Паулина Гейдж - Искушение богини

– Я не знаю, вот заодно и выясню. Тутмосу я найду дело в любом уголке страны. А ты давно уже ничем не занимаешься, кроме моих дел, Сенмут. Когда в последний раз у тебя было время спокойно погулять, или порыбачить, или просто полежать в лодке?

– Безделье меня не привлекает, – ответил он резко. – Позвольте заметить, ваше величество, что это безумие – лишать себя поддержки верных людей, когда ваша судьба висит на волоске!

– Так вот, значит, как тебе кажется?

– И не только мне. С каждым днем Тутмос становится сильнее, а его дерзость все непереносимее. Хатшепсут, позволь мне остаться! Я тебе нужен!

– Плохой же я фараон, если мне всю жизнь приходится прятаться за широкими спинами моих министров, – ответила она спокойно. – А если, как ты говоришь, время мое пришло, то лучше мне умереть. Я никогда не стану марионеткой, Сенмут, не променяю абсолютную власть на прозябание в роли красивой безделушки, которая ничего не решает. Иди выполняй приказ и ничего не бойся. Когда ты вернешься, то найдешь меня здесь.

Он проглотил сердитый ответ и встал.

– Ваш покорный слуга, – коротко бросил он. – Я ухожу. Мы все обсудим с Нехези, и через несколько дней подготовка будет начата.

– Хорошо. Я удовлетворена.

Он поклонился и вышел, окликая своего жезлоносца; Хатшепсут слышала, как они прошли через переднюю и скрылись в коридоре. Она послала за носителем опахала и Нофрет и, дожидаясь, пока те придут, стала думать о том, какой будет жизнь без Сенмута. Она знала: он был прав, говоря, что глупо отсылать его прочь как раз в то время, когда ее хватка ослабевает. На миг женщина заколебалась, ей захотелось окликнуть его, позвать назад, но она не стала этого делать. Надо было проверить свои собственные слова. Кто из них правит Египтом – она или Сенмут? Ей вдруг вспомнилось предупреждение ее ка, она забыла его голос, но этот насмешливый тон до сих пор звучал у нее в ушах: «Он очень честолюбив… Дай ему волю, он уничтожит себя и тебя заодно!»

Хатшепсут нахмурилась и рассеянно забарабанила пальцами по столу.

Если Сенмут останется, то она, опираясь на его беспощадную любовь, еще несколько лет продержится у власти, отчаянно цепляясь немеющими руками за корону. А Тутмос будет тянуть ее на себя, пока наконец она не расколется надвое, как уже было однажды, и снова станет две короны и два царства.

Вошла Нофрет, поклонилась и замерла в ожидании. Хатшепсут встала со вздохом. Он уедет, а с ним уйдут безопасность, радость и смех. Последнее испытание она должна пройти в одиночку. Если он вернется и найдет все как было… Если он вернется и не найдет ее… Она тряхнула головой и вышла из зала, высоко держа подбородок.

На то, чтобы построить корабли, числом пять, и собрать все необходимое для экспедиции, ушло четыре месяца. Сенмен отвечал за провиант. Хатшепсут распорядилась взять для обмена полотно, оружие и другие товары, и день за днем он только и делал, что записывал, собирал, подсчитывал. Менх умолял Хатшепсут отпустить его с ними. Но она отказала, назначив его своим главным телохранителем в отсутствие Нехези; вместе они часто наведывались в доки посмотреть, как идет погрузка. Долгими вечерами она, Нехези и Сенмут просиживали над единственной картой, которая могла указать путь к таинственной стране; наконец Сенмут свернул папирус и сунул свиток себе за пояс. Течение понесет их на север, к Дельте, там они повернут на восток и через прорытый предками канал выйдут в Красное море. На севере ничего нет, только безбрежный океан; поэтому они решили править на юг, прижимаясь к восточному берегу. Как только суда прорвутся через канал, они останутся совсем одни и им не на что будет опереться, кроме сказок и легенд. Нехези терпеливо сидел в библиотеке и слушал рассказы библиотекаря о Та-Нетер, стараясь запомнить каждую мелочь, способную послужить хоть какой-нибудь зацепкой. Сенмут и Хапусенеб мерили шагами храмовый сад, разрабатывая стратегию правления, которой станет придерживаться Хапусенеб, тщетно пытаясь разглядеть, что готовят грядущие месяцы, и не зная, пригодятся их тайные планы или нет.

Лето кончилось, и высоко в горах Исида уже уронила слезу, которой суждено вырасти, приумножиться и положить начало хорошему наводнению, которое, в свою очередь, унесет корабли из Фив в неизвестность.

Сенмут простился с Та-кха'ет за день до отплытия. Он был очень печален, чувствуя, что будет скучать по ней и часто вспоминать ее. Она прильнула к нему, заливаясь слезами и бормоча что-то неразборчивое, молила его не ехать. Он велел Сенмену приглядеть за ней и оставил ему пергамент, который давал Та-кха'ет свободу и превращал ее во владелицу всех его богатств в случае, если он не вернется. Ее всхлипывания преследовали Сенмута, пока он шел и по коридорам своего дворца, и дальше, в солнечном, заботливо разбитом саду. Он не оглянулся. Мужчина был полон угрюмой решимости вернуться, даже если каждый дюйм пути придется проползти на коленях. Он знал, что еще сядет под большим сикомором у себя в саду и сыграет с Та-кха'ет в кости. Но вот в том, что фараон дождется его, он не был так уверен.

В последнюю ночь Сенмут тихо лежал рядом с Хатшепсут в полумраке ее покоев. Перед этим они нежно, без слов, любили друг друга, как будто в последний раз. Никто из них не питал напрасных надежд. В безмолвной, скоротечной темноте Сенмут сжимал ее в объятиях, чувствуя себя, как когда-то Тутмос, ее муж. Ее капризы, причуды, ясное видение будущего, миролюбивая политика, глубокая любовь к Египту – все это вместе было не дано понять никому, кроме бога, которому она поклонялась.

Когда настала заря и ночная тьма мгновенно ускользнула, явив свое жестокое непостоянство, они поднялись, и Хатшепсут опустилась перед ним на колени, прильнув губами к его стопам. Потом встала и обняла его, прошептав:

– Да пребудут стопы твои крепкими. – Это были первые слова, произнесенные ими за всю ночь, слова прощания. Он нежно поцеловал и отпустил ее.

На пристани матросы, солдаты, инженеры и дипломаты, которые отправлялись с ними, уже грузили на корабли свое добро. Жители Фив тянулись на берег посмотреть, как будут отплывать суда. Сенмут зашел к Менху, у которого искупался, сменил одежду и сандалии и надел на бритую голову простой коричневый шлем. Он двигался между спальней и комнатой и говорил, говорил, наставляя и поучая расстроенного близким расставанием друга, пока не настало время идти.

С жезлоносцем и посыльными впереди и Та-кха'ет и другими рабами позади Сенмут медленно прошел через весь город к гавани, где на борту первого корабля его уже ждал Нехези. Хатшепсут стояла на трапе, щеки у нее ввалились, под глазами залегли тени. Ради такого торжественного случая она облачилась в коронационную мантию. Подле нее на золотой барке возвышался Амон, жрецы притащили его на полозьях к самой воде. Хапусенеб стоял между богом и другими жрецами, едва различимый в облаках ароматного дыма. Тутмос занял место рядом с Хатшепсут, его бесстрастный взгляд был устремлен над головами толпы, за реку. Сенмут и все его домашние поклонились им, затем главный управляющий поднялся по трапу и ступил на палубу судна. Присутствие Тутмоса, так скоро вернувшегося из южных крепостей, потрясло его, он коротко и без теплоты приветствовал Нехези, не сводя глаз с нахмуренного лица юноши. После небольшой паузы, во время которой Сенмен с пергаментами в руках, сопровождаемый писцом, семенившим за ним по пятам, переходил от одного корабля к другому, еще раз напоследок проверяя, все ли на месте, начались жертвоприношения Амону и Хатор, богине ветров. Паруса надулись, и тяжело груженные суда начали выгребать на середину реки.

В толпе радостно закричали, но Сенмут не обратил внимания на этот беспорядочный шум. Внезапное необоримое предчувствие потрясло его с головы до ног, на него нахлынуло ощущение напрасности сделанного, и их взгляды встретились. Ее лицо под красно-белым венцом, сияющим на солнце, было спокойно, но большие темные глаза полнились любовью и мукой, и он не мог перестать смотреть на нее. Крики постепенно стихали, и скоро Сенмут уже не слышал ничего, кроме свиста ветра, скрипа веревок и хлопанья парусов. Фивы давно растаяли за горизонтом, а она все стояла перед его взором, прямая и гордая, и ветер трепал набедренную повязку вокруг ее ног и норовил стащить тяжелую мантию с ее хрупких плеч.

– Выглядят очень красиво: пять белых птиц, летящих в неизвестность, – сказал Тутмос, придвигаясь поближе к ней. – Интересно, прилетят ли они когда-нибудь домой?

Хатшепсут вздрогнула и обернулась, медленно, точно просыпаясь после глубокого сна. Она ждала иронии, которая всегда звучала в его словах, обращенных к ней, но он говорил спокойно, с дружеской улыбкой. «Наверное, – подумала она, – теперь, когда я лишена дружеской поддержки, он решил маскировать свои выпады родственной привязанностью».

– Разумеется, они вернутся, – ответила она. – Амон послал их, он же позаботится о том, чтобы они вернулись ко мне.

– А-а! – промурлыкал он. – Но когда? До Пунта плыть почти год.

– Знаю. Если он вообще есть, этот Пунт.

– Так ты сомневаешься?

– В общем-то нет. Но у меня, как и у тебя, Тутмос, бывают быстротечные моменты сомнения.

Он приподнял брови, и выпирающие зубы Тутмосидов снова обнажились перед ней.

– По-моему, у тебя нет больше права на ошибку, – сказал он с оттенком обычной враждебности.

Она засмеялась:

– Ах, Тутмос! Неужели ты воображаешь, что я запрусь теперь в темных комнатах и буду оплакивать Сенмута, пока он не вернется? Я ведь фараон, и у меня много других дел!

Священная барка медленно тронулась назад, к храму, и они оставили пристань и пошли за ней.

– У тебя – возможно, а как насчет меня? Меня тошнит от маршей, проверок и военной муштры. Хватит с меня школы. Посмотри на меня, Хатшепсут. Мне скоро семнадцать. Найди мне какую-нибудь должность при дворе.

Хатшепсут яростно тряхнула головой.

– Слушай, Тутмос, ты что, меня за дурочку принимаешь или за помешанную? На жалость мою рассчитываешь? Я советовалась с генералами, и они все в один голос твердят, чтобы я сделала тебя командующим. Ты, похоже, непревзойденный стратег. Так что с сегодняшнего дня ты командуешь армией.

Он фыркнул:

– А чем прикажешь заниматься командующему, когда нет войны? Чинить упряжь? Чистить оружие?

– Поступай как хочешь. Армия в твоем распоряжении, царевич короны. А уж я найду для тебя работу в любом уголке страны: сопровождать караваны, наказывать неплательщиков налогов, ну и, конечно же, инспектировать крепости!

– Восхитительно! Игрушечный командующий во главе игрушечной армии в распоряжении фараона, который и не фараон вовсе!

Она остановилась посреди дороги и вцепилась в его плечо так, что ее ногти впились в его кожу.

– Я предупреждаю тебя, Тутмос, – сказала она тихо, – покорись мне, иначе пожалеешь. Я уже тысячу раз могла приказать убить тебя, не забывай об этом. И раз уж мы об этом заговорили, помни, что ты командующий, который подчиняется мне. Я, по крайней мере, была в настоящем сражении. Ты – нет. Если я услышу, что ты вывел свои войска за границы Египта, я тут же посажу тебя в тюрьму, а твои дивизии разгоню и солдат распределю в другие отряды. Понятно?

Тутмос даже не попытался освободиться, они с ненавистью глядели друг на друга.

– Да, понятно, – сказал он. – Мне понятно многое из того, что не понятно тебе, фараон, живущий вечно. Открой же глаза наконец!

Она разжала руку, и он сердито зашагал прочь, а на его плече белели следы ее ногтей.

Два месяца спустя во дворце получили известие о том, что флот прибыл в Дельту и теперь готовится войти в древний канал. Хатшепсут, жадно выслушав депешу, которую прочел ей Анен, приказала увеличить число молитв и жертвоприношений. Она так и видела, как они безмолвно скользят, неторопливо продвигаясь через недвижные, раскаленные пески к Великому морю. Под пристальным взглядом Тутмоса Хатшепсут взяла письмо Сенмута, адресованное лично ей, и унесла его в свои покои, где торопливо взломана печать и прочла, чувствуя себя очень несчастной. У него все было хорошо, и дела шли так, что лучше и желать было нельзя. Канал оказался в плохом состоянии, так что им пришлось взяться за весла и пробираться вперед с осторожностью. Он рекомендовал ей воспользоваться моментом, пока вода на полях стоит высоко и крестьянам нечего делать, и послать побольше людей на Север – укрепить осыпающиеся стенки канала. Он писал о виденных ими животных и о красоте пустынных закатов. Под конец Сенмут не выдержал и признался, что она желанна ему, как глоток воды его матросам в жаркий полдень, что его душа тоскует без нее. Она убрала письмо в шкатулку слоновой кости, в которой хранила безделушки и разные памятные вещички, скопившиеся у нее за всю жизнь, и пошла в храм, где долго лежала перед статуей бога, прося у него сил дожить до возвращения экспедиции, благословения кораблям и узды Тутмосу. Поднявшись, Хатшепсут нашла в себе силы совладать с обуревавшими ее сомнениями и зашагала на следующую аудиенцию, где Менх, Тахути и Юсер-Амон уже ждали ее в яростном сиянии еще одного жаркого полдня.