Анна Голон - Искушение Анжелики

Но что означает в точности отречься от самого себя?.. Например, Жоффрей никогда не отрекался от себя…

Она принялась растирать ладонями плечи и руки, чтобы согреться. Прошлой ночью она была на корабле Золотой Бороды, и Колен держал ее в своих объятиях. Вспомнив об этом, она задрожала еще сильнее… Вся эта история теперь представлялась ей как какой-то двусмысленный сон, который надо было забыть, поглубже запрятать, стереть…

Внезапно взгляд Анжелики выхватил из ночи гигантский белый контур какого-то зловещего очертания: это был скелет выброшенного когда-то на берег кита. Теперь он лежал на самом краю косы как целый лес костей, решетка-изгородь перламутровых ребер, сквозь которые на горизонте мерцали звезды, как бы нарисованные мелом на ночном небе.

Анжелика задрожала еще сильнее.

В молочном свете лунного сияния появилась белая фигура женщины.

— Ты замерзла, сестра моя, — сказала женщина ласковым голосом. — Вот, возьми, пожалуйста, мой плащ. Вернешь, когда взойдет солнце.

Слушая это необычно торжественное обращение на «ты», которым англичане пользуются, лишь обращаясь к Богу, Анжелика смотрела на нее, не будучи вполне уверенной, что перед ней настоящая живая женщина.

— А как же вы, сударыня? Не боитесь замерзнуть?

— Я накроюсь половиной плаща своего мужа, — ответила женщина с какой-то почти небесной улыбкой. Положив руку на лоб Анжелики, она сказала:

— Да благословит тебя Всевышний!..

На обратном пути Анжелика увидела Джека Мэуина, сидевшего на берегу в позе человека настороже.

Более уверенно чувствуя себя в плаще милосердной незнакомки, Анжелика остановилась в нескольких шагах от англичанина и принялась рассматривать его.

Этот человек все больше заинтриговывал ее. Утром, когда она впервые увидела Мэуина, он показался ей обычным матросским грубияном, но теперь она представляла его себе задумавшимся мыслителем, недюжинным человеком, каких немало встречается в далеких морях. В его неподвижности чувствовалось такое напряжение, — а сейчас он даже не жевал свой неизменный табак, — что становилось тревожно за его огромное одиночество, которое казалось, горело в нем, как высокое жаркое пламя.

«Должно быть, это бывший пират, — подумала она, — и не исключено, что он благородного происхождения. Человек, уставший от преступлений, желающий все забыть, а также вычеркнуть себя из памяти своих слишком опасных бывших сообщников… Не их ли он подстерегает, опасается, разыскивает, преследуемый угрызениями совести или страхом?.. Или же он младший отпрыск большой бедной английской семьи, оставивший родину в надежде стать принцем, но общество матросов вызвало в нем такое отвращение, что он решил быть одиноким тружеником моря…

Он, наверное, познал также тяжелое сердечное горе. Я чувствую, что он ненавидит женщин».

В линии плеч этого человека было что-то оцепенелое, окаменевшее, как будто душа давно покинула его тело и витает где-то вдалеке, оставив его здесь, как пустую оболочку. Что слышал, что открывал для себя он в тайне своей отрешенности? И не индейские ли каноэ угадывал он в светящемся море?

Это была странная ночь, полная неясных опасностей, нежного поэтического колдовства, а может быть, и злых чар.

Анжелика почувствовала желание вырвать этого человека из его странной летаргии, которая вызывала в ней почти страх.

— Ночь прекрасна, не правда ли, мистер Мэуин, — сказала она нарочито громко. — Она располагает к раздумью, не кажется ли вам?

Он казался спящим. Глаза его были открыты, но зрачки оставались тусклыми и пустыми. Все же через несколько секунд он повернул голову в ее сторону.

— Красота этого острова покоряет, околдовывает меня, — продолжила Анжелика, поддаваясь какому-то уже неподвластному ей импульсу найти с ним контакт. — Здесь так вольно дышится… Не знаю, как правильно выразить это чувство. В Европе все это стало неведомым, навсегда исчезло. Там исчезло само понятие этой вещи, таинственной и приводящей в восторг, которую я назвала бы.., самой сущностью свободы…

Она как бы размышляла вслух, понимая, что высказывает слишком сложную и неясную мысль, и что, пытаясь выразить ее на своем не очень уверенном английском языке, она рисковала встретить почти полное непонимание. К ее удивлению, Мэуин вышел из своего оцепенения.

Она вдруг увидела, как лицо его дрогнуло, глаза зажглись, на губах появилась презрительная сардоническая улыбка, а в темном взгляде запылало пламя отвращения, почти ненависти…

— Как смеете вы позволять себе такие слова, такие суждения?.. — спросил он, как бы нарочно растягивая слова, чтобы они звучали как можно более вульгарно. — Вы, женщина, смеете рассуждать о свободе?

Он язвительно рассмеялся. Ей почудилось, что в его облике перед ней предстает надменное враждебное существо, которое презирает и отвергает ее… Сам демон!.. Именно он скрывался под этой странной оболочкой, — настороженный демон среди людей.

На нее как бы повеяло смертельным холодом, она отшатнулась назад и быстро пошла прочь.

— Подождите-ка! — крикнул он.

Он звал ее назад, слова его звучали, как команда.

— Wait a minute note 14. Куда вы сейчас ходили?

— Я просто немного прошлась, потому что было холодно.

— Так вот, извольте больше никуда не отлучаться на ваши там лесные шабаши, потому что я собираюсь выйти в море с восходом солнца и ждать никого не буду.

«Какая скотина, — сказала про себя Анжелика, укладываясь возле костра.

Значит, он был самой обыкновенной скотиной! Скотиной под англо-саксонским соусом. Представитель страны, ставшей родиной первых наемных солдат. Страны самых занудных в мире варваров…

Она поплотнее завернулась в плащ женщины со светящимися глазами. Да, они все немного сумасшедшие, эти англичане!..

«Как вы смеете рассуждать о свободе, вы, женщина!» Она вновь услышала его презрительную интонацию. «Вы, женщина!»

В утомительном течении этой ночи она чувствовала себя невольно осиротевшей, угнетенной силами, противостоять которым не удастся никогда никому. Какое безумство — пытаться их сломить!..

Счастьем на земле был человек, спутницей которого она являлась и который любил ее…

— Жоффрей, любовь моя, — вздохнула она.

Анжелика заснула.

Проснувшись, Анжелика увидела, что все вокруг окутано густой пеленой тумана. Скупо проникавший сквозь нее свет позволял, тем не менее, предполагать, что солнце успело подняться довольно высоко над горизонтом, и что час был уже не самый ранний.

Джек Мэуин снова выглядел, как обыкновенный человек хмурого нрава. Сейчас он тщательно размещал на дне лодки несколько бочонков с пресной водой. Это было хорошим признаком. Видимо, хозяин лодки готовился к продолжительному плаванию без остановок и не был намерен обшаривать все острова. К тому же он откуда-то извлек полкруга сыра и пшеничный хлеб, так что пассажиры могли не опасаться голодной смерти на предстоящем отрезке пути.

— Туман задержал наш отъезд, — объяснила мисс Пиджон, — и мы решили дать вам поспать, дорогая Анжелика.

— Мне хочется найти ту славную женщину, которая пожалела меня и одолжила мне свой плащ, — сказала Анжелика.

Но тут Джек Мэуин объявил немедленную посадку.

— Как же вы будете прокладывать курс в таком пюре! — запротестовал Кемптон. — Мы обречены на гибель!

— Да, на гибель! С ума сошли! — запричитал Адемар, который начинал неплохо понимать английскую речь. — Я вас умоляю, госпожа графиня, не давайте ему выходить в море. Ночью мне приснился страшный сон, и я предчувствую, что он может сбыться.

Адемар был несколько придурковат, а во французской провинции всегда считалось, что такие, как он, обладают даром ясновидения.

— Что же тебе приснилось, бедняжка?

— Как будто вы утонули, госпожа, я видел вас на самом дне, где вода совсем зеленая, с совсем распущенными волосами, которые тянулись за вами, как водоросли.

— А ну-ка, замолчи! — рассердилась Анжелика. — Говоришь неведомо что, только страх на людей нагоняешь. Может, ты даже обрадовался, что я утонула, ведь ты считаешь меня дьяволицей…

— Не говорите так, госпожа, — жалобно прохныкал Адемар, перекрестившись несколько раз.

Пастор бросил на него косой взгляд, недовольно сжав губы. Он был по горло сыт соседством с этими папистами, усугубленным присутствием Мэуина, явного нечестивца и безбожника, и даже сообщил мисс Пиджон о своем намерении остаться на Долгом острове. Однако мисс Пиджон отговорила его, сославшись на то, что только в Голдсборо он может встретить своих прихожан, уцелевших от побоища в Брансуик-Фолсе.

— Давайте, садитесь в лодку, — проворчал Мэуин, добавив несколько слов по-английски, которые должны были означать нечто среднее между «компанией размазней» и «бандой разгильдяев» — Анжелике было трудно это понять.

Однако попытки подогнать пассажиров успеха не возымели — никто не торопился.

— Я вижу у вас одежду квакерши! — внезапно вскричал преподобный Пэтридж, указывая перстом на плащ в руках у Анжелики. — Неужели вы разговаривали с одним из членов этой мерзкой секты? Несчастная! Вы поставили под угрозу спасение своей души. Вы правы, мисс Пиджон. Негоже оставаться в таком месте, где существует опасность встречи с этими людьми. А я-то думал, что Новая Англия от них уже очищена! Неплохо было бы отправить на виселицу еще нескольких голубчиков, чтобы было неповадно всем другим.

— Не понимаю, почему надо вешать людей, единственное преступление которых в том, что они готовы одолжить плащ замерзшей женщине.

— Эти квакеры очень опасны для общественного порядка, — наставительно заявил пастор.

— Да, да, — подхватила мисс Пиджон, — они не снимают шляпу перед самим королем, называют его «братом» и обращаются к нему на «ты»… Они говорят, что у них установлено прямое общение с Богом.

— Полная непочтительность ко всем и ко всему! — : выкрикнул пастор.

— Они отказываются платить налог на храмы…

— Чистота учения превыше всего, — продолжая пастор.

Он уже был готов разразиться длинной проповедью, как вдруг Джек Мэуин буквально взорвался, начав выкрикивать отборные ругательства, приведя в ужас мисс Пиджон и юную Эстер, которые даже заткнули пальцами уши.

— Богохульник! — взревел пастор.

— Замолчите, презренный кретин, — продолжал Мэуин с ненавистью, презрительно кривя губы. — Все, что вы говорите, лишь сеет смуту и беспорядок.

— Презренный вы сами! Я сразу распознал в вас нечестивца, сына Люцифера, одного из тех, кто осмеливается, глядя на Бога, говорить ему: «Я равен тебе!..»

— Такому невежде, как вы, лучше не пытаться судить о других, чтобы не наделать очень серьезных ошибок.

Преподобный Томас не мог стерпеть, что какой-то вульгарный лодочник, возможно, бывший каторжник, говорит с ним в таком тоне и в таких выражениях в присутствии слабых женщин, поведение которых часто зависит от степени их доверия своему пастору. Было просто недопустимо позволить сбросить себя с пьедестала, да еще таким унизительным способом. Это могло заронить сомнение в чистых, но слабых женских душах. В свое время, еще до того, как он посвятил себя богословию, Томас Пэтридж был полным энергии молодым человеком и с удовольствием занимался английским боксом. У него и сейчас сохранился некоторый запас сил, особенно после того, как он оправился от полученного ранения. Схватив Мэуина за ворот рубахи, он чуть было не превратил в лепешку его лицо страшным ударом кулака, если бы тот не проявил хорошую бойцовскую реакцию и не нанес ему мгновенный резкий удар ребром ладони по запястью вцепившейся в рубаху руки. Побагровевший пастор взвыл от боли.

Анжелика бросилась разнимать мужчин.

— Господа, прошу вас, не теряйте рассудка, — воскликнула она, призвав себе на помощь весь свой авторитет.

Упершись ладонями в мускулистые торсы мужчин, готовых взорваться, как вулкан, в новом приступе ярости, и повелительно поглядев на обоих, она вынудила противников остаться на должной дистанции друг от Друга.

— Пастор! Пастор! — умоляла она. — Постарайтесь простить тому, кто не был осенен тем духовным прозрением, какое получили вы. Не забудьте, что вы представляете Бога, осуждающего насилие…

Лицо пастора стало совершенно бледным от усилий, которые он прилагал, чтобы сдерживать себя, и от боли, причиненной ударом Мэуина, едва не перебившим ему запястье.

Джек Мэуин также побледнел, как воск. Видно было, как лихорадочно пульсировали вены у него на висках, а в загадочных зрачках еще больше усилился бронзово-металлический блеск.

Ладонь Анжелики ощущала прерывистое биение сердца Джека Мэуина, теперь он снова казался ей человечным и ранимым.

— И вы себя повели неразумно, — обратилась она к нему, как к провинившемуся ребенку. — Разве позволительно доброму христианину оскорблять человека, имеющего духовный сан. Тем более, что несколько дней тому назад индейцы чуть было не сняли с него скальп.