И плавным, быстрым движением отступил в бок, перехватив ее руку.

– Это я, – тихо и четко проговорил Лютый, глядя прямо в ее в карие глаза.

При этом крепко сжимал запястье Инги так, что чувствовал тонкие кости. Второй рукой он обхватил ее затылок (это становилось автоматикой) и надежно заблокировал любое ее движение, сильно надавив.

Кровь вспыхнула огнем, обжигая вены, разбегаясь по мышцам. Тени заметались по углам полутемной комнаты, раздражая периферию зрения своим мельканием.

Он не был готов к чему-то подобному. Настолько выраженному. Мощному.

Но быстро перегруппировался, стараясь адаптироваться к новым реалиям.

Удар Инги был непрофессиональным и плохо продуманным. Но все равно, ему понравилось. Она вложила в него весь свой страх и отчаяние, которые плескались и во взгляде Инги. Все желание выжить любой ценой. Это многое значило. Иногда больше техники. Инга не сдалась и не опустила руки. Продолжая собрано и разумно бороться за себя и свою жизнь. Использовала нож, который Лютый оставил ей. Она держала его крепко, даже сейчас. И все-таки, опыта у нее совершенно не было.

У него же – имелся аж через край. Усилив захват пальцев, он надавил на чувствительные точки. У Инги не осталось выбора: ее пальцы разжались, словно бы сами собой, и нож упал на доски пола. Лютый отодвинул его носком ботинка.

Потребовалось несколько секунд, пока до сознания Инги дошел смысл его слов. И пока она поняла, кого видит.

Все это время Лютый продолжал сжимать ее запястье, и крепко фиксировал саму Ингу, чтобы предупредить еще какой-нибудь необдуманный порыв. Наверное, слишком крепко. И безосновательно близко к себе. Разумеется, для того, чтобы лучше оценить ее состояние и не пропустить все те же мелочи. Резко проступившие скулы. Темные круги под глазами, покрасневшие, словно воспаленные глазные белки и прорезавшиеся линии в углах рта. Губы искусаны и сухие до того, что кожа на них начала отслаиваться лохмотьями. Все изменения буквально гротескно проявлялись из-за того, что на остриженную голову она натянула шапку и не за чем было прятать то, что он видел.

Его шапку. Она надела его старую шапку.

Лютому, почему-то, это показалось забавным. Хоть понимал, что заставило Ингу так поступить – через голову и в обычном состоянии человека теряется до тридцати процентов тепла тела. А уж без волос…

Инга, наконец-то, осознала, кто ее держит и глубоко выдохнула. Обмякла. Будто повисла на его захвате, разом потеряв все силы, заставившие ее сделать этот отчаянный бросок.

Он каждой мышцей, каждым сантиметром своего тела ощутил облегчение, затопившее ее. Озноб, охвативший Ингу от этого облегчения.

Он в принципе чувствовал всю ее. Физически. Это было лишне. И вот так, сходу, развенчивало все его самозаверение, что она не имеет никакого отношения к тому, что с ним творится в эту неделю.

Он ее чувствовал. Во всех смыслах. Это было новым опытом. Слишком мощно. Слишком массивно. Лишне. Да, она вызвала в нем желание. Его тело на нее реагировало однозначно и хотело секса. Ничего удивительного – его тело было живым. Лютого озадачивало и сбивало с толку иное – он хотел ее.

Его разум, его сущность, все в нем хотело заполучить эту женщину. Она будоражила все внутри него. То, о чем Лютый предпочел бы забыть. То, что считал себе не присущим и удачно подавленным в самом зародыше. Не раз за последние дни он ловил себя на мысли, что ему хотелось понять, что такого особенного в Инге, что она взбудоражила его? Заглянуть внутрь нее, не под кожу, для него не было бы ничего нового ни в мышцах, ни в костях, ни во внутренностях. Ему же хотелось ее понять, узнать ее суть, чуть ли не препарировать, расслоить на слои и части разум и душу.

Инга много чего в нем вызвала. Но сейчас было не время это анализировать.

И в этот раз он не был уверен, что стоит немедленно уносить ноги от этого всего.

Лютый мог бы уже разжать руки и отойти. Она уже была в состоянии воспринимать и слова. Но он продолжал держать. И смотреть. Пока отодвинув реакцию тела.

Ее ключицы и плечи выпирали сквозь кожу и кофту. Он ощущал это своим телом, к которому Инга была плотно притиснута. На правой ладони, той, которую Лютый держал в захвате своих пальцев, кожа в основании пальцев была содрана и растерта. Ее покрывали потрескавшиеся корочки. Пальцы казалась ледяными. И как минимум на двух из них (то, что он видел, не рассматривая особо) имелись нарывы около ногтей.

Не обращая внимания на то, что Инга уже практически пришла в себя и попыталась отступить, он сохранил силу захвата, с которым держал ее, по сути, полностью зафиксировав впритык к своему телу. И повернул руку Инги, чтобы видеть детально. Придавил своими пальцами, не обратив внимания на короткий рваный выдох женщины. Три. На трех пальцах ее правой руки были нарывы. Под кожей он нащупал глубоко вогнанные занозы, которые Инга, видимо, не сумела вытащить. И на двух пальцах левой, констатировал он в уме, осмотрев вторую руку.

– Я не знала, кто… – видимо, она пыталась объяснить свои действия.

Голос Инги звучал тихо. Неуверенно. Почти так же хрипло и ломано, как у него самого. Когда долго молчишь, так бывает. Словно горло и язык теряют практику.

Он в ответ только кивнул. И наконец-то отпустив ее, отошел в сторону, еще раз осматривая дом.

Холодно. Игнорируя преследующие его тени и это настырное шуршание, он сосредоточился на температуре. Подходя к дому, Лютый решил, что Инга не топит с той же целью скрыть свое присутствие, которую преследовала и задраив окна, не появляясь на улице. И только сейчас у него появилась мысль, что эта женщина просто не умеет топить грубу, которая и обеспечивала обогрев дома. Из-за удаленности дома от сел, ни о каком газе здесь и речи не шло, ясное дело. Печь топилась дровами. Их запас имелся в небольшой каморе под лестницей, и в сарае на улице. Однако, очевидно, ему стоило еще неделю назад объяснить ей, как печь растапливается. Факт, что тогда он слишком торопился унести от нее ноги, чтобы беспокоиться об этом. Да и не собирался он этого делать. Беспокоиться.

Нельзя было не признать и того, что Инга, со всей очевидностью, пыталась этой наукой овладеть самостоятельно.

Неудачно, судя по ее рукам и температуре в доме. А значит, и горячей воды у нее не было все это время, так как единственное место для приготовления чего-то горячего, так же находилось в печи. Плита, хоть и стояла в углу кухни, не работала уже тогда, когда он дом приобрел.

– Что-то случилось? Все решилось? – Инга прокашлялась, пытаясь вернуть голосу обычную глубину, видимо.

Лютый снова молча покачал головой, отрицая ее надежду. Наклонился и поднял нож.

– Там что-то с вашим однокурсником, – поделился он сведениями, полученными от Борова. – Они выясняют подробней, – зачем-то «расщедрился» Лютый, протирая лезвие пальцами.

Прикинул, что стоит его заточить. И сложил лезвие в основу. Не оборачиваясь пока к ней, он прошелся по комнате, направляясь в сторону кухни.

– Каким однокурсником? – попыталась уточнить Инга у его спины.

Но Лютый опять только пожал плечами, показывая, что не о чем тут ему говорить. Его взгляд прошелся по открытому пакету сухарей, по распечатанной пачке галет. Кроме этого он видел надрезанный кусок сыра. Все. Она что, больше ничего не ела всю эту неделю?

Ничуть не стесняясь, он раскрыл привезенный еще им пакет, стоящий у стола: так и есть. Ничего из того, что следовало готовить – не было тронуто. Не открыла она и консервы. Только вода, сухари, галеты и сыр.

Неудивительно, что Инга отощала. Закрыв пакет, он осмотрел все комнаты. Создавалось ощущение, что она старалась оставить как можно меньше следов своего существования, ничего не приминая и не сдвигая с места. Только по тому, что покрывало на кровати было заправлено иначе, чем это сделал бы сам Лютый, можно было понять, что она тут лежала.

– Для чего, тогда, ты приехал? Я должна что-то сделать? Или…

Он невыразительным жестом руки велел ей замолчать. Еще секунду простоял неподвижно, глядя в точку на стене поверх головы Инги. Пытался отстраниться и отрешиться от избытка ее страха, ее опустошения, какого-то странного смирения, которое пока не было Лютому понятно. Ритуал был лишним. Он знал это еще тогда, когда проводил его. Однако не устоял. И сейчас отголоски того результата буквально пропитывали его нервы и органы.

Отодвинув и это, Лютый пошел в коридор.


Она просто не знала, что думать, что делать? Последняя неделя, пожалуй, была самым страшным временем за всю жизнь Инги. Самым. Начиная с того момента, как она вернулась в дом Миши и увидела бывшего мужа мертвым и до сегодня. Причем, теперь она не стала бы спорить о том, какие дни из этой недели оказались самыми ужасными: первые сутки, столь насыщенные событиями. Или те шесть дней, что Инга провела один на один с собой в этом доме.

Никогда в жизни она не испытывала столько страха и ужас такой глубины. Никогда не думала, что настолько суеверна и малодушна. Никогда, наверное, не была настолько близка к безумию.

И если первые часы после того, как Лютый ушел, оставив ее здесь одну, мысли Инги были заполнены беспокойством о родителях, которых милиция если еще и не поставила в известность о ее предполагаемой «криминальной» деятельности, то обязательно поставит. И начнет проводить обыски, расследования, дергать, надеясь разыскать ее. А у папы стенокардия. И у мамы гипертензия. Такие новости им здоровья не добавят, однозначно. Но Инга не может и не имеет права хоть как-то их успокоить или что-то о себе сообщить.

То, что для всех она – мертва, Инга уяснила четко из слов Лютого. Как и понимала, это в ее же интересах.

Однако стоило опуститься ночи, как эти мысли сменились совсем другими, неожиданными и нетипичными для нее. Инга практически не спала все это время, лишь иногда забываясь тяжелым сном в дневное время. Ночью она не могла сомкнуть веки, преследуемая алогичным и абсурдным убеждением, что в темноте углов, за маломальским выступом стен, на чердаке и в каморе под лестницей – что-то или кто-то есть.

Какое-то непонятное, смутное нечто. Словно неведомая сущность. Или сущности, наблюдающие за ней, будто скользящие по стенам и потолку со странным тихим шорохом. Издевающиеся над ней, только и ждущие, когда Инга потеряет бдительность, чтобы завладеть ее сознанием. Сотворить с ней что-то ужасное.

Она никогда не верила в приведений или духов. Но то, что жило в этом доме и не ассоциировалось у нее с чем-то подобным. Нечто совершенно иное, словно сила, которая не была ей понятна. Но чье присутствие она так ясно ощущала морозом по коже и шевелением коротких волосков на затылке. Однако сколько бы Инга лихорадочно не крутилась по комнате – не могла ничего уловить глазами, кроме размытого танца теней по стенам на самом краю поля зрения.

Глупости. Безусловно, глупости. Инга это понимала.

И не было никаких шорохов, просто скрипели старые доски пола и перекрытий. Просто бегали в подвале полевые мыши. И непривычно для нее, исконно городской жительницы, шумел лес невдалеке. Да пугало отсутствие любого иного освещения, кроме естественного.

Она знала все разумные объяснения и причины тревожащих ее явлений. Твердила их себе час за часом. Но все равно не могла уснуть, стоило солнцу погаснуть.

Этот дом ужасал ее, казался живым существом. Она хотела бы бежать из него, не оглядываясь. И в то же время, не могла позволить себе выйти на улицу. И не только потому, что скрывалась от правоохранительных органов и того, кто заказал Мишу и ее саму.

Инга видела волка за забором. Честное слово. Самого настоящего. Вышла за водой к колодцу, который стоял сбоку от дома, и с крыльца увидела, как сизо-серый зверь медленно и осторожно, принюхиваясь, трусит в сторону дома от леса.

Тогда она залетела назад в комнату, закрыв двери на все замки. И сидела в доме до самого вечера, пока природная нужда не заставила ее все же с опаской выйти, вооружившись ножом и поленом: туалета в доме не имелось. Только на улице.

С тех пор Инга выходила на двор очень осторожно, предварительно удостоверившись, что ее там не поджидают дикие звери. И пусть забор был целым и выглядел достаточно надежно, вроде бы защищая ее от проникновения лесных гостей, Инга все равно не могла расслабиться. Она боялась дома. Она опасалась улицы и природы.

Определенно, Инга сходила с ума.

И немалую роль в этом, возможно, играл дикий холод, который она испытывала. Всю эту неделю Инга не могла согреться. Она натягивала все кофты и носки, что успела прихватить с собой. Даже какую-то пыльную шапку, обнаруженную на подоконники в спальне, тщательно вытряхнула и практически не снимала все эти дни. Кто б знал, что без волос настолько холодно? Инге это никогда ранее в голову не приходило. Теперь она знала. Может, потому и сам Лютый очень редко расставался с кепкой все то время, что она его видела?