И Людмила Петровна, смущаясь, а потом все бойче объясняла, рассказывала и даже уже не морщилась, употребляя противное слово «эксклюзив». Но вот телекамер пока стеснялась и поделать с собой ничего не могла: язык деревенел, щеки полыхали, откуда-то бралось «эканье» после каждой фразы. Говорила журналистам, вот извольте любить и жаловать, сам скульптор, Петр Борисович, к нему все вопросы. Тот этим званием гордился до слез, но, будучи от природы молчаливым, перед журналистами и вовсе немел, так что Родину приходилось с телевизионщиками общаться самому. Он соглашался, но только за кадром. А так все шло как по маслу.

В преддверии Дня всех влюбленных оттаявший народ поддался на уговоры журналистов (любовь действительно существует, надо только очень постараться!), горожане стали наведываться в музей эротики, чтобы на свежем воздухе вспоминать подзабытое за зиму. А к Восьмому марта, когда на улицах появились первые тюльпаны и первые мини-юбки, от потока посетителей не стало отбоя. Места в бане были расписаны на месяц вперед, а для тех, кто после посещения музея-сарая никак не хотел уезжать из пьянящего, весеннего, эротически продвинутого Большого Шишима, пришлось даже выдумать легенду, якобы сто лет среди местного населения бытующую. Она гласила: если зачерпнуть воды из Талого Ключа и выпить ее вместе с любимым человеком из одной кружки, то любовь станет крепче и долговечнее. У Талого Ключа поставили навес и скамеечки, а тропинку расчищать не стали: во-первых, потому что километр по целине фиг расчистишь, а во-вторых, препятствия укрепляют чувства. Тропинку влюбленные парочки протоптали быстро и так были счастливы, будто в Диснейленде побывали. Даже просили за отдельную плату позволить в музее переночевать, но Родин отвечал, что пока эта услуга не предусмотрена. Может, ближе к лету или когда сено будет готово.

На свежем воздухе аппетит нагуливали такой, что Федосья Иосифовна с Верой сбивались с ног, но уже не справлялись с потоком голодных экскурсантов. Им взяли помощников, да еще к положенному часу в трех домах пекли пироги. На Масленую неделю записалось восемь экскурсий школьников, еще двум классам пришлось отказать. Людмила Петровна смотрела на Юрия восхищенно и даже спорить с ним старалась пореже… насколько это было возможно.

В начале апреля произошло еще одно знаменательное событие: музей вышел на международный уровень! Джон Спарроу, уехавший после Нового года домой, новых друзей не забывал, едва ли не каждый день присылал Людмиле Петровне письма по электронной почте. И что странно, в полном соответствии с предсказанием деда Семена, они уже вполне сносно понимали друг друга, общаясь на невиданной смеси английского с шишимским. Он называл ее «моя дарлинг», а она его – Иван-второй и смеялась, что Джон – это Иван, но Краев – первый. Краев злился, а Джон ни капельки. Так вот, с легкой руки Джона, одиннадцатого апреля в Большой Шишим прибыла первая иностранная делегация: семейная пара средних лет, его не то родственники, не то знакомые. Специально из Питера до Шишима добирались!

Два дня Анфиса Романовна летала как на крыльях, помолодев от собственной востребованности, и наверстывала упущенное, общаясь с носителями языка. Им в диковину было все: и места, и люди. Уезжали нагруженные подарками и впечатлениями, обещали летом вернуться, потому что здесь, как перевела, сияя от счастья, Анфиса Романовна, гораздо интереснее, чем в Бразилии, где они провели прошлый отпуск.

Вечером устроили праздник по случаю выхода на международную арену. Собрались у Людмилы Петровны. Позвали Анфису Романовну, Веру с Александром, Петра Борисовича, Ивана, Гену с Любой. Дед Семен, разумеется, не поленился прийти. А Наталью и звать не пришлось – сама явилась, по-соседски. Людмила Петровна улыбнулась, вспоминая, как раньше встречала праздники вдвоем с мамой, потому что у подросших сыновей была уже своя компания, и тогда она думала, что так будет всегда. А тут надо же – едва места за столом хватает! Юрий опять удивил: прицепил к ее компьютеру какую-то штучку вроде телекамеры и сделал так, что собравшиеся могли видеть Джона, а он – их.

– Навроде телемоста, – объявил технически продвинутый дед Семен и распорядился: – Ты, Джон, наливай там себе тоже. Дринк, понял, нет? Есть у тебя, бедолаги, что наливать-то? А на закуску, поди, опять одна картошка сушеная?

– Чипсы, – подсказала Людмила Петровна.

– Гадость! – сморщился дед Семен. – Ты приезжай к нам летом. Кам хиа, говорю! Летом! А то чего у вас там? Эти твои сказали, что у нас лучше. А то мы сами не знали.

– Йес, йес! – закивал Джон. – Как это? Посев – и приеду. И уан минэт аттеншн, пожалуйста!

– Минуту внимания, – перевела Анфиса Романовна.

Все замолчали и приготовились слушать.

Джон достал какой-то листок, откашлялся и стал читать, время от времени поднимая голову и отыскивая взглядом Людмилу Петровну.

– Я хочу сказать, когда вы все меня слушаете. Джаст нау. Я вас всех очень полюбить, – начал он, спотыкаясь и ошибаясь, но упорно преодолевая трудности чужого языка. – Я хочу сказать это ин рашн. Людмила, май дарлинг! Я тебя очень полюбить и хотеть на тебе жениться.

Все ахнули и посмотрели на Людмилу Петровну.

– Ай уонт ю ту би май уайф, – уточнил Джон.

– Он на тебе, Людмила, жениться хочет, – пояснила Анфиса Романовна. – Ты как?

– Ну, Иван, знаешь… – рассердилась Людмила Петровна. – Эти дела так не делаются!

– Ты хочешь? Ду ю эгри? Быть моя жена?

– Я об этом пока не думала. Анфиса Романовна, объясните это ему… только как-нибудь помягче, ладно?

Анфиса Романовна кивнула и быстро заговорила по-английски, едва сдерживая смех. Людмила Петровна покосилась на нее с неодобрением: конечно, Ванька-второй поступил глупо, какая тут женитьба, если они всего неделю знакомы, да и то он по большей части был под мухой – такова уж особенность русского национального гостеприимства. Но зачем же над человеком смеяться?

В это время Джон разразился ответным монологом, очень темпераментным, но в середине его пламенной речи экран компьютера замигал, по нему пошли полосы, и Джон исчез.

– Спутник ушел, – со знанием дела пояснил дед Семен.

– О чем вы говорили? – недовольно спросила Людмила Петровна. – Тыр-тыр-тыр, да еще и смеются, будто и не обо мне речь…

– Не о тебе, – улыбаясь, подтвердила Анфиса Романовна. – Дело в том, что он вчера мне предложение сделал по телефону. Я ему отказала, так он сегодня решил к тебе свататься. Ты смотри, даже речь написал!

– С ума, что ли, сошел? – проворчала она, уязвленная таким раскладом. – Я, конечно, замуж не собиралась, но некрасиво с его стороны…

– У любви, как у пташки, крылья, ее нельзя никак поймать… – с издевкой «оперным» голосом пропел Родин.

Иван покосился на него с негодованием, отмахнувшись от Натальи, которая шептала ему что-то на ухо.

– Совсем у вас крыши посносило с этим вашим неприличным музеем, – бурчал он. – Аж в Америке отдает.

– Не от музея, а от нас, – кокетливо поправляя очки, заявила Анфиса Романовна. – Джон говорит, что лучше русских женщин нет. И у нас в России каждый день надо отмечать женский день Восьмое марта. И еще пригрозил, что если ты, Людмила, за него замуж выходить не согласна, как и я, то он найдет себе другую. Приедет летом – и найдет.

– Флаг ему в руки, – усмехнулся Краев. – Наталью за него выдадим!

Наталья если и обиделась, то виду не показала. А так – хорошо посидели. Когда все разошлись и она начала убирать со стола и мыть посуду, неожиданно вернулся Краев.

– Забыл что-нибудь, Ваня? – удивилась Людмила Петровна.

– Поговорить надо, – хмуро ответил он. – При всех неудобно.

– Давай поговорим, – вытирая руки полотенцем, произнесла Людмила Петровна, хотя больше всего ей хотелось спать, а не секретничать.

– Понимаешь, дело такое… Черт, не знаю, как и начать. – Иван старательно не смотрел в ее сторону.

Она уже начала подозревать самое худшее, но терпеливо молчала.

– В общем, я это… Ну, короче говоря, чувствую себя непорядочным человеком, – выдавил Иван.

– Да что случилось, господи? – уже не на шутку всполошилась Людмила Петровна. – Говори! Может, помощь нужна?

– Да нет… В общем… – мялся Иван.

– Иван! В общем, короче говоря, дело такое, – передразнила его она. – Ну что ты как двоечник на экзамене! Большой уже мальчик. Пришел – говори. Или я спать пошла. Первый час, если ты не в курсе.

– Ладно, – решился Иван. – Ты видишь, как я к тебе отношусь?

– Хорошо относишься, – подбодрила его Людмила Петровна. – Ты очень мне помог. И помогаешь. Спасибо!

– Ты мне очень нравишься. Я, можно сказать, тебя люблю. Поняла? – почти сердито проговорил Иван.

– Я тебя тоже люблю, Ваня. Или… Ты что имеешь в виду? Как Джон, что ли?

– Как Джон. В этом смысле. И как этот твой… Юрка. Я же вижу, как он на тебя смотрит.

– Ты тоже хочешь на мне жениться? – удивилась Людмила Петровна. – И именно сегодня?

– Я бы рад жениться, Люда! Да не могу! – с досадой пристукнув ладонью по столу, огорошил ее Краев.

– А… почему? – поинтересовалась она. И вдруг смутилась, догадавшись. – Нет, Ваня, ты не говори, если не хочешь. То есть говорить не хочешь. Или жениться? Ой, запутал ты меня совсем.

– Ты что подумала? Ах, ты про это! Нет, с этим все в порядке, я нормальный мужик.

– Да ну тебя, какой-то дурацкий разговор завел на ночь глядя. – Людмила Петровна вскочила и открыла форточку. Ей стало жарко, и она знала, что щеки у нее сейчас красные, как помидоры. Одним словом, красавица. И от этой мысли она на Ивана так рассердилась, что едва не выгнала.

– Так, все! Говори, что хотел, и не морочь мне голову! – закричала она, глядя на сидевшего Ивана сверху вниз.

– Ты думаешь, это так просто?!

Людмила Петровна махнула рукой и села на краешек табуретки. Оба помолчали.

– Слушай, Ваня, а у нас с тобой вышла почти семейная ссора. – Педагогический опыт подсказывал Людмиле Петровне, что юмор – наилучший выход из любой конфликтной ситуации.

– А ты думаешь, я не понимаю, что из тебя бы получилась отличная жена, как раз такая, как мне надо, – уже гораздо спокойнее сказал Иван. – У Джона губа не дура. И у Юрки твоего тоже. Но у меня совесть есть. И я пришел тебе сказать, что если ты из-за меня Джону отказала, то выходи за него замуж. Я все равно на тебе жениться не могу. А тебе там хорошо будет. Там вообще хорошо, в Америке-то. Мне понравилось.

Людмила Петровна посидела, соображая, какой вопрос из десяти возникших задать первым, чтобы не лопнуть от любопытства, и произнесла:

– Вань, а с чего ты взял, что я из-за тебя Джону отказала?

– Ты женщина одинокая. Одной женщине тяжело. Тем более тяжело одной, без мужика, бизнес тянуть. Уж я-то знаю, чего оно стоит, – обстоятельно стал объяснять свою позицию Иван, очень обрадованный тем, что беседа миновала опасные рифы и вошла в спокойное русло. – Значит, надо тебе замуж. А Джон чем плох? И к тому же из Америки. Говорю же – там хорошо. А ты, может, думаешь, что я на тебе женюсь, потому и отказываешь мужикам?

– Нет, Вань, я не думала. Честное слово. Даже и в мыслях не было, – порадовала его Людмила Петровна. – И вовсе я не из-за тебя Джону отказала.

– Из-за Юрки? – подозрительно спросил Краев.

– И не из-за Юры, с чего ты взял? Не хочу я замуж, и все. Мне и одной хорошо.

– Ну, если так… Дело твое, конечно.

– Вань, слушай, а раз ты меня любишь, то почему же ты на мне жениться не можешь? Так ведь тоже нельзя! Огорошил, я теперь не усну, думать буду, какой во мне изъян. Скажи, сделай милость, чем я тебе не угодила?

– Да всем угодила, говорю же! Не в тебе дело и не во мне! Просто, понимаешь, моя мать… Она ни с кем не уживется. Две хозяйки в одном доме – это еще хуже, чем два медведя в берлоге. Медведи договорятся, женщины – никогда.

– Да, с твоей матушкой трудно найти общий язык, – заметила Людмила Петровна.

– Вот я и говорю, – вздохнул Иван. – Я был женат. Хорошая девчонка, после института поженились. Дочку мне родила. А с матерью – война, хоть в дом не заходи. Ну, мать, понятное дело, ее довела. Жена говорит: или я, или она. А как мне выбрать? Мать из дому выкинуть? Так я не скотина какая, и куда ей идти-то? Самому уехать с семьей? А хозяйство на кого? И жить чем? Я больше ничего не умею, кроме как на земле работать да со скотиной. Короче говоря, уехали они в город. Ты не думай, я им помогал, пока бывшая жена опять замуж не вышла. Дочка ни в чем отказа не знает, да и не жаль ничего, она у меня красавица и умница, на повышенной стипендии учится в архитектурном. А рисует как! Я тебе покажу. Но жену в дом привести не могу. Ту мать съела и эту съест. А у тебя тем более характер не хуже, чем у матери моей. Найдет коса на камень. Сама понимаешь. Да и старая она уже. Поздно к новой жизни привыкать. Будем жить, как сложилось.

– Бедный ты мой Ванечка, – искренне пожалела его Людмила Петровна. – Тяжело тебе живется.