Анна Голон - Искушение Анжелики

— Тем не менее. Он давно от меня отрекся.

— Нет, нет, не поддавайся сомнениям. Колен, ведь ты истинно верующий, именно это составляет твою суть… Не зря же Он вложил в тебя столько бесценных достоинств. Вот увидишь… Я ничуть в тебе не сомневаюсь.

— Нет, ты неотразима! — сказал он глухо и вдруг обнял ее.

Анжелика вся затрепетала от кончиков пальцев до корней волос.

Движимая беспредельным желанием стать для Колена той волной, которая вынесет его на новые берега, где он сможет наконец обрести свою подлинную сущность, она убеждала его со всей горячностью, смотрела на него с такой нежностью, что он не мог не прочесть на ее лице чувство более ценное для мужчины, чем все богатства мира — веру женщины. Веру в него, в его силу, в его благородство, в его энергию, в его высокое предназначение.

Оказавшись же снова в его руках, в чудесном кольце его объятий, она чувствовала, что этот ее порыв нежности перерастает в прилив необузданного вожделения, страшная сила которого была ей знакома. И вот теперь его рука, железную мощь которой он и сам не всегда осознавал, прижала ее к нему в неудержимом порыве, и из этой близости, как девятый вал, как бурный поток, Дивный и страстный, возникло неодолимое влечение.

Тесно прижатая к нему, она откинулась назад, зажмурив глаза. Лицо ее при свете луны показалось ему мертвенно бледным.

— Не бойся, жизнь моя, — произнес он низким глубоким голосом с нежностью, которая так трогала ее сердце.., и все ее существо, — не жди от меня теперь ничего плохого. В последний раз.., я тебе это обещаю, в последний раз я прижимаю тебя к своему сердцу. Но я хотел бы услышать ответ на один вопрос… Скажи, ты заплакала?… Вы заплакали, мадам дю Плесси-Белльер, когда я ушел тогда, в Сеуте, когда я повернулся к вам спиной, чтобы уйти навсегда?

— Да. И ты это хорошо знаешь, — сказала она со вздохом, — ты это знаешь… Ты это видел.

— Я не был уверен… Все эти годы я спрашивал себя… Те слезы, которые я заметил на глазах знатной дамы, были ли они искренни?.. Были ли они связаны со мной?.. Спасибо, спасибо, любовь моя!»

Он крепко сжал ее в объятиях, затем отпустил и даже мягко оттолкнул. Как бы не заметив ее полуоткрытых, влажных, дрожащих от скрытого желания губ, он выпрямился и потянулся во весь свой геркулесовский рост.

— Теперь я знаю то, что хотел знать. Я получил все необходимые мне ответы. От тебя, прямо из твоих рук. Мне даже легче стало дышать. Спасибо, малышка. Ты мне вернула то, что я потерял. А теперь иди. Тебе надо отдохнуть, ты еле держишься на ногах.

Видя, что она действительно пошатывается, он обнял ее за плечи, нежно прижал к себе и проводил к костру. Она не села, а почти упала на песок, а Колен, подправив костер, ушел на другой конец пляжа и растянулся там в тени деревьев, чтобы и самому отдохнуть, не тревожа ее.

Когда Анжелика металась в поисках выхода на берег, ее ноги окатила волна и туфли промокли насквозь. Она сбросила их, спрятала ноги под юбку и застыла в своей излюбленной позе, обняв колени руками.

Огонь костра грел слабо, и ее все еще била холодная дрожь.

«Как же слаба моя плоть перед натиском любви! — сказала она себе со стыдом и горечью. — Видно, напрасно я так долго пренебрегала молитвой. Только благодаря ей можно устоять перед подобными искушениями». Она страшно злилась и даже чуть-чуть презирала себя. Почти всю ночь она чувствовала себя рассудительной, способной противостоять соблазну, несмотря на ожившие воспоминания и близость Колена. И вдруг эта волна чувства, горячая и жадная!…

Такой порыв, пусть они и остановились вовремя, это все же измена. Она спрятала в коленях свое лицо, горевшее от стыда… Как долго тянется ночь! «Прости меня, Жоффрей, прости. Это не моя вина. Всему виной то, что ты далеко… Я слабая женщина. Ты так прекрасно меня вылечил, вернул меня к жизни, мой чудодей! О, как далеко то время, когда я теряла голову при одном прикосновении мужчины… Это твоя заслуга. Ты вернул мне вкус поцелуев, вкус.., всего… Сегодня я была слабой».

Она говорила совсем тихо, чтобы унять страх, обращаясь к одному человеку

— любовнику и обожаемому мужу — тому, с которым ей было так хорошо зимними ночами в Вапассу, в надежде, что этот человек сотрет память о том, как накануне схватил ее за волосы и так больно ударил по лицу.

«Если он узнает.., если он узнает об этой безрассудной встрече на острове на протяжении всей ночи.., целой ночи с этим пиратом, который для него всего лишь Золотая Борода, он меня убьет, и мне от этого не уйти.., никак не уйти, он меня убьет, не успею я и слова сказать… На что, впрочем, я совершенно не способна, как и вчера вечером… Бог мой, как человек безоружен и как он всего боится, когда слишком сильно любит. Боже, помоги мне… Я боюсь… Я не понимаю, что со мной происходит… Я не знаю, что мне делать…»

Несмотря на все свои мучения, она чувствовала, что в той игре случая, которая привела их сегодня, ее и Колена, на остров Старого Корабля, отнюдь не все достойно только сожаления. Когда он произнес: «Спасибо, малышка. Ты мне вернула то, что я потерял», — она почувствовала облегчение, успокоение совести. Она переживала тот период жизни, когда человек испытывает потребность освободиться от груза прошлого. Слава Богу, что человек получает такую возможность.

В полном расцвете достоинств, сделавших ее Женщиной, она достигла того удивительного возраста, когда существование каждой женщины в ее движении по предначертанному пути становится более легким и чистым, обновляется в торжествующей свободе души и ума, достигнутой высокой ценой, но от этого еще более ценной, когда тяжесть ошибок, которые часто были лишь уроками трудной науки жизни, все больше слабеет.

Как прекрасно наконец получить возможность оставить в пути груз прошлого, забыть то, что может быть забыто, вспоминать лишь о богатстве той несовершенной и трудной авантюры, какой бывает наполовину прожитая жизнь.

Она заметила, что долгое время испытывала невольные угрызения совести по отношению к Колену, своему любовнику времен их бегства через пустыню.

Теперь они квиты.

И только одного он никогда не узнает: она носила от него ребенка. Но это нужно было стереть как нечто слишком интимное. Как же трудно людям помогать друг Другу!

И тут искорка юмора мелькнула в ее отяжелевшем мозгу. Она хорошо знала эту веселую птицу, готовую вспорхнуть в ней даже в самые черные минуты: Анжелике вдруг захотелось стать старой дамой. Старость позволяет помогать близким и друзьям, не усложняя ни своей, ни их жизни.

В старости возможны искренние порывы сердца, безвозмездная и необходимая помощь ближним. Старость позволяет жить открыто, не споря с собственным сердцем, не вступая в этот вечный бой осторожности, наступлений и отступлений, который навязывают чувственной жизни человека соблазны плоти и их опасности.

«Хорошо, что когда-то и я стану старушкой!» — сказала себе Анжелика, затем улыбнулась и даже тихонько рассмеялась. Она все еще дрожала от холода, ноги ее заледенели, а лоб пылал от жара.

Послышались шаги; характерный шум песка под ногами на фоне легкого шуршания волн, насторожил ее. К ней возвращался Колен.

— Тебе надо поспать, малышка, — сказал он, наклоняясь к ней. — Неразумно сидеть, сжавшись в комочек, как сиротка, и предаваться мрачным мыслям. Приляг, и тебе полегчает. Скоро будет светать…

Она подчинилась ему, отдавшись, как когда-то, его заботам, его надежным и терпеливым рукам. Он укутал ее своим плащом и набросил ей на ноги свой камзол из воловьей кожи.

Она закрыла глаза. Для ее изболевшейся души горячее поклонение Колена было благотворным бальзамом, умиротворившим ее истерзанное беспокойством и горем сердце, которое, оправившись от удара, все острее чувствовало страдания окружающих.

— Спи теперь, — шепнул Колен, — тебе просто необходимо поспать.

И проваливаясь в черную бездну сна, она, казалось, слышала знакомый по одиночеству магрибских ночей шепот:

— Спи, мой ягненочек, спи, мой ангел. Завтра нам обоим предстоит долгая дорога в пустыне. Может, он и впрямь произнес эти слова?

И снова Колен, на этот раз при розовом блеске рассветного неба, тихонько тряс ее за плечо, повторяя:

— Море уходит.

Анжелика приподнялась, опершись на локоть, откинула волосы с лица.

— Туман еще густой, — сказал Колен. — Если ты поспешишь, то успеешь пересечь бухту незаметно.

Анжелика вскочила на ноги, стряхнула песок с платья.

Время действительно было ее сообщником. Туман стоял в некотором отдалении от берега. Весь пронизанный светом, он, тем не менее, надежно закрывал остров от Голдсборо. Ветра не было, наступил тот час покоя, когда воркование горлиц мягко вплеталось в тишину, придавая ей глубину и какую-то колдовскую силу. Чайки, как маленькие алебастровые сосуды, установленные на черных остриях обнаженных отливом скал, словно включались в неподвижность зари, а если и поднимались, то лишь для медленного, бесшумного полета, белые, похожие на молнии, пронизывающие золотисто-розовые клочья тумана.

Сильный запах водорослей растекался во влажном утреннем воздухе, подымаясь от широкой полосы грязи и тины, открытой отступившими волнами.

У Анжелики загорелась надежда, что удастся вернуться тайком в Голдсборо, и что, благодаря чудесному совпадению обстоятельств, ее отсутствие может остаться незамеченным. В конце концов, кому придет в голову узнавать, провела ли она ночь в своем доме? Кроме мужа, конечно.., который, принимая во внимание ледяную холодность их отношений со вчерашнего дня, гоже не должен бы беспокоиться. Если ей повезет, ее выходка, неожиданная и необъяснимая, может сойти ей с рук.

Она поспешила к берегу. За ней последовал Колен, наблюдая, как она нащупывает ногой первые камешки брода.

— А ты? Что же будет с тобой? — вдруг спросила она.

— О, я!..

Он махнул рукой куда-то вдаль.

— Я попытаюсь найти тех, кто украл у меня саблю и пистолеты. А затем постараюсь исчезнуть…

— Но, Колен, — вскрикнула она. — Ты ведь один! И у тебя ничего нет!..

— Не беспокойся за меня, — ответил он с иронией. Я не ребенок в пеленках. Я Золотая Борода.., не забывай этого.

Она остановилась в нерешительности, как бы не желая его оставлять.

Анжелика ощутила всю страшную безысходность положения этого человека. У него не было даже оружия. Он стоял перед ней на берегу пустынного островка, этот гигант с голыми руками, который, едва рассеется туман, превратится в загнанного зверя, в легкую добычу врагов, выслеживающих его в лабиринте островов.

— Иди же, — сказал он с нетерпением. — Иди.

Она подумала: «Надо найти Жоффрея… Рассказать ему все… Чтобы он дал возможность Колену хотя бы скрыться, убежать, покинуть Французский залив…»

Она в последний раз повернулась к нему, чтобы запечатлеть в своей памяти его лицо викинга, с голубыми, как две капельки неба, глазами.

И именно во взгляде Анжелики, искаженном страхом, он увидел надвигавшуюся на него опасность.

Он повернулся, приготовился к прыжку, вытянув вперед свои мощные руки, готовые хватать, душить, бить, убивать.

Человек в черных доспехах бросился на него, затем еще четверо, шестеро, десяток. Они бежали отовсюду: из леса, из-за скал.

Испанцы Жоффрея де Пейрака! Анжелика узнавала их, как в кошмарном сне, словно то были дьяволы, скрывавшие свои свирепые рожи за знакомыми лицами.

Они приблизились и окружили их без малейшего шума, не нарушив тишины даже шорохом шагов по песку.

В первую секунду, увидев, как они набросились на Колена, Анжелика не поверила своим глазам. Она подумала, что это какое-то наваждение, плод ее испуганного воображения.

Она забыла, что эти люди были набраны де Пейраком из числа воинов перуанских джунглей, отличающихся змеиной хитростью и кошачьим коварством, жестокостью индейцев и фанатизмом мавров, чья кровь текла в их жилах.

Педро, Хуан, Франциско, Луис… Она знала их всех, но в данную минуту не могла отличить одного от другого. Они были воплощением злой и жестокой силы, обрушившейся на Колена. В молчаливой схватке с ним слышался лишь скрежет зубов, сверкавших на их лицах цвета жженого хлеба.

Колен сражался, как лев, окруженный стаей черных собак. Он дрался голыми кулаками, ранил руку о стальную каску одного из солдат, отбиваясь от них с такой яростью, что несколько раз ему удавалось разбросать нападавших, вцепившихся в его одежду.

Но силы были неравны, и в конце концов испанцы свалили его на колени, а затем и на спину. Один из солдат уже занес над ним копье.

В тот же миг раздался крик Анжелики.

— Не убивайте его!

— Не бойтесь, сеньора, — успокоил ее дон Хуан Альварес. — Мы только хотим его усмирить. Нам приказано взять его живым.

Высокомерный, полный подчеркнутого осуждения взгляд черных глаз дона Хуана остановился на Анжелике. Его удлиненное, аскетическое лицо, всегда немного желтоватое, выступало, как обычно, из воротника, гофрированного на старинный манер.