Я считал посудомоечную машину приспособлением, которое освобождает человека от необходимости убирать остатки пищи со столовых приборов, тарелок и чашек, иначе говоря — машиной, которую можно включать, когда душе угодно. А Изабель относилась к этому приспособлению совершенно иначе. В ее квартире была посудомоечная машина, установленная прежним жильцом, и она вызывала у Изабель двойственные чувства. Ей не нравилось, что машина способствует развитию лени, увеличивает расход электроэнергии, а также загрязняет окрестные реки и озера. И хотя Изабель все-таки пользовалась этим устройством, совесть ее была неспокойна.

Когда я что-то пил на кухне, я всегда брал новый стакан, вместо того чтобы ополоснуть старый, а потом ставил его на верхнюю полку посудомоечной машины. Я проделывал это не один месяц (достаточно долго, чтобы листья начали облетать с деревьев), прежде чем услышал от Изабель:

— Ты не понимаешь моих намеков, не так ли?

— Насчет чего?

— Насчет стаканов. Меня бесит эта твоя манера брать новый стакан каждый раз, когда тебе хочется пить. Это расточительно.

— Но ведь моет посуду машина, а не мы. Так какая разница?

— Без этого можно обойтись.

— Что это меняет, если мы все равно запустим машину?

— Ничего не меняет. Можешь считать это моей блажью, но больше не делай так. Извини, но это все-таки моя кухня.

Некоторые аспекты мыслительных процессов Изабель так и остались за пределами моего понимания, и я был вынужден принять грустное решение уважать существующие между нами различия. Почему грустное? Да потому, что человек, самодовольно утверждающий, что он уважает различия, говорит об уважении к тому, чего не может понять, — а это, если быть честным и следовать логике, уважать нельзя, ибо как можно уважать то, о чем ты не имеешь ни малейшего представления?

И даже помимо психологических тонкостей, существовало немало деталей, которые так и остались для меня загадкой: что писала Изабель в своем дневнике, откуда взялось прозвище "Кляча" (как называл ее Крис), почему по четвергам у нее всегда было плохое настроение, как звали бойфренда ее сестры, в какой части штата Аризона родился ее дядя, как сломался ее миксер, нравилась ли ей "Джейн Эйр", ела ли она когда-нибудь икру трески, что думала о людях, которые пользуются энциклопедиями, занималась ли сексом в поезде, интересовалась ли в юности восточными религиями, как относилась к проституции, каких домашних животных предпочитала, кто был ее любимым школьным учителем, считала ли она правильным, чтобы чаевые включали в счет, нравились ли ей складные зонты, какие автомобили она считала лучшими, бывала ли она в Африке, за что больше всего уважала мать, и кое-что еще.

Эти пробелы в моих знаниях являлось следствием прискорбного, но, возможно, вполне естественного процесса. Известно, что в начале всякого знакомства мы активно ищем и получаем новую информацию. Обедая или ужиная, мы расспрашиваем друг друга о семьях, коллегах, работах, детстве, жизненной философии и любовных историях. Но по мере того, как знакомство становится более близким, все это меняется, и отнюдь не к лучшему: близость не способствует долгим и откровенным разговорам, а скорее сводит их на нет. Муж и жена, отметившие серебряную свадьбу, за обедом говорят о качестве приготовленного барашка, обсуждают перемену погоды или свежесть тюльпанов в вазе на столике, решают, когда менять простыни, сегодня или завтра… а ведь в самом начале общего пути эти же люди наверняка задавали друг другу вопросы о живописи, книгах, музыке и социальном законодательстве.

Почему же все так меняется? Парадоксально, но чем чаще один человек имеет возможность поговорить с другим, тем реже он ею пользуется. Когда времени для разговоров сколько угодно, кажется глупым обсуждать глобальные вопросы, оставляя в стороне яблочный пирог и подтекающий кран. А когда живешь с кем-то всю жизнь, говорить о глобальном и вовсе незачем. Мы изучаем людей, чтобы приблизиться к ним, а если другой и так всегда находится достаточно близко, то откуда взяться желанию узнать о нем что-то новое и необычное — скажем, полюбопытствовать, что он думает о теории иронии, созданной Кьеркегором?[86]

Более того, чем дольше мы знакомы с человеком, тем большую неловкость чувствуем, если забываем некоторые подробности его биографии. После определенного срока не помнить название его фирмы, кличку собаки, имя ребенка или отца просто неприлично, и такая оскорбительная забывчивость лишний раз напоминает о том, что близкими людьми вы все-таки не стали.


Разумеется, я подозревал, что мое понимание Изабель не идеально, но все же не представлял себе истинных масштабов катастрофы.

Как бы я ни уверял себя в обратном, как бы твердо ни верил в силу познания и ценность сопереживания, как ни старался следовать пожеланиям Дивины и проявлять больше интереса к другим людям, однажды утром Изабель проснулась — и решила, что ей наскучило служить объектом понимания.

Я спросил, почему она никогда не собирает волосы в высокий хвост, а она, помолчав с минуту, ошарашила меня окончательным и бесповоротным ответом:

— Я не знаю, почему я не собираю волосы в хвост. Возможно, это стоило бы сделать, и мне пошла бы такая прическа, но я так не делаю, и не знаю, почему. Я также не знаю, почему режу сыр кубиками, какой цифрой оканчивается мой почтовый индекс, где я купила этот деревянный гребень, сколько минут и секунд занимает у меня дорога на работу, батарейки какой фирмы стоят в моем будильнике и почему я не люблю читать в вагоне метро. Я многого в себе не понимаю и, честно говоря, не желаю понимать. Я не знаю, с чего ты взял, что все должно быть ясно и понятно, словно всю человеческую жизнь можно разложить по полочкам, как в этих идиотских биографиях. У меня масса странностей, которых я сама не понимаю, и тебе не советую. Я знаю, что должна больше читать, и все-таки смотрю телевизор. Знаю, что должна любить тех, кто хорошо ко мне относится, но мне интереснее приручить того, кто смотрит волком. Я хочу быть милосердной, но недостаточно люблю людей. Я хочу быть счастливой, но знаю, что от счастья глупеют. Я хочу иметь детей, но боюсь стать такой же, как моя мать. Я знаю, что должна достойно прожить свою жизнь, но уже четверть девятого и я опаздываю на электричку.

Она немного помолчала.

— И я думаю, что нам не стоит больше встречаться.

И снова тишина, на сей раз более долгая. Только с кухни донеслось чавканье раковины.

— Но, к сожалению, я не уверена даже в этом. Я больше ничего не знаю, понимаешь? Господи, я опоздаю на работу! Где мое пальто?


Посрамленный, я не посмел открыть рта.