Он навещал ее множество раз, и вскоре вся Севилья знала о его намерениях. Это привело всех в замешательство, общество было дезориентировано, а Мендоза затосковал. Идея выдать свою чистую Херониму за этого человека, имевшего так много от сатаны, совсем не улыбалась дону Диего. Но Херонима уже отдала свое сердце Мигелю, и когда он пытался объяснить ей, за какого человека она собирается замуж, она лишь довольно улыбалась и отвечала:

– Почему я должна бояться этого, папа, если он искренне сожалеет о своей прошлой жизни, ведь он показал, что способен полностью от нее отречься.

– Ты думаешь, это серьезно?

Херонима приближается к отцу и нежно целует его руку.

– Господин мой отец… все во власти Бога, не стоит искушать его, загадывая в будущее. Вы хотите знать о нем больше, чем сам Господь?

На это ничего уже нельзя было ответить, а с другой стороны, альянс с богатой и знатной семьей Маньяра вполне удовлетворял дона Диего. И в конце концов, Херонима была первой и единственной девушкой, у которой дон Мигель не просил ничего иного, кроме руки… Мендоза согласился.

В последний день августа 1648 года в огромном кафедральном соборе Севильи под дождем поцелуев и цветов дон Мигель де Маньяра венчался с Херонимой де Мендоза в присутствии всей испанской знати. Мантильи всех красавиц были влажны от слез, им ничего не оставалось делать теперь, как удаляться в монастырь, потому что Дон-Жуан предпочел жизнь с одной единственной…


Грандиозные праздники прошли очень пристойно. Мигель и Херонима были счастливы. Они по-настоящему любили друг друга, но для Мигеля эта любовь приобретала все более сакральный характер, становилась своего рода религией, безумием. Жизнь, которую он стал вести с первого же дня брака, была прямой противоположностью годам юности. Он стал продолжать все дела отца, вошел в совет города и делил свое время между работой и женой.

В основном они жили в дворцах Лека и Маньяра в Севилье, но часто выезжали и в замок де Монтексак в провинции Серанья. Херонима не любила ни шумное общество, ни город. Ей нравилась природа, птицы, открытый простор. Она говорила, что город дышит грехом…

Рядом с ней Мигель познал всю сладость жизни в любви, но он занимался и делами. Херонима была мудра и умела, под ее ненавязчивым руководством Мигель принял участие в самом выгодном тогда в Испании деле: в те времена золото из Америки текло такой мощной волной, что парализовало всю экономику. Выгодно было вкладывать во флот, курсировавший между материками. Он так и поступил, удача сопутствовала ему. И все могло бы и дальше быть так же прекрасно, если бы два несчастья не пришли одно за другим… Здоровье Херонимы всегда было слабым и хрупким и не позволяло ей познать радости материнства. Она очень страдала от этого, а Мигель утешал ее.

– Я могу сказать тебе: я не смогу любить тебя так же, если появится ребенок: я буду ревновать к нему…

– Ревновать? К нашему ребенку?

– Я буду ревновать тебя ко всему, что нас может отдалить, что оторвет твои мысли от меня…

– Какой ты глупый, Мигель!.. Он, это будешь опять ты…

Херонима улыбнулась и положила золотую головку на плечо мужу. Так они сидели долго, не шелохнувшись… Счастье, неизменное и полное, длившееся больше двенадцати лет… и оборвавшееся внезапно, как удар грома среди ясного неба. В начале сентября 1661 года она почувствовала легкое недомогание… 13. числа, в самой середине ночи, она заснула, как всегда в объятиях Мигеля, полубезумного от горя.

Ее последние слова были обещанием встречи:

– Мы встретимся… на небесах, мой любимый, – прошептала она.

В страшном отчаянии и невыразимой тоске припал Мигель к неподвижному телу. Он чувствовал себя брошенным, фатально одиноким, в пустыне… Ангел поднялся на небо, на небо, которое навсегда закрыто от него, самого страшного грешника в мире…


Много дней падавший снег и ледяной ветер, казалось, превратили маленький монастырь в Серанье в монастырь Снегов. Мерные глухие удары колокола… По двое из палат выходят монахи и направляются к церкви. Они съежились от холода, идут, опустив головы и засунув руки в рукава, мерно, в такт шагам, качаются четки… Приблизившийся первым, видит, что дверь в церковь не заперта. Аббат поднимает голову и смотрит на того, кто идет рядом с ним.

– Боже мой!.. Он опять там!.. – шепчет он. Войдя в храм, он тут же видит в тусклом свете нескольких свечей скорбную фигуру в черном, приникшую к подножию большого саркофага белого мрамора. Рыдания сотрясают тело человека, ужасающие стоны рвутся из груди…

Остановив процессию у входа в церковь, аббат один приближается к человеку и кладет ему руку на плечо.

– Сын мой… будьте благоразумны… вы себя медленно убиваете…

Мигель де Маньяра поднимает к нему искаженное страданием лицо, незрячие глаза с застывшей мукой. Он шевелит губами, но теперь ни звука не срывается с его губ. Аббат мягко берет его за плечи, пытаясь поднять с колен. Но он сопротивляется, не в состоянии оторваться от камня.

– Она там, святой отец… она там, она… Херонима!.. Моя нежная жена!..

– Это только ее мертвое тело, сын мой, ничего больше…

. – Ничего больше? Ее светящееся лицо… волосы, подобные самому солнцу… белое изящное тело… Все это, вы знаете, что все в этом белом мраморе… Вы знаете, какая омерзительная вещь смерть? Страшный палач, и я ничего не могу, ничего против него…

Он вцепился в мрамор так, что пальцы оставили красный след на белом камне. Аббат снова взял его за плечи.

– Вы не должны думать об этом, сын мой… Тело – это только грязь. Душа все освещает и оживляет…

Но Мигель с отчаянием качает головой.

– Ничего нет… падре… – затем снова добавляет: – Ничего… вы увидите… ничего нет!

Входят монахи, капюшоны совсем закрывают их лица. Аббат поднимает Мигеля под руки, ставит на ноги и, поддерживая, отводит.

– Идите, сын мой!.. Страдание ослепило вас… Вот уже шесть месяцев как ваша горячо любимая жена здесь… в мире, который вы не должны нарушать… Нужно возвращаться к жизни…


Обитателям монастыря казалось, что они видят призрак. Мигель де Маньяра уже перестал походить на человека. Тело его совсем высохло, и черные широкие одежды свободно развевались на ветру, точь-в-точь как у привидения, а огромные черные глаза были обращены куда-то в неземное.

Он заперся в замке, по-прежнему обряженном в траурный креп, с занавешенными окнами, и проводил свои дни либо сидя без движения перед большим портретом Херонимы, либо рыдая на ее могиле. Он ни к кому не обращался, не спал, практически не ел. Выходил только глухой ночью и бродил по улицам, с глазами полными слез, поверяя пустым улицам скорбь своего сердца. Дон Мигель был страшно изможден, но по-прежнему очень красив…

Но скоро рассудок его так ослаб, что начались галлюцинации.

Однажды ночью, когда он бродил под церковными стенами, ему вдруг привиделась странная процессия, медленно и бесшумно спускающаяся по улице. Эти люди не молились и не делали ни одного движения – словно плыли по воздуху. Все они были одеты в черное, черные покрывала и капюшоны прикрывали их лица так, что нельзя было видеть их мертвые глаза. Посреди них по воздуху медленно плыли носилки, покрытые черным драпом… Процессия повернула к церкви, и Мигель пошел навстречу, желая присоединиться к поздней церемонии.

– Какого святого вы несете? – спросил он одного из участников.

Могильный голос ответил:

– Мы предаем земле дона Мигеля де Маньяру… Мигель замер от ужаса, волосы зашевелились у него на голове. Он бросился к носилкам и сорвал драп. Ужасный крик вырвался из его груди: он увидел свое собственное лицо…

На рассвете солдаты алькада нашли его без сознания на ступенях церкви.


В другой раз, прекрасной теплой летней ночью, он искал прохлады в апельсиновом саду, недалеко от кафедрального собора. Светлой лунной ночью Мигелю было несколько легче. Усталый, он прислонился к колонне аркады, слушая шелест листвы, журчание прохладной воды и считая апельсиновые деревья. Вдалеке раздался голос сирены, возвещающей полночь, и сразу за ней, чуть ближе, несколько аккордов на гитаре.

Неожиданно из-за деревьев вышла женщина и быстро пошла через сад. Она была маленькая, изящная, и сердце Мигеля забилось быстрее. Эта женщина… она шла походкой Херонимы… точно так: высоко подняв голову, легко и быстро, и с той же самой неповторимой привычкой время от времени слегка наклонять голову к правому плечу…

Мигель бросился бежать. Женщина не обернулась, не ускорила шаг. Она направилась ко входу в собор и вошла в тень… Но ноги отказывали Мигелю, собрав последние силы, он крикнул:

– Сеньора… Прошу вас…

Женщина обернулась. И Мигель увидел усмехающуюся маску смерти. Он издал душераздирающий вой.


– Вам нужно заботиться о своей душе, а не о теле, сын мой.

Над ним склонилось доброе юное лицо священника. Мигель перевел взгляд на портрет Херонимы и тяжко вздохнул.

– Когда вы останетесь один на один с Богом, сын мой, вам придется во всем дать ответ. И если вы хотите однажды снова встретить вашу жену, для этого есть только один путь…..

– Какой?!

– Принесите искреннее покаяние!.. Искупите! И ваша любовь вернется…

Черные глаза Мигеля ожили, на губах появилась улыбка.

– Я ее увижу?..

– Без сомнения… Но дорога будет очень трудной и тернистой.

– Ничто не сможет меня остановить…


Но болезнь прогрессировала. Он впал в неистовство и бесновался так, что это становилось опасным не только для его жизни, но и для всех окружающих. Вся Севилья заволновалась.

Тогда решено было поместить его в клинику Керидада, где для него были созданы все удобства, соответствующие его рангу.

Здесь хорошо заботились о больных, но одновременно это было равносильно смертному приговору…

Смерть все не приходила к Мигелю, и он провел там долгие дни в тяжких страданиях, порой устраивая страшные представления.

Однажды его племянник, юный маркиз де Парада, сын одной из его сестер, Изабеллы, возвращаясь поздно ночью после затянувшегося заседания в трибунале, увидел, как Мигель, облаченный в рваные одежды цвета грязи, направляется к площади, где обычно казнили приговоренных. Он последовал за ним. Мигель забрался на эшафот и стал снимать труп мужчины, казненного три дня назад и оставленного висеть в назидание остальным. Парализованный ужасом, маркиз не мог даже шелохнуться. Мигель взвалил труп на плечи и поволок прочь…

Маркиз опомнился только тогда, когда Мигель успел пройти уже две улицы. Он бросился следом.

– Дядюшка!.. Что вы делаете?

Мигель открыл глаза. Его лицо было перекошено.

Он попытался улыбнуться, но лишь гримаса исказила его черты.

– Оставьте… это! – выдавил из себя маркиз, преодолевая ужас. – Это отвратительно!..

Но в ответ опять лишь жуткая улыбка.

– Это ничто, мой мальчик… Я еще не привык, но скоро привыкну. Так надо!..

– Но…

– Никаких но!.. Так надо!.. Оставьте!..

И с усилием взвалив на шею свой страшный груз, он продолжил путь… Со слезами на глазах смотрел юный маркиз на того, кто был когда-то Дон-Жуаном.


Они повстречались снова в следующее воскресенье. Выходя из кафедрального собора после мессы, маркиз протягивал руку со святой водой жене и другим севильским красавицам, когда вдруг у дверей Прощения раздался странный голос:

– Во имя несчастных и во имя спасения вашей души… С любовью, если вам угодно!..

У красного мавританского портала стоял дон Мигель, высокий, одетый в черное, он протягивал руку, прося милостыню.

Парада почувствовал, как рука жены задрожала в его руке. Он видел, как застыли от изумления вокруг него женские лица. Но Мигель не смотрел на них. Его взгляд был устремлен вдаль, в неземное…

– Подай… – прошептала очень быстро и очень тихо донья Мерседес мужу.

Маркиз поспешно подошел и вложил монету в руку Мигеля. Вслед за ним стали подходить и все женщины, одна за другой, отдавая ему едва ли не все золотые монеты, которые у них были. Они бросали на него ищущие взгляды из-под мантилий. Но ни одной не удалось встретиться с ним взглядом… Когда же Дон-Жуан улыбнулся, он улыбнулся тому лику, который мог видеть лишь он один.

Красавицы горько вздыхали.


Долгие годы Мигель де Маньяра искупал тяжким служением свои грехи Он делал это с таким мужеством и стойкостью, что, наверное, отмолил всю свою прежнюю жизнь. Репутация его святости росла год от года. Так прошло десять лет.

Однако женщины, которых он когда-то любил, не оставляли стараний вернуть его к амурной жизни, но всем им он отвечал отказом. И рассказывал о смерти, о том, что он должен себя сохранить в чистоте во что бы то ни стало и что ему не так сложно это делать, поскольку он живет воспоминаниями о Херониме. Мигель теперь носил на теле власяницу и, к ужасу прислуги, в собственном замке истязал себя бичем.

Наконец смерть пришла за ним. Ранним утром мая 1679 года, точнее 9 мая, когда все колокола Севильи славили ангелов, а солнце, набирая летнюю силу, повсюду разливало аромат цветущих роз, он наконец заснул, ослабленный долгой ночью агонии. Он уже не был Дон-Жуаном. Умирал в мире и покое совсем другой человек. Последним его вздохом было имя: