Сейчас же голос его был чист, как звон колокольчика.

– Господи Иисусе, Дева Мария и Йосиф! Дай отдохнуть наконец, или я сам отправлю тебя к этим самым ангелам!

– Успокойтесь, Пол, – сказала я ему.

– А вам, Нора, желаю счастливого Рождества. И почему это вы не рассказывали мне об этом своем загадочном муже? Так он ирландец из Коннемары? И вы познакомились с ним в Париже?

Когда-нибудь я обязательно научусь держать язык за зубами. Когда-нибудь.

– Вам пригрезилось, Пол, – ответила ему я. – Должно быть, у вас высокая температура.

Ná habair tada.

– А когда вы сделаете мою фотографию? – снова спросил Пол.

Я принесла свою «Сенеку» в отделение, где делала снимки раненых, а потом печатала им фото, чтобы они могли отослать их домой. Увидеть своих близких живыми – большое утешение для семьи. Все внимание я концентрировала на их лицах.

– Снимите мою целую часть, – сказал мне один парень, поворачивая голову в профиль. Левую часть лица ему изуродовало шрапнелью.

– Пол, – вздохнула я, – я уже отдала вам десять снимков.

– А мне нужно больше, для моих Марианн из Арментьера, – настаивал он. – Очень приятный городок, такой дружественный прием.

– Спите лучше, Пол. И вы тоже, Джонни, – сказала я.

– А знаете что, Нора? – вдруг вставил Пол. – Этот мальчишка хочет вернуться на фронт, чтобы его признали сумасшедшим и отослали домой. А вот я сам хочу домой, поэтому они решат, что я нормальный, и снова бросят меня в этот ад. Совершенно безумная ситуация.

Я увидела направлявшуюся ко мне Маргарет.

– Уже почти рассвело. Попробуйте поспать хотя бы несколько часов, – посоветовала я им.

Идя через отделение, Маргарет покачала головой.

– Вы не должны позволять им дергать вас подобным образом, Нора, – выговорила она мне. – В особенности этому О’Тулу. Такой болтун может любого заговорить до смерти.

Я засмеялась.

– Так всегда говорила моя бабушка, – пояснила я.

– И моя тоже, – ответила Маргарет.

Хорошо, что я снова была среди своих.

Нам на смену пришли Кати Макмагон и Салли Блейни, а мы с Маргарет пошли в комнату для медсестер, чтобы несколько часов поспать.

Нужно быть поосторожнее с Полом О’Тулом. Отец Кевин выяснил, что он информатор, который докладывает обо всем британскому полковнику, время от времени появлявшемуся в нашем отделении. Не хватало еще, чтобы тот упомянул мое имя Генри Уилсону. Интересно, а полковники знакомы с генералами?

Во второй половине дня мы собрали наших пациентов в одном отделении. Приятно было побыть вместе и послушать отца Кевина, который со своим очаровательным акцентом читал рождественское Евангелие.

– Мира на земле, добра для людей, – начал он свою проповедь. – Я уверен, что никто не хочет мира больше, чем те, кто побывал на войне.

Все кивнули.

– Я бы хотел начать с новостей с Западного фронта.

«Нет, отец Кевин, – подумала я. – Не нужно военных новостей. Только не сегодня».

– Но с вами буду говорить не я, – продолжил отец Кевин. – Сейчас несколько слов скажет Тони.

Рядом с отцом Кевином стоял Тони Халман, водитель «скорой помощи», которому было всего-то семнадцать лет. Мы с Маргарет немного баловали этого парнишку из Индианы.

– Я из Терре-Хот, – рассказывал он мне. – Мы у себя говорим «Терри-Хат», но они тут произносят это название иначе.

Я сказала, что слышала про находящийся рядом городок Сент-Мэри-оф-Вудс. А он рассказал, что часто бывал и в местном колледже, и в монастыре – основателе религиозного ордена, который находится всего в нескольких милях от их города.

– Ордена Сестер Провидения Господнего, – уточнил он.

Я знала об этом месте, потому что сестры этого ордена были учительницами Мейм и Розы в школе Святой Агнессы в Брайтон-парке. А любимая преподавательница Мейм, сестра Бернис, была приглашена к Мейм на свадьбу и сидела на боковой скамье во время венчания.

Славный парень этот Тони, но застенчивый. Не такому человеку вести рождественскую проповедь. Но отец Кевин жестами вывел его вперед.

– Расскажи им, Тони, – подбадривал его он.

Тони несколько раз прочистил горло, прокашлялся, а затем произнес:

– Я был на фронте недалеко от Фландрии. Узнав, что в одном из отрядов Французского иностранного легиона воюют американцы, я поехал встретиться с ними. Там был один парень из Чикаго по имени Фил Райдер. У них даже был свой чернокожий повар. Дела у них неважные. В окопах стоит вода, несколько дней лили дожди. Зато настоящих боев там немного. Но немцы находятся в каких-то пятидесяти ярдах от них, и каждая из сторон может начать стрелять в любой момент. Так что упаси Господь поднять голову слишком высоко. А вчера утром вдруг ударил мороз. Грязь на ничейной полосе замерзла. Фил Райдер опасался, что какой-нибудь тупоголовый генерал вдруг скомандует им атаковать немецкие позиции.

Он неожиданно остановился и посмотрел на солдат.

– Я не хотел обижать ваших генералов, но…

– Да мы знаем их, парень, – перебил его Пол О’Тул. – «Тупоголовые» – это еще мягко сказано. Можно сказать, комплимент.

– Продолжай, Тони, – подтолкнул его отец Кевин.

– Как бы там ни было, но я решил у них заночевать. У меня была с собой бутылка бренди и…

Он опять умолк.

– Да все нормально, Тони, можешь продолжать, – успокоил его отец Кевин.

– В общем… – сказал Тони. – Луна взошла рано. А потом пошел снег, который начал падать на ничейную землю, в воронки от снарядов, на колючую проволоку. Один из наших закричал, что в немецких окопах видны огни. «Что за вспышки? Что они там затевают?» – удивлялись мы. А потом Фил принес бинокль. «Господи! – воскликнул он. – У них там рождественские елки». И точно, немцы установили три елки на бруствере своих окопов и украшали их свечками совершенно открыто. Они представляли собой отличные мишени, и один из наших парней поднял винтовку. «С Рождеством, гуннский ублюдок», – прошипел он. Но Фил опустил дуло его ружья в землю и крикнул об этом сержанту, который приказал: «Отставить огонь, ребята!» Из окопов вышли теперь уже толпы немцев. Они стояли на краю траншей и пели «Тихая ночь» на немецком. Ну а наши парни ответили им «Первым Рождеством» – на французском, конечно. Потом Фил затянул на латыни «O, придите, все верующие». Меня этому тоже научили монашки, сестры провидения. И мы все запели «Adeste Fideles». Немцы присоединились к нам, и в итоге все пели уже вместе. Потом несколько немцев направились в нашу сторону, и наши ребята тоже вылезли из окопов. Нужно сказать, что французское правительство раздало каждому солдату на Рождество по банке консервов, и один из наших отдал свою банку немцу. Я был в самом центре событий и своими глазами видел, как немцы вытащили свои консервы, которые им выдали их командиры, и стали меняться с французами. Мы все стояли в кругу и беседовали под снегом, который продолжал падать в лунном свете. Некоторые французские солдаты обрывали пуговицы со своих мундиров и меняли их на немецкие пуговицы. А повар-негр вынул губную гармонику и сыграл нам «Спустись ниже, желанная колесница». Похоже, обе стороны знали эту песню и начали подпевать. Потом он сыграл «Взгляни на Рейн». Ну, тут немцы уже вопили во всю глотку, а за ними мы запели свою «Марсельезу». В общем, получился целый концерт. Тут вышел один из их офицеров и крикнул нам, что хочет встретиться с кем-то из наших. Короче, офицеры договорились между собой, что в ближайшие несколько дней они воевать не будут. Один из германцев крикнул на английском: «Есть среди вас американцы?» – «Есть», – ответил ему Фил. Оказалось, что тот парень родился в Милуоки, но еще ребенком вернулся обратно в Берлин. Где его и призвали в армию. «Это какое-то безумие, – сказал он. – В этой войне нет нашей вины. Мы все тут чьи-то мужья, отцы, сыновья и братья. Почему же мы убиваем друг друга?» Я ехал двенадцать часов без остановки, чтобы рассказать вам о том, что произошло с нами там.

Я оглянулась на мужчин вокруг себя. Большинство из них улыбались.

– Прекрасный рассказ, Тони, – отметил отец Кевин. – Спасибо тебе. Так что, друзья, папа все-таки получил свое рождественское перемирие. Сообщения о подобных вещах приходят со всей линии фронта. А кое-кто из английских военных даже сыграл с немцами в футбол, – улыбнулся он.

– Вот и молодцы! – выкрикнул Джон Фини. – Это солдатское перемирие. – Он обернулся в мою сторону. – Я же говорил вам, что на полях сражений случаются очень странные вещи.

Благодаря мадам Коллар, рынку Святого Антуана и деньгам миссис Вандербильт мы устроили весьма приличный рождественский ужин, после которого миссис Вандербильт зашла к нам в отделение. Я уговорила ребят спеть для нее пару рождественских гимнов, но кто по-настоящему завел всех, так это Пол О’Тул.

– А эта песня для вас, Нора, – объявил он. – «Мадемуазель из Арментьера. Парле-ву», – пел он.

Остальные подхватили:

– «Мадемуазель из Арментьера. Парле-ву».

Пол перешел к новой строчке:

– «Мадемуазель из Арментьера не целована сорок лет. Инки-динки, парле-ву».

Маргарет не могла удержаться от смеха.

– Большое спасибо, Пол, – сказала я.

Все солдаты хорошо знали довольно пошлое продолжение этой песни: «Никогда так не резвился в постели с мадемуазель».

– Оставим это на их совести, – сказал мне отец Кевин.

– Если они могут остановить войну на один день, почему бы им не покончить с нею вообще? – спросила я у него, когда мы возвращались из Нёйи в Париж на конной повозке, которую тот где-то раздобыл. Управлял он ею вполне исправно.

– Правительства не смогли договориться о прекращении огня. А простые солдаты смогли, – ответил он.

Отец Кевин подбросил меня в «Л’Импассе», чтобы поблагодарить мадам Коллар. Было уже почти десять. Они сидели вдвоем с мадам Симон и потягивали бренди. Я присоединилась к ним. Мадам Коллар не получала весточки ни от мужа, ни от сына Анри; оба они были на фронте.

– Отсутствие новостей – уже хорошая новость, – изрекла я.

Странная это фраза, но сейчас она была здесь в ходу. Я рассказала дамам про рождественское перемирие. Мадам Симон пожала плечами.

– А потом они снова станут палить друг в друга, – скептически заметила она.

Когда мадам Коллар оставила нас, мадам Симон сказала мне:

– А вот у меня плохие новости.

– Что-то с вашим племянником? – попыталась угадать я.

Но она покачала головой.

– Я получила письмо о вашей сестры из Чикаго.

Генриетта пишет мне? Наконец-то! Война. Она переживает о моей безопасности. Она не забыла меня. Она сожалеет. Она рассказала всем нашим, что обманула их. И они все счастливы, что я жива. Теперь я могу возвращаться домой. Встречу Питера в Ирландии, и оттуда мы с ним вместе отправимся в Америку. Но до весны лучше оставаться в госпитале. Все говорят, что наступление союзников положит конец войне, но жертв будет много.

Мадам Симон протянула мне письмо, и я открыла конверт. Внутри была лишь газетная вырезка. Я прочитала заголовок заметки вслух: «Смерть Долли Мак-Ки».

– Что ж, – сказала я мадам Симон, – она была уже немолода. В наши дни любого, кто умирает в своей постели, можно считать счастливчиком.

Я продолжила читать, но быстро умолкла и ошеломленно посмотрела на нее.

– О господи. Она не просто умерла. Ее убили. И ее служанку тоже.

Я помнила ту снежную ноябрьскую ночь, помнила тех двух женщин, которые спасли меня тогда. Тим Макшейн. Кэрри всегда боялась Тима Макшейна. Но газета пишет, что Долли была убита грабителем, который вломился в ее уединенный дом, чтобы украсть драгоценности. По крайней мере, такую версию выдвинул ее муж. Муж? Ах да, об этом говорится дальше. «Покойная недавно вышла замуж за Тима Макшейна, который долгие годы был ее менеджером». Так они поженились. Теперь, думаю, он получит все. Бедная, бедная Долли. Я вспомнила руку Тима Макшейна у себя на горле. Грабитель – выдумка. А настоящий убийца унаследует все.

– Ее убил Макшейн, – сказала я мадам Симон. – Смотрите, Генриетта тоже так считает.

Я показала ей каракули Генриетты, которыми она дописала на газетной вырезке: «Это могла быть ты. Оставайся подальше отсюда».

– Какой ужас, – продолжила я. – И хуже всего, что такое случилось именно сейчас.

– Почему? – удивилась мадам Симон. – Из-за войны? Мужья убивают своих жен независимо от того, идет война или не идет. Такое случается.

– Но ведь сегодня солдаты остановили эту бойню. И отказались сражаться.

– Однако если они так же поступят и завтра, их собственные офицеры просто расстреляют их, как трусов. В назидание остальным умникам. Я тоже считаю, что смерть Долли ужасна, но что значит жизнь одного человека среди тысяч других?

– Но солдаты умирают беспорядочно и согласно жребию судьбы, – возразила я. – Их не убивают персонально. А Тим выжимал жизнь из бедной Долли, глядя ей в глаза.

– А я бы предпочла быть знакомой со своим убийцей, – неожиданно заявила мадам Симон. – Гораздо страшнее умирать из-за того, что ты француз или немец и при этом мужчина призывного возраста. Или из-за того, что ты бельгиец из Левена или русский крестьянин. Однако, моя дорогая Нора, мы не должны говорить об этом слишком громко. Одну женщину арестовали только за то, что сосед слышал, как она задавала разные вопросы про войну. Soyez sage. Soyez sage[159].