– Я – мировая знаменитость, – возразила она. – А у этого зверья у каждого есть жена или любовница. Они обязательно попытаются обворовать меня. И вот тогда…

Она подняла свою саблю и покрутила ею в воздухе.

– Осторожнее с этим, – заметила я.

Вот это напор – его бы использовать французской армии.

Она встала, схватила бутылку шампанского и полоснула по ней своей саблей. Напора у нее было с избытком. Однако…

– Вуаля, – объявила она.

Пробка действительно вырвалась из бутылки и ракетой полетела через всю комнату.

– «Большая Берта», парижская версия, – сказала я.

– Пейте, – приказала мадам Симон и наполнила мой бокал.

Я посмотрела на пузырьки, весело поднимавшиеся сквозь прозрачную золотистую жидкость, и подумала: «Почему бы не рассказать ей?»

– Хочу предложить тост. За миссис Питер Кили, то есть за меня.

Разумеется, они понятия не имели, о чем это я. Мое замужество было трудно объяснить и на французском, и на английском, однако мне все же удалось донести главную мысль: что церемония состоялась и что жених мой убыл. Я рассказала им, что ничего в моей жизни не изменится – включая и мое прежнее имя. Я останусь для всего мира Норой Келли, хотя на самом деле, пусть и втайне, буду Онорой Кили – кстати, это девичья фамилия моей бабушки.

Мадам Симон уже встречала Питера, когда он выступал в роли гида во время моих экскурсий.

«Pas mal», – сказала она тогда. Неплохо.

Никто из них особо не удивился этому известию. Они были пьяны. Я – замужем. Боши наступали.

Конечно, меньше часа назад я заверяла отца Кевина и Питера, что никому не расскажу о нашем венчании. Это была тайна. Но шампанское просто требовало каких-то хороших новостей.

Поэтому весь остаток этого сентябрьского дня мы пили за Питера и меня.

– Мне пора идти, – наконец сказала я. – Нужно попасть домой до темноты.

Садящееся солнце заливало студию чудесным розовым светом. Жаль, что со мной не было моей «Сенеки», чтобы сфотографировать мадам Симон. Мне почему-то и в голову не пришло снять Питера. Какой из меня будет репортер? Мне не хотелось фотографировать германские войска, марширующие по Елисейским полям. А что, если впереди там будет тот генерал из Страсбурга? Боже милостивый, не дай бошам победить. Жанна, где же ты?

– Почему бы мне не проводить вас домой? – предложила я мадам Симон.

– Нет. Я остаюсь тут, – заявила она и снова взмахнула саблей.

– Но разве в вашей квартире не безопаснее? Вокруг Нотр-Дама точно никаких боев не будет.

– Тут вообще не будет никаких боев, – сказала Жоржетта. – Наша армия бросила нас на произвол судьбы. Трусы.

Я была уже почти у двери, когда услышала чьи-то шаги: кто-то поднимался по лестнице.

Мадам Симон встала и вытянула руку с саблей вперед, как заправский фехтовальщик.

– En garde[156], – помимо воли вырвалось у меня.

Стук в двери показался слишком деликатным для солдата бошей, к тому же этот человек говорил по-французски. Знакомый голос. Луи!

Я открыла дверь, и туда сразу же ворвался Луи Дюбуа.

– Как хорошо, что вы здесь. Я искал вас на квартире, – сказал он мне.

Он возвратился в коридор, подхватил свою треногу и фотокамеру и занес их в студию мадам.

– Сохраните у себя мое оборудование. А вот ключ от моей лаборатории. Как пользоваться проявочной комнатой, вы знаете. Попытайтесь поддерживать бизнес на плаву, пока я не вернусь.

Мадам Симон и Жоржетта стояли, уставившись на него. Еще один безумный момент в этот сумасшедший денек.

– Ох, Луи! Единственными туристами в Париже скоро будут немецкие солдаты.

– Э, дамы, так вы еще не знаете последних новостей! Немецкая армия свернула в сторону от Парижа, – сообщил он.

– Что? Почему?

– Думаю, генералы бошей планируют окружить наши войска. Уничтожить их полностью, чтобы потом войти в Париж уже безо всякого сопротивления. Думают, что мы уже побеждены. Но это дает нам шанс. Мы будем сражаться с ними на Марне. Я сейчас ухожу прямо на фронт в составе нашего парижского отряда и…

Он сделал паузу, а потом вскинул руки одним из чисто французских жестов, которые мне никогда не повторить.

– Мы едем на фронт в тридцати милях отсюда на такси.

Мадам Симон, Жоржетта и я настояли на том, чтобы проводить Луи, и все вместе спустились к ожидавшему внизу такси. Шофер сообщил нам, что вначале поедет к Дому инвалидов, месту общего сбора.

– Может быть, поедете с нами и посмотрите на эту великую кавалькаду? – предложил он нам. – Все такси Парижа мобилизованы для этого.

Когда мы приблизились к этому внушительному зданию, казалось, что оно протянулось на полмили. Я возила сюда тех из своих дам, кому хотелось увидеть могилу Наполеона. Одна из них была удивлена, увидев в холле с трудом передвигающегося пожилого солдата.

– Это было построено как раз для них, – сказала я ей. – Для настоящих «инвалидов» – понятно?

А сама еще подумала: «Очень мило со стороны французов разрешить своим старым солдатам жить прямо в здании военного штаба».

– Посмотрите, посмотрите, – сказал наш водитель.

Мы были уже достаточно близко, чтобы разглядеть сотни автомобилей такси, которые выстроились в плотные ряды, бампер к бамперу, с включенными фарами. Это впечатляло.

Шесть сотен такси до рассвета отвезут шесть тысяч солдат на битву при Марне, объяснил нам шофер.

Он спешно высадил нас из своей машины, которая теперь стала военным транспортным средством.

Мы с мадам Симон и Жоржеттой, как ненормальные, махали руками Луи, который отдавал нам честь, когда его такси становилось в общий ряд. Все водители завели моторы по команде, и процессия медленно и плавно тронулась с места. В некоторых машинах уже были пассажиры, другим предстояло встречать военные эшелоны, но все будут везти подкрепление, столь необходимое французской армии, столкнувшейся с немцами лицом к лицу. Все это нам объяснил один старик, сын которого уезжал вместе со всеми.

Я шла домой с мадам Симон. Жоржетта тоже присоединилась к нам. Сегодня была не та ночь, чтобы оставаться в одиночестве.

– La Gloire[157], – прошептала мадам Симон, прежде чем провалиться в сон.


Французы при некоторой поддержке со стороны британцев действительно остановили немецкое наступление. Боши не вошли маршем в Париж, но до этого все равно было недалеко. Союзники не выиграли войну. Они просто удержали Германию от победы.

– Теперь война затянется, – сказал мне отец Кевин на следующей неделе в Ирландском колледже.

– Думаю, нам будет лучше направиться в американский госпиталь, – продолжил он. – Надеюсь, им нужен капеллан.

– А я уверена, что им нужна уборщица, – подхватила я.

Прошло несколько недель, прежде чем мы узнали цену – в человеческих жизнях – того, что потом назвали «Чудом на Марне». Официальных цифр никто не сообщал, но один из докторов в госпитале по секрету рассказал отцу Кевину, что в той битве погибло 250 тысяч солдат союзников и 220 тысяч немцев. Убито восемьдесят тысяч французов. И одним из них стал Луи. Он даже не был солдатом… Художник, завсегдатай больших бульваров. Неизвестно, что ему пришлось пережить. Впрочем, а что известно хоть о ком-то из тех парней, которые тогда отправились на ту бойню? Кавалькада из такси была последним моментом общего патриотического порыва. Начиналась жуткая и кровавая мировая бойня.

Глава 17

Канун Рождества, 1914

– Я хочу к маме, – позвал молоденький солдат.

Было два часа ночи. В палате я осталась одна, но, слава богу, Маргарет Кирк находилась неподалеку и услышит мой крик, если кому-то из этих ребят станет плохо. Она всегда такая суровая. Немногословная. Пугающая.

Она из той команды, которая прибыла сюда на военном корабле США «Красный Крест». На нем приплыли и доктора. Я была рада, что доктор Грос получил какую-то помощь. Впрочем, я и так достаточно гордилась тем, что мы, американцы, сделали в Париже, чтобы наш госпиталь все-таки заработал в эти первые месяцы войны. Тогда сюда хлынуло огромное количество раненых. Отец Кевин соборовал несчастных умирающих прямо на носилках в коридорах. Сейчас все было организовано уже гораздо лучше. Благодаря миссис Вандербильт у нас даже появилась своя служба скорой помощи. Меня иногда изумляли наши шоферы. Совсем молоденькие ребята, прибывшие из Штатов, многим из которых едва исполнилось восемнадцать. С другой стороны, попадающие к нам солдаты были не намного старше.

А этому парню, Джону Фини, было девятнадцать, он был из полка «Дублинские стрелки». Сражался на Марне, потом на другой реке, Эне, был ранен под Армантьером. Жертв в этих битвах было не счесть. В карточке Джона значилось, что он был ранен, «двигаясь вперед на врага». Очень изящно и по-военному. Но сам Джон рассказывал мне, что их отделение заставили идти на врага под пулеметным огнем, через непролазную грязь и колючую проволоку. И все ради нескольких ярдов земли, которую немцы отбили на следующий же день. Бессмыслица.

Обе длинные ноги Джона были загипсованы и подвешены на растяжках.

Я склонилась над ним и взяла его за руку.

– Мама? – прошептал он и открыл глаза.

– Это я, Нора, – ответила я.

– Мне снилось, что я дома, – сказал он, – в Голуэе.

– Моя семья тоже родом из Голуэя, – подхватила я.

– А из какого таунленда?

– Не знаю.

– Как не знаете? Как можно забыть, откуда ты родом? – удивился он.

– Мои родственники уехали оттуда уже очень давно.

– В Ирландии «очень давно» – это всегда где-то неподалеку, – заметил Джон. – Так где же ваш дом сейчас?

– Я американка из Чикаго, но уже три года живу в Париже. – Звучало все просто и понятно, но что-то заставило меня добавить: – А мой муж из Коннемары.

– Муж? – переспросил он и откинулся на подушки. – Не думал, что вы замужем. Он на войне?

– Он в Ирландии.

– Ну, если муж ваш в Ирландии, а родственники – ирландцы, я бы сказал, что Ирландия – ваша родина, – рассудил он.

Нужно сказать, что о своем тайном браке с Питером Кили я не призналась ни Маргарет Кирк, ни Мод, но рада была поведать об этом в ночь перед Рождеством этому ирландскому мальчику.

– А дети у вас есть? – поинтересовался он.

– Нет.

– А что, Рождество уже наступило? – вдруг спросил парень.

– Наступило, – ответила я.

– Нужно запрещать воевать на Рождество, – сказал он.

– Папа Бенедикт пытался уговорить воюющие стороны на рождественское перемирие. Он сказал: «Пушки должны замолчать по крайней мере в ту ночь, когда в небе поют ангелы».

– Ангелы, – повторил Джон и подался в мою сторону. – А я видел группу ангелов на поле боя. – Он взял меня за руку. – Только они были без крыльев и без нимбов над головами. Эти ангелы были моими приятелями, шестеро парней из нашего взвода. Мы все попали под взрыв артиллерийского снаряда, когда наш идиот-лейтенант скомандовал нам идти вперед, на ничейную территорию. Amadán![158] Мы все всемером рухнули лицом в грязь, и тут я увидел, как Пат и Джимми Мак поднялись и полетели прямо над полем боя. Потом остальные тоже встали – и Деннис, и Дэнни, и Кевин. Все они улыбались мне и защищали меня, пока не подоспели санитары. Ангелы. Они не пели песен, но они спасли мне жизнь.

Он отпустил мою руку, откинулся на подушки и закрыл глаза.

– Вы мне не верите, да? – тихо произнес он. – Медсестра в полевом госпитале тоже не поверила. Сказала, что у меня контузия. Отсюда и галлюцинации. Замечательное слово, которое все объясняет. Это вы сейчас думаете?

– Я думаю, что наше сознание может создавать…

Он резко открыл глаза.

– Вы такая же, как она. А я надеялся, что вы, может быть, католичка.

– Разумеется, я католичка.

– Тогда вы должны были понять. Моя мама всегда почитала святую Бернадетту. Хотела, чтобы я прислал ей святой воды из Лурда. Как будто я мог без разрешения пересечь всю страну. Моя мама верит, что святой Бернадетте являлась Дева Мария. Так почему вы не можете поверить, что я видел, как мои парни превратились в ангелов?

– Действительно, почему бы и нет? – ответила я.

– Я хочу вернуться на фронт, – сказал он. – Я должен это сделать. Ребята ждут меня. Они сделают так, что пули меня не возьмут.

– Заткнулся бы ты, Фини! – проворчал пациент с ближней к нам койки, Пол О’Тул, большой рыжеволосый парень.

Он не был ранен, но у него развилось тяжелое воспаление легких. И он был счастлив оказаться здесь. Он показывал мне записку, которую постоянно носил в кармане: «Если меня ранят, отвезите меня в американский госпиталь, в Нёйи, Париж, Франция». Большой ловкач этот Пол.

– Если бы в принципе было возможно, чтобы человек сам себе устроил пневмонию, я бы сказал, что Полу О’Тулу это удалось, – сказал о нем доктор Грос.

При любом приближении доктора Гроса Пол тут же заходился приступом надрывного кашля.

– У моего отца была слабая грудь, а до этого – у моего деда, это хроническое, – рассказывал он врачам и тут же начинал хрипеть с присвистом.