Мишель Маркос - Искусство порока

— Ты сказала «не исчезай», Атина? — Он отстранил ее и заглянул ей в глаза.

Непрошеные слезы затуманили ее зеленые глаза.

— Я… я люблю тебя. — Она впервые призналась в этом даже себе.

Выражение удивления, с которым он смотрел на нее, сменилось добротой и чем-то еще… ей непонятным.

— Я знаю.

— Как… после всего того, что я наговорила и натворила… как ты мог это понять?

Он улыбнулся.

— Очень хотелось бы узнать, почему ты так старательно это скрывала? — Он посадил ее на стул, а сам опустился перед ней на колени. — Тебе казалось, что маска скрывала шрамы от нанесенных тебе ран. Ты очень старалась их скрыть, но именно они делали тебя прекрасной. Все, что ты скрывала, на самом деле было сокровищем.

Еще ни один мужчина не был настолько смелым, чтобы увидеть то, что она так тщательно прятала.

— Почему только ты? Почему никто, кроме тебя, не пытался это увидеть?

Он пожал плечами:

— Наверно, во мне сидит пират. Все время ищу спрятанные сокровища.

Она хихикнула сквозь слезы.

— Как ты можешь смотреть на меня и видеть сокровище?

Голубые глаза встретились с зелеными.

— Когда я увидел тебя в первый раз, тот мир, который был мне знаком, вдруг исчез. Кем я был и что было потом — все перестало быть важным. Ты изменила то, что до этого имело для меня значение. — Он помолчал. — Я понимаю, что не очень хорошо могу все объяснить. Я могу сказать лишь одно: когда я тебя встретил, я захотел тебя полюбить. Это не имеет никакого отношения к каким-то эмоциям. Я просто почувствовал необходимость отдать тебе ту любовь, в которой тебе было отказано. Но потом ты начала меняться и стала прислушиваться к своему сердцу. В тот момент, когда твое сердце повернулось к моему, я в тебя влюбился.

Что бы он ни говорил, он говорил искренне. Она поднесла руку к дрожащим губам.

— Я боюсь.

— Чего?

— Сделать так, что ты уйдешь.

Настала его очередь хихикнуть.

— Ты не можешь заставить меня уйти. Если только кем-либо меня заменишь, а так — я никогда не уйду.

— Мне все равно страшно.

— Тогда отдай мне свой страх. Не бойся отдать его мне.

Она кивнула. Он подался вперед, и они коснулись друг друга лбами. Он прошептал ее имя, и его горячее дыхание обожгло ее губы.

Какое-то чувство промелькнуло в ее сознании, как забытый сон. Она не могла назвать его, но знала, что он был. Она повернула голову, и их губы встретились.

Нежное прикосновение переросло в страстный поцелуй. Ей уже было все равно, правильный ли этот поцелуй и все ли в порядке с техникой. Ее сердце молило: «Покажи ему то, что ты чувствуешь». А он отзывался так же безмолвно. Это был диалог, не имевший завершения, но обещавший его.

Для Атины этого было достаточно.

Часы пробили девять, когда дворецкий в парике и ливрее понес на подносе блюда для завтрака. Он шел медленным, размеренным шагом по дому, где все свидетельства вчерашнего приема были убраны. Бальный зал был пуст и тих, столовая приведена в порядок.

Дворецкий поставил серебряный поднос на столик у дверей комнаты для завтраков. Служанка, разжигавшая огонь в камине малой гостиной, понимающе кивнула и бросила на него предостерегающий взгляд, означавший «будь осторожен».

Он пожал плечами и, глубоко вдохнув, открыл двойную дверь.

Разговаривавшие на повышенных тонах Маршалл и Аквилла замолчали. Дворецкий расставил блюда на серванте.

— Спасибо, Хорнер, — сказала Аквилла своим обычным тоном хозяйки. — Мы сами все возьмем.

— Хорошо, миледи, — пробормотал он и, поклонившись, вышел, закрыв дверь.

Аквилла села за стол, положив себе на тарелку кусок холодной ветчины.

— Когда я думаю, что ты будешь навечно связан с этой вульгарной выскочкой… Это просто невозможно.

— Мы уже это обсудили, мама. Давай не будем бередить старые раны.

Но Аквиллу не так-то просто было заставить замолчать.

— Обычно при первой встрече человек старается показать себя в наилучшем свете. А она вела себя как вульгарная девка.

Маршалл решил начать с кофе.

— Мы должны сделать скидку на то, что она выросла на севере. Я знаю, что иногда она может казаться резкой. Но она говорит то, что думает. Она так привыкла.

— Я не имею в виду ее манеры. Яблоко от яблони недалеко падает. Ей недостает скромности, приличия, происхождения, красоты.

— Я нахожу ее красивой.

Аквилла тяжело вздохнула:

— Ты мужчина. Ты и виолончель счел бы красивой, если бы на ней было платье. Следовало поубивать всех шотландцев, когда у нас была такая возможность.

Он с такой силой поставил кофейник, что немного коричневой жидкости выплеснулось на скатерть.

— Эта шутка свидетельствует о плохом вкусе и недостойна тебя, мама.

— Как и твоя девица недостойна тебя.

Маршалл молча провел пятерней по волосам.

Аквилла поубавила тон.

— Я не прошу тебя избавиться от нее. Если она так тебя привлекает, оставь ее для своего личного удовольствия. Женись на Корделии, а шотландку сделай любовницей.

Маршалл в упор посмотрел на мать.

— Ушам своим не верю. Неужели тебя совершенно не волнуют чувства Атины? Да и Корделии, если на то пошло?

— Нет. Единственное, о чем я забочусь, это наша семья. Она будет еще больше процветать без Атины!

— Доброе утро. — Атина стояла в дверях. Ее рука замерла на ручке. За ее спиной стояла Жюстина. — Мы пришли не вовремя?

Маршалл смущенно провел по лицу ладонью.

— Нет, Атина. Входи, пожалуйста. Садись. — Он встал и подвинул ей стул.

Жюстина слегка поцеловала мать в щеку, будто опасаясь, что та взорвется от малейшего прикосновения.

— Доброе утро, мама.

Атина переводила неуверенный взгляд с Маршалла на Аквиллу.

— Вчера был замечательный вечер, миледи, — сказала она. — Спасибо за ваше гостеприимство.

Аквилла сидела на стуле, выпрямив спину. Ее светло-коричневое платье было негнущимся, будто деревянное.

— Мисс Макаллистер, прошу вас не обижаться на то, что я собираюсь вам сказать. Поскольку вы, конечно, слышали, что я сказала своему сыну, я действительно возражаю против этого брака, и по нескольким причинам. Не самым последним среди этих причин является отсутствие у вас богатства. Как всякая хорошая мать, я желаю своим детям выгодный брак, а в этом отношении вы — не лучший кандидат на роль жены.

Атина развернула салфетку и положила ее себе на колени.

— Как это замечательно, что в высшем обществе процветает такой романтизм.

— Вы говорите языком сарказма, мисс Макаллистер, а я говорю на языке реализма. Вы добавите — или нет? — что-либо материальное в этот союз, что может увеличить имущество моего сына и его наследников после него?

Атина опустила глаза, но сказала:

— У нас было поместье в Шотландии в графстве Эршир, но мой отец его потерял. Он продал все, что мы имели, чтобы приобрести около тридцати акров земли в горной части Шотландии незадолго до смерти.

— Земля плодородная?

Прикусив губу, она покачала головой.

— Значит, надо понимать, что ваше приданое состоит из нескольких акров гористой местности в отдаленном районе Шотландии? Вы это предлагаете моему сыну?

Атина выпрямилась.

— Это… и свою любовь.

Маршалл прикрыл ее руку ладонью.

— Которая бесценна.

— И бесполезна, — добавила Аквилла.

— Мама! — воскликнул Маршалл. — Атина будет моей женой. Не потому, что она может увеличить наше богатство, и не потому, что может добавить важную ветвь к нашему фамильному генеалогическому древу. Я знаю, что тебе трудно заставить себя это понять, но брак — это больше, чем союз богатств. — Он мельком взглянул на Аквиллу. — Я предпочитаю быть счастливым, а не богатым. Так что, пожалуйста, мама, или празднуй вместе с нами, или оставайся несчастной, если тебе это нравится.

Тишину нарушил голос Жюстины:

— Маршалл, я счастлива слышать то, что ты только что сказал о браке. — Атина напряглась. Она бросила обеспокоенный взгляд на Жюстину, мысленно призывая ее замолчать, но Жюстина продолжала: — Потому что я должна кое-что сообщить тебе, мама.

— О?

— Я хочу твоего благословения на мой брак.

— С кем?

Нервный взгляд Жюстины блуждал между Маршаллом и Атиной.

— С Эллиотом Кином.

Аквилла вскочила со стула и встала у окна.

— Какая нелепость!

Маршалл вздохнул.

— Жюстина…

— Нелепость, — повторила Аквилла, обернувшись к Маршаллу. — Ты понял, что ты наделал? Девушка с доходом в двадцать тысяч фунтов в год… замужем за грумом. Мой ответ — нет.

— Мы еще поговорим об этом, — решительно заявил Маршалл.

— Хватит того, что мой старший навлек позор на этот дом. Я не хочу, чтобы оба моих ребенка унижали меня.

Аквилла с силой распахнула обеими руками двустворчатую дверь, так что обе ее половины стукнулась о стенки коридора. Дворецкий, который стоял за дверью, ожидая, что его могут позвать, осторожно закрыл дверь за хозяйкой.

Атина схватила Маршалла за руку.

— Мне очень жаль.

Он поцеловал ее.

— Тебе незачем чувствовать себя виновной. Такова моя мать. Она по всякому поводу жужжит так, будто это целый рой пчел.

— Да, но это я ткнула палкой в улей.

— Я бы не стал о ней беспокоиться. Ее всегда больше волновало, что скажут люди о ее семье, а не то, что чувствуем мы. Войди я сюда после того, как лев оторвал мне руку, она сказала бы: «Посмотри, как ты испачкал свой мундир».

Атина хихикнула.

— Что касается тебя, — сказал он, повернувшись к Жюстине, — ты выбрала не самый подходящий момент, чтобы сообщить свою новость, не так ли?

Жюстина пожала плечами:

— Заварил, кашу — не жалей масла.

— Больше подошло бы «кто живет в башне из стекла…».

— Наверно, — ответила Жюстина, покраснев.

— Мне бы хотелось узнать поподробнее об этом Кине. Но успокоить маму, — это все же придется тебе.

Жюстина обошла стол и обняла Маршалла со спины:

— Спасибо тебе, Маршалл.

— Иди, пока я не передумал, — съязвил он.

Когда они остались одни, Атина сказала:

— Жюстина была права. Ты действительно изменился, я тоже это заметила.

Он покачал головой:

— Не столько изменился, сколько стал более осведомленным. У меня был хороший учитель.

Он протянул ей руку и тянул до тех пор, пока она не оказалась у него на коленях.

Если когда-либо в ее жизни был момент, когда она хотела, чтобы время остановилось, этот момент настал. Голубые глаза излучали любовь, улыбка на губах обещала чувственное удовольствие, руки прижимали ее к мощному, твердому телу. Это были не просто видения, а настоящие чувства. У него были не только деньги, титул и красота. Он обладал гораздо большим — добротой, умом, твердым характером, чувством юмора. Он был храбрым авантюристом, и это подтверждали его многочисленные шрамы. Попытайся она изобразить его на холсте, у нее бы ничего не получилось. И дело было не в ширине и длине холста, а в глубине его характера, которую нельзя было ни нарисовать, ни понять, а только принять.

— Что ты собираешься сейчас делать?

Его взгляд остановился на ее губах.

— Парочка идей напрашиваются сами собой.

— Я имела в виду, что ты решишь по поводу свадьбы Жюстины?

Он сдвинул брови, но продолжал улыбаться.

— О свадьбе Жюстины? Я пока еще ничего не решил насчет нашей с тобой свадьбы.

— Полагаю, что ты считаешь это шуткой?

Ответа не последовало. Вместо этого он так страстно ее поцеловал, что у нее закружилась голова.

Его свежевыбритое лицо пахло туалетной водой с ароматом лайма. Все на нем было чистым, отглаженным и накрахмаленным, но ее неожиданно воспалившееся — от поцелуя — воображение рисовало его сидящим обнаженным на подиуме в художественной мастерской школы.

Это становится опасно. Этого человека она не может контролировать. Более того, когда он рядом, она почти теряет контроль над собой. Теперь он разжигает в ней эротические ощущения, которые она не в силах контролировать.

— Остановись, — сказала она, когда он наконец освободил ее губы, но только для того, чтобы переместить свои губы в ямочку под подбородком.

— Нет.

Голос был глубоким и соблазнительным. Губы скользили по шее, по груди, и Атина чувствовала, что тает в его объятиях.

— Мм. Клубника со сливками. — Его губы остановились на бугорках ее грудей, а его золотистые волосы щекотали ей лицо. Еще один поцелуй и…