Конечно же, ноги ее бесстыдно лгали. А может быть, лгало лицо женщины. Оно было не таким молодым, каким показалось Анжелике издалека, но более красивым. В действительности, герцогине Амбруазине де Бодрикур было около тридцати лет. Она обладала непринужденностью и уверенностью, уже свойственными этому возрасту, но, в то же время, молодым задором и какой-то изысканной чувственностью.

Однако Анжелике, с ее опытным взглядом, удалось отметить, что эта ослепительно яркая особа, так мужественно шагавшая по берегу, готова была вот-вот упасть без сознания. От истощения, может быть, от страха.., или волнения.

И Анжелика не понимала, почему она сама не может сдвинуться с места, чтобы броситься навстречу молодой женщине, силы которой были явно на исходе, поприветствовать ее, поддержать, сделать то, что она сделала бы по отношению к любому другому человеку.

Жоффрей три раза помахал у самой земли пером своей шляпы и, склонившись перед таким прекрасным созданием, поцеловал протянутую ему руку.

— Я граф де Пейрак де Моран д'Ирристру… Гасконец. Добро пожаловать, мадам, в мои владения в Америке.

Она подняла на него свои янтарные глаза с затуманившимся взглядом.

— Ах, месье, какая неожиданность! Вы носите свой плащ с гораздо большей элегантностью, чем любой придворный в Версале.

— Мадам, имейте в виду, — ответил он галантно, — на этом берегу найдется гораздо больше дворян высокого происхождения, чем в прихожей короля.

И он снова склонился к ее белоснежной руке, холодной как лед. Затем, указав на Анжелику, стоявшую в нескольких шагах от них, произнес:

— А вот графиня де Пейрак, моя жена. Она прикажет подать вам что-нибудь, чтобы вы могли подкрепиться после вашего ужасного путешествия.

Амбруазина де Бодрикур повернулась к Анжелике. Теперь ее глаза на лилейном лице были мрачны, как ночь. Страдальческая улыбка появилась на обескровленных, помертвевших губах:

— Без сомнения, во всем Версальском дворце не найдется более прекрасной дамы, чем ваша супруга, — произнесла она своим низким, певучим голосом.

Бледность ее стала еще более заметней. Веки задрожали. Вздох. Тихая, едва слышимая жалоба слетела с ее уст:

— Ах, простите, мадам, я умираю!..

И она мягко опустилась, скользнув, словно чудесная птица, подстреленная на лету, к ногам Анжелики. И та на мгновение почувствовала себя совсем одинокой, оказавшейся вдруг в каком-то неизвестном ей, нереальном месте.

Оцепенев от охватившего ее страха, она вдруг подумала: «Значит, это она? Та самая, которая должна подняться из морской пучины? Та, что должна появиться среди нас, чтобы служить Люциферу?»