. И теперь те ждут этих её «сонных» историй, как в детстве ждали «Спокойной ночи, малыши!» и радостно хохочут. Им смешно, видите ли!.. АлиСанне, впрочем, тоже. Поэтому рассказывает она их своим детям частенько.

Вот такую весёленькую жизнь гарантирует работа в школе. Поэтому-то и родилась на свет присказка завуча Люблинского, которая быстро пошла в народ и прижилась в отдельно взятой школе.

Прижиться-то прижилась, но пока детей из школы «убрать» не удаётся, и учителя продолжают жить их интересами, делами, заботами и проблемами. И о другой, спокойной и свободной от детей жизни, признаться честно, даже и не помышляют. Потому что не могут без своих учеников. Такие уж странные люди эти учителя…




Глава вторая,

в которой АлиСанна делает первые шаги по школе в качестве полноправного члена коллектива

В коридоре, когда туда вышла АлиСанна, броуновское движение учеников достигло своего пика: столпотворение в раздевалках и около них, беготня ввер-вниз по лестницам, куча-мала у туалета…

Но тут грянул второй звонок. Все тотчас же словно испарились. Вот только что были – и уже нет, умчались на урок. АлиСанна ещё помнила, что когда-то (да что там «когда-то», всего полтора года назад!) и она тоже умела чуть ли не телепортироваться, стоило услышать звонок. Поэтому, посмотрев вслед, одиннадцатиклашкам усмехнулась, вспомнив себя школьницей, и пошла к Люблинскому.

Лестницы опустели, коридоры тоже, и стало тихо. Но это была не та тишина, что летом, когда в школе нет никого, кроме нескольких человек. Это была тишина живая, рабочая, чудесная тишина, подобной которой нет больше нигде. Ну, разве что в театре.

АлиСанна шла на четвёртый этаж и слушала эту тишину. И с каждой ступенькой ей почему-то становилось всё веселее и веселее. В кабинет к Олегу Дмитриевичу она вошла и вовсе, улыбаясь.

- Смеёшься? – мрачно посмотрел на неё тот, оторвавшись от огромного листа миллиметровки, на котором чиркал что-то простым карандашом. Весь лист и стол вокруг него были усеяны крошками ластика – так энергично бородатый завуч стирал уже написанное.

- Садись, - Олег Дмитриевич махнул бородой в сторону одного из стульев. АлиСанна подошла и увидела, что на нём кривобокой горой возвышается стопка каких-то тетрадей. Тронь – и гора потечёт селем и погребёт под собой пол на площади в пару квадратных метров. Она в нерешительности остановилась и огляделась. Остальные стулья выглядели так же.

- Садись, садись, - не глядя, нетерпеливо поторопил Люблинский.

АлиСанна вспомнила, что она не школьница, а полноправная коллега, шагнула, аккуратно взяла стопку тетрадей и переложила на единственный свободный кусок подоконника.

Люблинский вздохнул, проводил тетради печальным взглядом и заметил:

- Могла бы и прямо на них сесть. От тебя ущерб небольшой. Ты сколько весишь-то хоть?

АлиСанна вопрос о весе проигнорировала и улыбнулась:

- Если бы я на них села, то уже на полу бы очутилась, заваленная тетрадями.

Олег Дмитриевич посмотрел на кособокую, несмотря на усилия АлиСанны придать ей более компактный и аккуратный вид, стопку, снова вздохнул и кивнул:

- Это да. И ведь покалечилась бы, неровен час. А Марианна Дмитриевна потом с меня за это голову бы сняла. Как же, вывел из строя молодого перспективного специалиста. Так что ты, молодой перспективный специалист, меня, можно сказать, от смерти спасла. Молодец. Будем дружить.

- Будем, - согласилась АлиСанна.

- Тогда я сейчас по дружбе тебе сделаю кошмарное расписание, - то ли предупредил, то ли напугал Люблинский. – И ты на меня не обижайся. На друзей ведь не обижаются.

- Делайте, - кивнула АлиСанна и достала заранее приготовленный листочек со своим институтским расписанием. – Только вот это учтите, пожалуйста.

Олег Дмитриевич лёг животом на стол, протянул руку, сгрёб листочек, посмотрел на него пару секунд и возопил:

- Почто без ножа режешь? Когда прикажешь тебе уроки ставить? Когда ещё ночь? Или когда уже ночь?

- Не знаю, - честно ответила АлиСанна. – Но Марианна Дмитриевна говорила, что вы волшебник.

- Говорила она… Набрала студентов. Вот пусть сама теперь идёт и делает расписание. А то Лопатин с листочком, ты с листочком. А я, как хочешь, так и вертись. Безобразие.

АлиСанна, услышав эту страстную тираду, хотела испугаться. Но потом всё же догадалась посмотреть на Люблинского. Тот сидел мрачнее тучи, но в глазах плясала целая толпа чертей, вполне себе весёлых и жизнерадостных. И она вспомнила слова своего наставника и проводника в мир средней общеобразовательной физико-математической школы №7981 Миссисипьевича: «Олега Дмитриевича не бойся. Он только на вид грозный и на жизнь пожаловаться любит. А так – душа человек. У него три дочки-школьницы, так что ты за четвёртую сойдёшь, и он тебя обязательно к себе под крылышко определит. Где уже есть три пигалицы, там ещё одной вполне место найдётся. Тем более, что даже внешне на его девиц похожа: тёмненькая и глазастая».

- Ладно, иди, горе моё горькое, - тем временем душераздираюше вздохнул Люблинский, - я что-нибудь придумаю. Но на эту неделю, уж не обессудь, я тебе расписание состряпал и менять не собираюсь. Делай что хочешь, но работу не прогуливай.

- Спасибо, - улыбнулась АлиСанна.

- Спасибо, - передразнил завуч, - я ей гадости говорю, а она мне спасибо. – И констатировал:

- Люблю вежливых. Будем дружить.

- Будем, - снова согласилась АлиСанна и встала.

- Учительская за стеной. Она всегда открыта. Там можно чайку хлебнуть или форточку переждать… - После слов про форточку АлиСанна на секунду напряглась, а потом поняла, что Люблинский так называет окно, не занятый урок. Поняла и хмыкнула: забавно.

- И ключи от кабинетов там в шкафу. И журналы. Иди пока, осваивайся, – проявил заботу Олег Дмитриевич. И АлиСанна пошла.

- Следующий урок у тебя в тридцать четвёртом кабинете, - крикнул он ей в спину, - ключ возьми!

- Хорошо, - ответила она, закрывая дверь.

- И в библиотеку зайди! – Это она услышала уже в учительской и улыбнулась. Так же, как и Нилыч, Люблинский ей страшно понравился.

Учительская была крохотная, в одно окно. По совету завуча АлиСанна решила оглядеться. Хотя разглядывать, в общем-то, было нечего: два стола, диван, притворяющийся кожаным, и три двухстворчатых шкафа. В одном – журналы, в другом – ключи, коробки с мелом, несколько учебников по педагогике и методике преподавания самых разных предметов и чей-то забытый пенал. В третьем – посуда для чаепития. Вот и всё богатство.

На столе лежало временное расписание на небольшом листе миллиметровки – уменьшенная копия того, что АлиСанна только что видела в кабинете завуча. Она нашла свою фамилию, достала ежедневник и стала записывать. Едва успела закончить, как в учительскую влетела маленькая, едва ли не меньше самой АлиСанны молодая женщина, похожая на не слишком красивую, но при этом запоминающуюся птичку.

- Привет, - сказала она. – Ты Алиса Александровна?

- Да, - кивнула та. И удивилась тому, что женщина её имя-отчество не сократила. Но рано, потому что та продолжила:

- Ну, здравствуй, АлиСанна. Будем знакомы. Я Маргарита Михайловна Ройзман. Но лучше просто Маргарита. Можно даже Марго. Или Рита. Преподаю алгебру и геометрию. Бывший классный руководитель Вадима Лопатина и Лены Чуприниной, секретаря… - женщина на минуту прервалась и пояснила:

- Это я тебе сразу объясняю что к чему и кто кому кем приходится. А то тут у нас чёрт ногу сломит… У нас тут половина школы родственники, свойсвтенники и кумовья… Пока всё понятно?

- Пока да, - кивнула слегка опешившая от такого напора АлиСанна.

- Ты, Алис… Ты не против, что я по имени? – не сбавляя темпа, поинтересовалась Маргарита Михайловна и, не дожидаясь ответа, продолжила:

- Ты, Алис, вещи здесь лучше не оставляй. У меня отсюда один раз шубу норковую украли. Пришла я, разделась, шубу на диван бросила, вышла ненадолго – шубы нет. Совсем. Кто-то пошалил. Шубу жалко, мне муж её, когда только разбогател, подарил. Но ты не расстраивайся, он мне уже новую купил.

АлиСанне стало смешно. Она смотрела на эту крохотную женщину и снова ловила себя на том, что улыбается. Третий человек, кроме директора и секретарши, с которым она познакомилась в школе, ей нравился. И она по наивности подумала, что так будет и с остальными. Наивная. Но в восемнадцать лет это простительно. Однако о плохом позже. А пока…