Но ведь можно, наверное, как-то себя перепрограммировать! Влад больше других достоин ее любви, гораздо больше, чем Владимир! И она постарается его полюбить. Смешно, но теперь она знает, как это – любить… И теперь, когда Терехов отказывается от нее, полюбить его ей будет проще. Ей снова есть за что бороться! Она сделает все, чтобы вернуть в семью мужа! Она научится любить его… Заставит себя, раз это нужно для дела! Она и так уже почти что любит… Конечно, вот уже и мурашки бегут по коже…

Взвинтив себя до предела, Марьяна налила в любимый бокал Влада воды из-под крана и залпом выпила. Что же это такое получается? Получается, что дикая животная страсть к Халаимову разбудила в ней любовь к мужу? Нет… Не так… Марьяна хотела быть честной с собой. Скорее всего, дело в том, что от нее ускользает то, что принадлежит ей по праву. И мириться с этим она не станет! Теперь, когда с Халаимовым покончено окончательно (при этих мыслях у Марьяны Валерьевны все же слегка кольнуло где-то под сердцем), когда у них с Владом все могло бы быть так хорошо, как не было раньше, откуда-то снова выползла Арбенина… Она постоянно откуда-то выползает! Стерва! Тихоня! Лицемерка! Что же с ней делать? Уволить! Ее непременно надо уволить, потому что в одном отделе им вместе никак не удастся сосуществовать. Конечно, как специалист Александра выше и Тамары, и Эльмирки вместе взятых, но это ничего… Фаткуллина – девка неглупая, научится. Как говаривал «отец народов» – незаменимых людей у нас нет.

Марьяна вдруг вспомнила, как отвратительно они обе с Эльмирой вели себя на праздновании Нового года. Девчонка тоже без ума от Халаимова. Бедный Алик! Хороший парнишка. Жаль его. Ну да ничего! Они люди молодые, еще десять раз помирятся. У нее все проще, чем у них с Владом.

Марьяна поймала себя на том, что жалеет уже и Халаимова, на которого женщины вешаются гроздьями, когда услышала, как поворачивается в замке ключ. Неужели Влад? Все остальные дома… Она сделает все, чтобы он простил ее. Она скажет, что любит его. Пусть это еще не на все сто процентов правда, но на девяносто уже, пожалуй, потянет.

Слов любви Марьяна никогда ему не говорила. Даже в юности, когда он надевал ей обручальное кольцо, даже в самые сладкие интимные моменты. Сегодня она скажет это впервые… Он не сможет остаться к таким словам равнодушным… Он не сможет ей не поверить… Она готова встать перед ним на колени, только бы все было, как прежде…

Все обязательно вернется на круги своя! Или она не Марьяна Валерьевна Терехова, сильная женщина, которая всегда получала желаемое!


Заявление Саши об увольнении по собственному желанию Марьяна Терехова не только моментально подписала, но и, пользуясь своим влиянием в инспекции, сделала все, чтобы Арбениной не надо было отрабатывать положенные две недели. При всех манипуляциях с заявлением Саша с Марьяной не произнесли ни слова и даже ни разу не взглянули друг другу в глаза. Тамара Ивановна с Эльмирой тоже молчали и не отрывались от своих компьютеров.

Разохалась одна лишь Ольга, вихрем налетев на Сашу:

– Да ты что? С ума сошла? Уходить в никуда! Надо было сначала найти себе работу, а потом писать заявление!

– Неужели ты не понимаешь, что мы не можем находиться с Тереховой в одной комнате? – сказала Саша, хотя Ольга, безусловно, все понимать не могла. Она ведь ничего не знала о Марьянином муже.

– Потерпела бы! С какой стати ты должна жертвовать собой из-за начальницы, которая с жиру бесится?! У нее муж ничем не хуже Халаимова. Ну… разве что совсем чуть-чуть… Да и то смотря с какой стороны на него смотреть… Я, например, его специально на нашем банкете рассматривала и…

– Я ничем не жертвую, я просто не могу ее больше видеть, – прервала разглагольствования Ольги Саша, потому что обсуждать Влада не хотела.

– Глупости! Посмотрела бы на нее месячишко, не умерла бы. Сначала надо найти работу. Не умирать же с голоду…

– Я получила полный расчет и как-нибудь переживу, – отрезала Саша.

Отвязаться от Ольги было очень трудно. «Спас» положение Халаимов. Он показался в конце коридора, и Саша, под предлогом того, что не хочет с ним встречаться, бросила подругу у дверей своего бывшего отдела и выбежала в гардероб. Она очень быстро оделась, чтобы и в самом деле не встретиться с Владимиром Викторовичем. Но когда последний раз обернулась в дверях, увидела, что Халаимов стоит посреди гардероба, смотря ей вслед. В его глазах стыла такая тоска, какая наверняка читалась во взгляде Саши, когда она думала о Владе. И ей вдруг захотелось сказать Владимиру на прощание что-нибудь теплое, но заместитель начальницы налоговой инспекции, почувствовав это, запрещающе покачал головой.


Халаимов смотрел, как за Сашей закрылась дверь, и понимал, что она уходит из его жизни навсегда. Понимал и то, что ему тоже придется уйти из инспекции. Не потому что сплетни о нем, Марьяне, Саше и заодно об Эльмире с Анютой перешли уже всякие разумные пределы. Он привык к сплетням. Сплетни сопровождали его всю жизнь, а когда он подвизался в КВН, они вообще являлись обязательной составляющей успеха всех кавээнщиков. Сплетни специально разводили, холили, лелеяли и любовно подкармливали, как породистых животных. Давно известно: люди сплетничают о персоне до тех пор, пока ею интересуются.

Владимир Викторович не мог оставаться в инспекции из-за Саши. Здесь все и навсегда будет для него связано с ней и с его отвергнутой любовью. Халаимов, которому без конца женщины вешались на шею и объяснялись в любви, лучше других знал, что сердцу не прикажешь, что заставить полюбить нельзя. Можно, конечно, привыкнуть к человеку, смириться с постоянным его присутствием рядом, но полюбить… Точно так же трудно и разлюбить… Почти невозможно…

После того злополучного новогоднего вечера Инга словно с ума сошла. Она всерьез собралась уходить с телевидения.

– Ну и куда ты пойдешь? – спросил ее Владимир, когда она ему об этом заявила. – Что ты еще умеешь?

– Ну… найду место… У меня связи… почти везде… В конце концов, я экономист с высшим образованием, – не очень уверенно ответила она.

– Инга! Очнись! Какое высшее образование? Ты в институте толком и не училась!

– А ты? Ты ведь можешь мне помочь?

– Я не могу прочесть тебе заново весь институтский курс.

– Но… ты ведь на работе тоже не всем институтским курсом пользуешься, правда? – заискивающе глядя ему в глаза, спросила Инга.

– Правда. Только я уже собаку съел в том деле, которым занимаюсь. Я-то давно отчалил от телевидения! – уже с явным раздражением бросил жене Халаимов.

– И что же ты предлагаешь?

– Я предлагаю тебе не менять коней. Поздно уже.

– Знаешь, Володечка… – Голос Инги зазвенел на никогда ранее не слышанных им нотах. – Мне уже за сорок. Еще немного, и меня попросят и с телевидения.

– Брось! – сморщился Владимир. – Бери пример с Людмилы Марковны Гурченко. Чем старше, тем круче! Знаешь, мне кажется, что у нее жизненный процесс вообще пошел вспять. Может быть, мы даже станем свидетелями ее нового отрочества.

– Перестань! – взвизгнула Инга. – Я знаю, почему ты мне все это говоришь, почему так морщишься!

Халаимов ничего не ответил, сунул руки глубоко в карманы, что означало у него крайнюю степень раздражения, и отошел к окну.

– И почему молчишь, и почему отворачиваешься, тоже знаю! – не могла успокоиться жена. – Ты влюбился в ту инспекторшу… с волосами по плечи… толстую, как… как… корова!

– Она не толстая. Просто ты очень худая, поэтому тебе и кажется, что все остальные толстые.

– Нет, не кажется! Она толстая! Толстая! Толстая! – Инга уже рыдала в голос, некрасиво шмыгая носом и размазывая по лицу свою дорогую косметику.

Халаимов молчал, глядя в окно. Напротив него, на ветке тополя, сидел мрачный нахохлившийся воробей. Владимиру очень хотелось к воробью на ветку. Забиться бы к нему под рябенькое крыло и ничего не видеть и не слышать. И еще хорошо бы ни о чем не думать. Клевать себе крошки и хохлиться на ветке. Хотя, кто его знает, может, и воробьи думают о чем-нибудь… Например: когда же наконец кончится эта зима… Или: когда же перемрут все кошки…

Отплакавшись, Инга подошла к мужу и прижалась к его спине.

– Прости меня, Володечка… – попросила она. – Сама не знаю, что говорю… Я просто люблю тебя. Я именно сейчас это поняла, когда ты…

– Слушай, Инга! – резко обернулся к ней Халаимов. – Где ты была раньше с этим своим «люблю»? Ты ведь обскакала постели всех мужиков питерского телевидения! Чего тебя вдруг на меня поворотило?

– Но ведь и ты, Володя, не идеальный муж…

– А кто меня таким сделал? Я любил тебя и чуть с ума не сошел, когда узнал, что ты спишь с тем оператором, который нас в Сочи снимал… Ведь тогда и трех месяцев с нашей свадьбы не прошло!

– Но ты же и сам… там… с Еленой, кажется…

– Да это же тебе с твоим оператором назло, чтобы не удушить его в припадке ревности! – Владимир отпихнул от себя жену, сел в кресло, положил одну длинную ногу на другую и невидящим взглядом уставился на носок своего потертого уже кожаного тапка.

– Ты прав, – согласилась Инга, зябко кутаясь в толстую пушистую домашнюю кофту, – все у нас было как-то не так… Но ведь… можно начать все сначала, а, Володечка?

Халаимов опять болезненно сморщился.

– Ну, Володя! Я знаю, что уже говорила это. Ну и что? Я могу повторить это еще сто раз! Давай начнем сначала, а? Нас многое связывает, мы хорошо знаем и понимаем друг друга, а эта инспекторша… она и не…

– Можешь быть на ее счет абсолютно спокойна, – перебил ее Халаимов, – она меня не любит.

– А ты… Неужели ты до такой степени…

– Я на краю, Инга… – горько ответил Владимир. – Мне кажется, что рушится мир, но почему-то никак не может раздавить заодно и меня…

– Ну… не надо так, Володя… – Инга села перед мужем на пол и обняла руками его колени. – Я сделаю все, чтобы тебе было легче. Я постараюсь, Володечка… Только и ты не отталкивай меня, пожалуйста!

– Мне некуда деваться, Инга. Все будет, как было… – И он с какой-то глупой надеждой отвернулся от жены к окну. Воробья на ветке уже не было.

– Нет-нет, так уже никогда не будет… – горячо зашептала Инга, коснувшись рукой красивого печального лица мужа и повернув его к себе. – Все будет по-другому! Вот увидишь…

Она поднялась с пола, села к мужу на колени и принялась целовать его так жарко и так нежно, что он не смог не откликнуться. При этом он думал о Саше, и жена знала, что он думает об «этой инспекторше», но считала, что постепенно сможет переломить ситуацию. Инспекторша далеко, а она, Инга, страстная и любящая, рядом. И она теперь будет любить своего Володечку так, что он забудет все те постели, которыми только что ее попрекал, а инспекторша… Инспекторша постепенно превратится в фантом, мираж, в красивое воспоминание…

Инга с удивлением ловила себя на том, что рада появлению в их жизни инспекторши. Ведь если бы не она, то знаменитая телеведущая могла бы никогда в жизни так и не понять, насколько ей дорог собственный муж. Жаль, что это не случилось раньше. Если бы раньше, то она родила бы Володечке еще одного ребенка и ни за что не стала бы отправлять его ни в какую раззолотую Англию. Она вообще села бы дома и стала домохозяйкой. И почему простые человеческие радости кажутся ценностью тогда, когда большая часть жизни уже прожита и почти ничего нельзя вернуть назад?! На что ей ее популярность? Разве она счастлива от нее как женщина? Что имела она ото всех своих неисчислимых связей? Даже какого-то особого, ошеломляющего новизной ощущений секса не было. Она, скорее всего, даже не сможет припомнить по имени всех, кто был допущен до ее сухого подросткового тела. И зачем все это было?! Разве ей было с кем-нибудь лучше, чем с собственным мужем?

Инга целовала своего Володечку – такие знакомые его губы, такие трогательные завитки волос у висков, и с трудом сдерживала слезы. Если он найдет в себе силы остаться с ней, она еще будет счастлива. Она перестроит всю их жизнь, и он забудет, что когда-то любил другую женщину.


Саша закрыла за собой всего лишь дверь инспекции, но ей показалось, будто она отрезала от себя всю свою прошлую жизнь. Ощущение было не из приятных. Она осталась в этом мире одна и к тому же без прошлого. О нем думать нельзя. Надо представить себя в состоянии амнезии, начать жизнь с чистого листа и без чьей-либо помощи. У Саши не было подруг, кроме Ольги. Вернее они, конечно, были живы и здоровы: и одноклассницы, и однокурсницы, но по причине своей природной замкнутости Саша не поддерживала с ними никаких отношений. Она даже не могла вспомнить, кто где работает, чтобы попытаться найти себе новое место через знакомых. Что ж, придется сходить на биржу и начать покупать специальные газеты. Не она первая, не она последняя…

Первые два дня после увольнения Саша не выходила из дома. Она целыми днями рисовала. Чистых досок у нее больше не было, и она изрисовала все Сережины альбомы. Это были уже не цветы и не птицы. Саша писала пейзажи – синие, стылые, зимние, до тех пор, пока у нее не кончились гуашь и темпера. К краскам Влада она прикасаться не смела. Она хотела переключиться на что-нибудь более радостное, чем заледеневшие поля и деревья, но больше ничего из-под ее кисточки не выходило. Еще один день она потратила на тягучие размышления над заснеженным замком Влада, а потом вынуждена была все-таки заняться поисками работы.