Жюльетта Бенцони - Искатели приключений: откровения истории

– Надо уходить, – отрезала Марион. – Сейчас нам придется разбежаться и спрятаться. Встретимся через шесть месяцев.

Сказав это, она вновь повернулась к камину, делая вид, что вовсе не взволнована. Жан подошел к ней.

– А куда отправишься ты? – спросил он.

– В Оре. У меня там есть знакомые.

– Тогда я еду с тобой…

Она подняла на него глаза и вдруг с нежностью улыбнулась:

– Я на это рассчитывала, – тихо сказала она.

Но сразу же по приезде в Оре Марион была арестована. Ее знакомых арестовали еще раньше, а она попалась в приготовленную для нее ловушку. Затем ее отправили в Ванн, где заточили в тюрьму. Единственное, что ее радовало, это то, что Жан не поехал вместе с нею, задержавшись на пару дней. Значит, он на свободе!

И, о чудо! В тюрьме она пробыла всего два дня, после чего ее освободили, еще и извинившись за то, что задержали по ошибке. Не веря всему происходящему, она вышла из тюрьмы и увидела перед собой экипаж, в котором сидел человек в маске. Когда он заговорил с нею, она сразу же признала в нем графа Эмара.[19]

– Как вы узнали, что я здесь? – спросила она, пораженная.

– Ах, моя дорогая! Известие об этом уже облетело всю Бретань. И, благодаря небу, я прибыл вовремя.

В полном недоумении Марион разглядывала этого человека, которого прежде слегка презирала. Она никогда не могла понять, зачем этому аристократу понадобилось опускаться до их уровня. Она увидела сквозь прорези маски улыбающиеся глаза и губы Эмара.

– Как вы думаете, кто еще мог бы заплатить достаточную сумму за ваше освобождение? Только очень богатый человек, как я… Вдобавок, я стал вашим гарантом, поручился за вас. Естественно, ведь мое слово значит очень много.

Сидя в экипаже, Марион понемногу приходила в себя.

– Зачем вы это сделали, Эмар? Из дружеских чувств ко мне?

– Признаюсь… по любви. Вот уже много времени я жду своего часа. Может быть, вы согласитесь отблагодарить меня?

Так, значит, он предлагал ей сделку. Но на отличных условиях, надо признаться. Теперь настала очередь улыбнуться Марион.

– В конце концов… почему бы и нет?.. Куда же вы меня везете?

– Куда вам заблагорассудится. Но на вашем месте я бы вернулся и собрал банду. Ведь Рюц не заговорил, вернее, не успел заговорить. Его нашли мертвым в тюремной камере как раз в тот момент, когда пришли допрашивать…

Теперь Марион возликовала. Жизнь продолжается! Впереди новые авантюры!

– Я возвращаюсь в Фауэ… вместе с вами, – бросила она.

Безнаказанность, которую обеспечил Марион граф Эмар, сделала ее еще более наглой. Теперь ей все было нипочем. Банда расширила радиус своих действий, сея повсюду горе и ужас. Власти наконец обратили серьезное внимание на действия разбойников, однако те пока об этом не догадывались.

Все началось с серьезных неприятностей, случившихся с графом. Его законная супруга, измученная его выходками и своеволием, провела самостоятельное расследование теневой стороны жизни мужа и, кое-что разведав, добилась его заточения в монастырь Понторсон, откуда он уже не вышел. Конечно, Марион оплакивала его судьбу, но в глубине души была даже рада, поскольку теперь ей не приходилось разрываться между графом и Жаном.

Однако заточение графа стало началом ее конца. В июле 1752 года ее неожиданно арестовывают и заключают в тюрьму Кемпер… откуда всего через несколько дней она бежит, воспользовавшись незапертой дверью и халатностью сторожей. Должно быть, эта тюрьма очень плохо охранялась.

Побег вновь прибавил ей самоуверенности, и вот с победным видом она устраивает себе торжественный въезд в Фауэ. Однако крестьянам наконец надоело жить в страхе. Во всех церквах священники требуют от своих прихожан прервать молчание, свидетельствовать в суде против бандитов, сообщать полиции все, что они знают. Понемногу языки развязываются, полиция начинает действовать более эффективно. В Кемпере суд заочно приговаривает Марион к смерти, за ее голову назначают премию, а на центральной площади города вешают ее чучело. Кольцо вокруг нее сжимается.

В сентябре 1754 года человек из ее банды убивает нотабля Фауэ прямо на улице деревни. Теперь ей надо бежать. Земля горит у нее под ногами. Банда распадается, каждый ищет себе спасение в одиночку. Марион и Жан обсуждают создавшееся положение.

– Поехали в Нант, – предлагает Марион. – Ведь там нас не знают. Мы будем там в безопасности…

– Надежнее уплыть на корабле. Отправиться куда-нибудь подальше… например, в Америку…

– Но для этого нам нужны деньги. А у нас их нет. А целый корабль не украдешь. В Нанте мы найдем деньги, а значит, сможем сесть на любой корабль.

Жан продолжал сомневаться, и тогда Марион заявила:

– Я еду вперед. Мы встретимся позже в месте, которое я тебе укажу.

Итак, она уезжает одна.

Однако Марион не подозревала о том, что ее личность хорошо известна полиции Нанта. Ведь о ее «подвигах» говорила вся Бретань. Оставшись совсем без денег, она совершает кражу и попадается и, к своему удивлению, видит, что ее тут же узнают, заковывают в кандалы и приставляют надежную стражу.

Под многочисленным эскортом ее отправляют в Кемпер, где ее ожидает суд и снова тюрьма, но на этот раз отлично охраняемая. А Жан, которого она так ждала, так и не приехал к ней в Нант.

Когда жандармы втолкнули Марион в маленькую низкую залу, она задрожала, осознав то, что предстоит ей испытать. Она поняла, что сейчас ей потребуется все ее мужество. За столом, заваленном бумагами, на котором высилось массивное распятие, восседало трое чопорных судей в черных мантиях и белых париках. Ну а в дальнем углу комнаты располагался старинный каменный камин, рядом с которым стоял одетый в красное палач, деловито суетившийся с поленьями, которые он подбрасывал в огонь. Один из судей поднялся:

– Марион Тромель, прежде чем вас повесят за все ваши преступления, трибунал постановил подвергнуть вас допросу с тем, чтобы вы назвали ваших сообщников и пособников, всех тех, кто пошел за вами по преступному пути…

С выпученными, остекленевшими глазами Марион взирала на огонь, пытаясь сопротивляться солдатам, которые усаживали ее в специальное пыточное кресло, к которому они затем приковали ее наручниками.

– Мне нечего сказать, – крикнула она хриплым голосом. – Все мои сообщники повешены. Я осталась одна…

– Лжешь! С тобою был еще один человек. Он был твоим любовником. Кто он? Где он прячется?

– Не знаю… Не знаю, о ком вы говорите…

– Берегитесь… Сейчас вы раскаетесь в своем запирательстве.

– Я ничего не знаю!

Палач начал пододвигать кресло с прикованной к нему Марион все ближе к камину. Не выдержав зрелища приближающегося огня, она закрыла глаза. Она вспомнила вдруг Анри Пезрона, который семь лет назад прошел через такое же испытание, но не заговорил. Теперь настал ее черед, от ее мужества зависит ныне жизнь человека, единственного, кого она по-настоящему любила. Если она найдет в себе силы промолчать, он будет спасен… Быть может, сейчас он находится рядом с тюрьмой, вместе с другими ее соратниками, которые ждут, когда ее повезут на виселицу, чтобы освободить ее.

– Вы будете говорить? – бесстрастным голосом спросил судья.

Вместо ответа она лишь покачала головой. И палач двинул кресло прямо на огонь. Когда ее ноги оказались в пламени, она издала истошный, нечеловеческий крик. На лбу ее выступили крупные капли пота. Тело ее билось в конвульсиях, она извивалась, стонала… Но вот ее отодвинули от огня и вновь задали тот же вопрос.

– Я ничего не знаю, – повторила она еле слышным голосом. – Я не знаю, о ком вы говорите.

Пять раз палач пододвигал ее стул к огню, и все пять раз она выдерживала адскую, нечеловеческую боль. В конце концов она потеряла сознание, так ничего и не сказав.

В полубессознательном состоянии ее посадили на телегу, которая должна была доставить ее к месту казни.

На улицах стояли толпы людей. Весь город вышел посмотреть на зрелище казни той, которая так долго держала людей в страхе. Майский день (дело происходило 19 мая 1755 года) был погож и ясен; а свежий ветер, дувший с моря, постепенно приводил ее в чувство. Теперь ее глаза наполнились слезами, она не хотела умирать, она любила это солнце, ветер, облака на небе. Но раз уж смерть неизбежна, пусть она придет скорее.

Телега выезжала на улицу Кереон, и тут ее блуждающий взгляд заметил в толпе лицо… Да, да, на углу, рядом с лавочкой стоял ее Жан. Щеки Марион побледнели, в глазах появилась надежда. Конечно же, это он, она не может ошибиться. В сердце поднялась волна неудержимой радости. Итак, она не ошибалась, думая, что он здесь, что прийдет к ней на помощь. И тогда она лихорадочно начала искать взглядом в толпе лица других своих сообщников. Она чувствовала, что, несмотря на боль в обожженных ногах и во всем теле, она возрождается к жизни.

Но вот, всего через несколько секунд, Жан исчез из вида. Других знакомых лиц в толпе тоже не было. Телега остановилась рядом с эшафотом, на котором ее ждал палач… Только теперь она окончательно поняла, что это конец, и опустила голову, чтобы толпа не видела ее слез. Итак, друзья ее бросили.

Она не смогла встать на свои обожженные, обуглившиеся ноги, и помощники палача на руках отнесли ее на эшафот. Через минуту тело Марион агонизировало в петле – исхудавшее тело женщины с огненно-рыжими волосами, которые рассыпались по ее лицу и плечам.

Итак, она была мертва, но память о ней еще долго жила среди бретонцев. В народном сознании она стала символом всего ужасного и опасного. И более столетия она была той букой, которой пугали маленьких детей.

– Если будешь плохо себя вести, я позову рыжую Марион, – грозили своим детям рассерженные матери.

Погожим августовским днем на площади Брей в Гренобле царило необычайное оживление. Повсюду виднелись напудренные парики, высокие дамские прически и разнообразные парадные шляпки. Народ все время прибывал, и в толпе уже не было места, куда яблоку упасть. На балконах домов, выходивших на площадь, все пестрело от дам в шикарных и прихотливых нарядах, говоривших о том, что этот день они воспринимали как большой праздник. И конечно, в толпе на площади сновали многочисленные продавцы сидра, вин, холодной воды, сладостей и прочих мелочей, которые находили неплохой спрос среди людей, томившихся от ожидания. Словом, везде царило приподнятое настроение и оживление; казалось, люди собрались на ярмарочный день…

В действительности же никаких поводов для веселья не было. В центре площади высился эшафот с двумя виселицами, который кольцом окружала полурота солдат. Палач деловито опробовал прочность узлов и петель. Однако для собравшихся здесь людей происходящее смахивало на спектакль. Они лишь сожалели о том, что спектакль этот будет коротким.

Но вот колокола собора возвестили о приближении процессии осужденных, и разговоры моментально смолкли. Люди вставали на цыпочки, вытягивали шеи, лишь бы получше разглядеть происходящее. Впереди процессии шел священник, неотрывно читавший молитвы, дальше солдаты и, наконец, появилась телега, на которой везли двух юношей…

Оба были очень молоды, не старше двадцати лет, оба мертвенно бледны, под стать белому цвету рубашек-саванов, на них надетых. Оба не могли идти, ибо их ноги были искалечены жестокими пытками, так что с телеги они вывалились на солому, расстеленную у эшафота. Одного звали Пьер. Мандрен, другого – Бенуа Бриссо; первый был приговорен к петле за фальшивомонетчество, второй – за то, что убил доносчика.

К виселице их пришлось нести на руках. Они не сопротивлялись, а их подернутые смертельной тоской глаза говорили о желании, чтобы все это закончилось как можно быстрее… Они ничего не видели вокруг себя и, естественно, не заметили здоровенного парня, стоявшего в толпе и прятавшего лицо под широкополой шляпой, откуда выбивались пряди рыжих волос. Между тем внешностью этот молодец был поразительно похож на осужденного Пьера Мандрена. Наблюдая за тем, как приговоренных к смерти поднимают на эшафот, он еле сдерживал гнев, глаза же его наполнились слезами.

Уже стоя под виселицей, Бенуа Бриссо подал голос:

– Я умираю с легким сердцем, ибо я не выдал своего брата!

И тут же поднял голову измученный Пьер Мандрен. Его голос прозвучал над затихшей площадью неожиданно громко:

– Мой брат не смог меня спасти, но он отомстит за меня! Я счастлив, сознавая это…

А через пару минут оба уже перестали агонизировать, и площадь понемногу начала пустеть. Только высокий парень в широкополой шляпе оставался на месте. Казалось, он врос в землю, не в силах оторвать взгляда от двух мертвецов в белых балахонах. Он даже не почувствовал, что кто-то дотронулся до его плеча. Подошедшему пришлось хорошенько его тряхнуть, чтобы обратить на себя его внимание.

– Пошли, Луи! – прошептал Сен-Пьер, – все кончено, ты ничего не можешь для него сделать!..