– Я знаю, – сдавленно отвечаю я, пока борюсь со своими желаниями. Мое тело реагирует на них слишком быстро, слишком сильно. Поэтому я сосредоточиваюсь на повязке, которую пытаюсь соорудить, накручивая бинт на ее ладонь, ее большой палец, ее запястье и… Черт!

Глубоко вздохнув, я пытаюсь взять себя в руки. До тех пор, пока вдруг не замечаю небольшие синяки, украшающие ее предплечье. Словно кто-то вылил мне на голову ведро ледяной воды! Волнение сменяется гневом. Мне приходится сдерживать себя, чтобы ничего не сломать. Желательно тому парню, который эти синяки оставил.

– В следующий раз, когда какой-то придурок перегнется через барную стойку и схватит тебя, ударь его в лицо. – Она напряженно смотрит на меня, ее глаза на мгновение расширяются. – Я серьезно. Не пытайся высвободиться, а ударь его по носу кулаком другой руки. Он не будет ожидать этого и отпустит тебя сам, потому что ему будет очень больно. И если повезет, то получится сломать нос. – Я поднимаю руку, вытягиваю ее и быстро демонстрирую движение, которое нужно сделать, прежде чем возвращаюсь к ее ране. Она внимательно следит за мной, но ничего не говорит. Только кивает.

Энди выглядит просто волшебно, когда она сосредоточена или чему-то учится, она… Боже, когда она так смотрит на меня, я едва могу дышать. Все во мне тут же сжимается, и я не знаю, должен ли я убежать или поцеловать ее красивые губы.

Проклятье.

Все хорошо. Я еще могу убраться с ее пути. Пока еще все в порядке.

Когда я наконец закрепляю повязку, то замечаю, как сильно болят от напряжения мои челюсти.

Я постоянно отчетливо слышу ее аромат, и это мешает мне сосредоточиться. Как будто этого мало, я начинаю еще и действительно беспокоиться за нее. Я машинально изучаю все ее изменения в эмоциях и черты ее лица и вдруг осознаю, насколько близко я сейчас от нее. Близко, слишком близко. Это нехорошо. Совсем нехорошо…

Остается лишь немного наклонить голову. Лишь немного, и…

Я тихо ругаюсь себе под нос.

– Спасибо. – Она немедленно убирает руку, прижимает ее к груди и отходит от меня. – Даже если мое присутствие так обременительно для тебя, что тебе хочется выругаться. Или хочется сразу передать меня Джеку, потому что больше не хочешь стажировать меня. Может быть, я слишком раздражаю тебя, может быть, ты вообще не любишь людей. Или же тебе просто нравится быть грубым или неприветливым. Кто знает? – Она пожимает плечами. – Мне это не важно. Но ты… – Теперь она сжимает губы так плотно, будто ей приходится приложить неимоверные усилия, чтобы не высказать все остальное, что она хотела бы бросить мне в лицо. Но постепенно выражение ее лица становится более мягким, почти смирившимся, и это заставляет меня тяжело сглотнуть. – Мне нужно вернуться в бар, – говорит она, опускает плечи, поворачивается и уходит, а я остаюсь на месте как прикованный.

Если бы она знала, как часто я ее проклинаю! Как сильно стремлюсь избегать ее присутствия и – насколько она очаровывает меня. Как сильно я хочу узнать ее и стать ближе к ней. Сколько раз я думал о том, чтобы поцеловать ее, притянуть к себе, провести пальцами по ее волосам…

Я сердито ударяю по кафелю ладонью и тихо рычу. Я передал ее Джеку, потому что так будет лучше для нее. Потому что он сможет лучше о ней позаботиться. А еще я сделал это, чтобы не думать о ней так часто. В идеале вообще больше никогда.

Я убираю предметы первой помощи, бросаю использованные бумажные полотенца в мусор и вытираю раковины. Я не могу винить ее за то, что она захотела уйти как можно скорее.

Когда я заканчиваю и возвращаюсь в переполненный клуб, я сухо смеюсь и нервно провожу руками по волосам.

Ну да, у меня отлично получается. Вот это вот «не-думать-о-ней-больше».

Она снится мне каждую ночь.

13

Мы можем потерять все, кроме надежды. Все, только не ее…

Энди

– Закроешь клуб сегодня? – Джек тепло улыбается и протягивает мне свой ключ от главного входа.

– Без тебя? – недоумевающе переспрашиваю я и поднимаю брови, когда беру ключ.

– Почему бы и нет? Мы проделывали это уже трижды, в основном вместе, и ты все уже поняла. Клуб пуст, весь свет выключен, кассы закрыты и заблокированы. И все остальные уже ушли.

Он беззаботно пожимает плечами, будто в этом нет какой-то большой важности. Будто я работаю здесь не меньше нескольких недель. И я ценю это, хотя, если честно, от волнения меня немного подташнивает. Но я улыбаюсь в ответ и киваю.

– Конечно. Я удостоверюсь, что задняя дверь и боковой вход закрыты, и, когда буду уходить, включу сигнализацию.

Джек обнимает меня на прощание и желает хорошего вечера.

– Береги свою руку, ладно? – бросает он на ходу, прежде чем исчезнуть.

А что теперь? Куда мне идти? Где переночевать? Мои мысли бросаются наперегонки, и у меня нет сил как-то организовать их. Я так устала.

Почти обессиленно я провожу пальцами по своей повязке и думаю об этой неожиданной встрече с Купером. Наверное, я была довольно груба с ним. По крайней мере, по моим собственным меркам. С другой стороны, он ничего не сказал на это, поэтому можно предположить, что ему все равно. Или же просто я права. Он не отрицал ничего из того, что я кинула ему в лицо. Думаю, этого вполне достаточно в качестве ответа.

Но почему он помог мне с повязкой? Почему не ушел? Я недоверчиво качаю головой, когда вспоминаю, что он даже показал мне, как сломать кому-нибудь нос и дать отпор, если меня снова схватят.

Ничего стоящего мне в голову не приходит, и я решаю прекратить попытки разгадать это.

Я иду на склад, чтобы проверить, заперт ли черный ход. Я толкаю дверь своим весом, проверяю замок и уже хочу развернуться, как вдруг слышу какой-то писк. Очень тихий, но я уверена, что слышала его. Осматриваясь вокруг, я ищу источник звука, пока не понимаю, что, должно быть, он доносится снаружи. На три секунды я задумываюсь, стоит ли открывать дверь в такое позднее время, когда я здесь совсем одна. Пока все внутри меня кричит «нет!», потому что я большая трусиха, мои пальцы внезапно перестают слушаться разума и делают все в точности наоборот. Сначала дверь открывается лишь на пару сантиметров, через которые до меня сразу долетает прохладный ночной воздух. Я слышу, как свистит ветер.

Медленно и осторожно я высовываю голову, открывая дверь шире, и внимательно прислушиваюсь. Там очень темно. Когда прямо у меня под ногами раздается какой-то звук, я громко вскрикиваю, затем быстро прижимаю руку ко рту, чтобы замолчать и успокоиться. Я с подозрением смотрю на маленький комочек.

– Эй, – шепчу я. – Я тебя знаю.

Тот маленький песик! Он напугался, по крайней мере, не меньше, чем я. Его мех очень мокрый и грязный, и он выглядит более худым, чем мне показалось раньше. Чтобы больше не пугать его, я опускаюсь на корточки и подманиваю его к себе. Я терпеливо жду, и когда он наконец прижимается к моим ногам, я вздыхаю с облегчением. Я осторожно притягиваю его к себе и, удостоверившись, что он в помещении, закрываю дверь, отгораживаясь от темноты ночи, дождя и ветра.

Собака робко виляет хвостом.

– Скажи мне, что я тут делаю? – спрашиваю я у нее. – Точно, разговариваю с собакой. С собакой! – Мысленно застонав от отчаяния, я встаю, чтобы полностью запереть дверь. – Что мы с тобой будем делать, а?

Этот гномик ростом не больше пятнадцати сантиметров. Я решаю попробовать сделать шаг в сторону, потом другой – и он следует за мной! Меня охватывает восторг, так что я шаг за шагом двигаюсь все быстрее и храбрее, а он продолжает идти рядом со мной. При этом он более активно размахивает хвостом и выглядит намного более расслабленным, чем раньше. В одном из шкафов на кухне я нахожу миску и наливаю малышу воды, которую он жадно хлебает. В первый раз за все время я открываю холодильник.

– Хм. Тут не так много всего. О, подожди минутку, – я замечаю кусок ветчины и решаю отдать его своему новому другу. – Смотри-ка, да ты же вообще не жуешь! Неужели ты настолько голоден?

Конечно, он не отвечает.

Вместо этого он несколько раз облизывает языком свою маленькую мордочку, после чего поднимает на меня глаза и смотрит умоляющим взглядом, чтобы я дала ему еще. К сожалению, больше ничего нет. Завтра мне придется подумать о том, как заменить ветчину и где припрятать собачью еду для этого парня. На всякий случай.

Но что сейчас? Могу ли я?.. В моей голове формируется одна действительно сумасшедшая идея, она становится ужасно привлекательной и все более и более заманчивой.

Нет! Покачав головой, я опускаюсь в одно из кресел и закрываю лицо руками. Я не могу остаться здесь и провести ночь в клубе. Это моя работа, и если меня поймают, то я ее потеряю. Против этого говорит столько всего, что мне становится плохо. Но когда я выхожу на холод, все еще не зная, куда идти, я чувствую, что у меня не хватит духу бросить собаку одну. Что, если это только на одну ночь? В конце концов, уже поздно. Я закрываю глаза, чувствую сомнения, висящие как камень на моей груди. Да. Только на одну ночь.

* * *

Я чувствую себя виноватой. Неблагодарной и виноватой.

Потому что одна ночь уже превратилась в две, и, поскольку я все еще здесь, завтра будет уже три. Я приняла душ прямо здесь, в клубе, и раздобыла себе спальный мешок, в котором я теперь лежу, вжавшись в угол на складе, и смотрю в потолок. В течение дня я прячу свои вещи между несколькими ящиками на складе, где они незаметны, и их вряд ли кто-либо сможет найти, если не искать специально. Я впускала песика и раньше. Он возвращался каждую ночь, чему я была очень рада. Когда все ушли, я осмелилась помыть его в душе. Теперь его мех стал по-настоящему красивым и светло-серым, а две передние лапы оказались даже ослепительно-белыми. Сейчас я задумчиво смотрю на него, пока он, свернувшись, спит у меня в ногах.

– Я назову тебя Носком. Это имя как-то тебе подходит.

Он не слушает, но мне все равно. Я не предполагала, что в моей жизни появится пес. Так что на сегодня это идеально вписывается в непредсказуемое течение моей жизни. Я счастлива, что он со мной.

Около меня стоит позаимствованная на время настольная лампа Сюзанны, а рядом с ней – огромная порция начос с гуакамоле, которую я притащила с собой. Пустая трата денег… Я понимаю, что должна была пойти в мотель или куда-то еще, но я этого не сделала. Это иррационально, это сплошное безумие, и я даже не могу точно объяснить, почему это так. Мне не стоило даже начинать ночевать в клубе и впускать сюда собаку. Я даже не пыталась найти ничего другого, и теперь мне стыдно. Из-за этого и еще из-за того, что страх не найти ничего велик и с каждым часом становится все больше. Эта ситуация буквально парализует меня. У меня постепенно кончаются деньги, потому что я не получу свою первую зарплату раньше следующего месяца. Паника, что в какой-то момент денег останется слишком мало, чтобы иметь возможность хотя бы оплачивать квартиру или комнату, настойчиво пожирает меня, заползая все глубже и глубже в мои мысли и чувства. Но я все-таки согласилась пойти на просмотр жилья, который мне вчера предложили, чтобы наконец сделать небольшой шаг вперед. Потому что до сих пор все мои дни в Сиэтле сводились лишь к одному: порочному кругу страха.

Звук вибрации мобильного телефона выводит меня из состояния задумчивости. Сообщение от Джун. Среди ночи.

Учеба начинается уже в понедельник, и я не могу уснуть. Не от радости. От беспокойства.

Как будто что-то падает мне на грудь и перехватывает дыхание, когда я читаю то, что она мне написала. Я печатаю ответ:

Чувствую то же самое. Но я справлюсь. Не переживай за меня.

Очень смешно, Энди! Когда это мы не беспокоились друг о друге? Когда ты захотела проскакать по полю, сидя верхом на лошади, а потом упала и сильно ударилась? Или когда твое горло распухло, потому что ты случайно съела пчелу, не заметив ее в еде? Когда нам вдруг понадобились лифчики или брекеты?

Эти слова заставляют меня улыбнуться. Нет, никогда. Мы пережили вместе все. Момент, когда ее родители едва замечали Джун, когда ее дразнили в школе или когда заболела моя мама. Неважно, были ли проблемы большими или маленькими, банальными или из ряда вон выходящими: мы всегда были рядом. Джун знает это, и я знаю, что мне не нужно ничего отвечать. Вместо этого я рассказываю ей о своей договоренности.

У меня назначен просмотр на следующей неделе. Держи за меня кулачки.

В самом деле? Замечательно. Где находится квартира?

Это комната. Но для меня более чем достаточно.

Где она, Энди?

Я не отвечаю ей сразу, потому что лихорадочно думаю о том, как бы помягче назвать эту «задницу мира», и потому что даже такие маленькие хитрости перед подругой вызывают у меня отторжение.

Джун пишет…

Что, так далеко?