— Итак, я думал... — он неохотно, медленно поднял взгляд до уровня ее лица, и тут же бровь его иронично поползла вверх. И словно по мановению волшебной палочки, взгляд его стал иронично-презрительным взглядом господина на недостойную его внимания служанку, — принимая во внимание вашу склонность и способность добиваться справедливости, обходя закон, что мы могли бы...

Могли что? Как любопытно! Он набычился, замолчал. Он похлопал по сиденью стула и выпрямился во весь рост.

— Думаю, — как бы вскользь заметил он, — что наше предприятие было бы не вполне законным.

— Таким же, как привязывать женщин к стульям, — заметила она. Нет, причина его нерешительности была в другом. И эту причину он не желал называть.

Он бросил на нее презрительный взгляд.

— Привязывать к стульям воровок вполне в духе закона. — Он говорил с таким искренним раздражением, что Эмма тут же вынуждена была с ним мысленно согласиться. Впрочем, она продолжала считать себя невинной жертвой произвола.

И вдруг он выпалил:

— Я хочу, чтобы мы вернули две вещи, которые мой дядя забрал из дома в Йоркшире.

Ограбление? Он хотел ее помощи в ограблении собственного дяди? И в то же время она не могла пройти мимо слова «дом».

— Ваш дом имеет почти четыре сотни комнат, — пробурчала она.

Он кивнул, соглашаясь.

— В самом деле. Данорд — самый большой из домов, что у меня когда-либо были. В любом случае мой дядя забрал много вещей. Большинство мне безразличны, но две представляют для меня особую ценность. Хотя Леонард и отрицает, что украл их у меня, я знаю — они у него. Я хочу вернуть ту и другую. При этом мне бы не хотелось отправлять моего единственного оставшегося в живых родственника в тюрьму и навлекать на себя его гнев — если я просто приду и заберу их, он начнет меня преследовать. Вы видите, насколько все сложно. Поэтому мне нужна помощь, и я абсолютно уверен, что вы знаете, как ее мне оказать. Мы могли бы — как вы там это называете? — открыть «большой склад», устроить «большую игру»...

Эмма удивленно прыснула. Потом еще и еще — и не могла остановиться.

— Я думал, вы напуганы, — протяжно заметил виконт, глядя на нее сверху вниз.

— Это нервное, — выдавила она и, справившись с истерикой, заключила: — Я не могу.

— Почему? — Он сменил положение, изменив центр тяжести: опершись о стул, он покачивал ногой, задевая ее лодыжку. — Вы ведь умеете это делать. Вы каким-то образом отослали куда-то моих секретарей, так? Вы хотели поработать в тот день секретаршей в банке, и вы это устроили.

Она кивнула. Смех прошел не окончательно.

— Да, я действительно это устроила. Но «большую игру» мы с вами вести действительно не сможем. Чтобы ее организовать, требуется десяток помощников и сотни фунтов в свободном обращении.

Он поморщился.

— Тогда придумайте что-нибудь еще. Вы же так изобретательны. Я знаю, я сам стал жертвой вашей изобретательности.

Она покачала головой. Нет. Он не мог требовать от нее вновь заняться мошенничеством, построенным на игре в доверие. Она поклялась себе, что не будет этого делать, и слово свое нарушать не собиралась. Это плохие игры. Опасные. Она даже не знала, сумеет ли влиться в эту игру вновь, ведь со временем «игра» развивалась, стала еще более сложной и запутанной.

— Я... я не буду.

Он вскинул голову.

— Если все упирается в деньги, то я просто сниму, сколько мне надо, с этого вами придуманного счета. Сколько?

— Нисколько! Не надо, вы и так слишком много сняли...

— Если вы мне не поможете, хочу, чтобы вы поняли: я просто передам вас шерифу. С учетом той суммы, что уже получена, и того факта, что все улики указывают на вас, думаю, вас посадят лет на десять.

— Я... — Эмма нахмурилась. — Это серьезно, — сказала она. — Не шутите. — Ну почему он не слушал?

Он снова низко склонился над стулом, на этот раз вновь опираясь о край сиденья ладонями.

— Вы не хотите взглянуть со стороны на то, как и где вы сейчас лежите, мисс Маффин или как там вас зовут? — Он наклонился еще ниже, согнул локти, постепенно, но неотвратимо, приближаясь к ней, опускаясь все ниже. Она смотрела прямо в его зрачки, которые опасно сузились. — Я похож на человека, который шутит? И что именно во всем этом вы находите особенно забавным?

— Я... я не хочу идти в тюрьму. — Эмма готова была сымитировать плач, но слезы, самые настоящие, подкатили к глазам. Она и сама удивилась. Но Эмма действительно совсем не хотела идти в тюрьму.

Тюрьма — это то место, где умерла Джоанна, сестра Зака. Из-за тюрьмы они прекратили свои игры в Лондоне. Эти игры балансировали на грани закона, где поймать трудно, еще труднее предъявить обвинение, поскольку жертвы мошенников сами, как правило, по уши в грязных махинациях. Но если уж преступников ловили, то сроки назначали, исходя из тех же принципов, что и штрафы за убиение овец в Йоркшире, — судьи были чертовски рады тому, что им удалось схватить ускользающих преступников. Джоанну приговорили к пожизненному заключению, но в ее случае это пожизненное длилось всего год и три месяца.

Причин для того, чтобы вести спокойную, честную жизнь, было вполне достаточно. Но в данном случае выбора у Эммы не было — в тюрьму она идти не хотела.

— Я... я полагаю, что могла бы предпринять меры чтобы не попасть в тюрьму. — Господи, ей придется вместе с ним идти грабить его дядюшку, если не удастся придумать иной выход.

Он заморгал. Выглядел он довольно растерянно. Наконец после раздумий переспросил:

— Серьезно?

— Да, честное слово.

Он взглянул на кровать. Он не хотел, само вышло. Он покачал головой, как будто мог таким образом избавиться от навязчивой мысли.

— Только не это, — быстро и тревожно сказала Эмма, напряженно вытягивая шею.

Он собирался сделать вид, что она все поняла неправильно, что этой искорки во взгляде вовсе не было, что он даже помыслить не мог о том, чтобы поставить на кон ее тело, угрожая ей тюрьмой и прочими бедами.

— Вы должны знать, — терпеливо пояснила она, чтобы его не обнадеживать, — я не сплю с мужчинами ради денег или еще ради чего. Только по своему выбору. — Это решение она приняла давно и всегда ему следовала. И в этом смысле считала, что ей есть чем гордиться. Нельзя сказать, что в ее жизни не было ситуаций, когда, поступись она принципами, все было бы куда легче. Но в этом вопросе Эмма была весьма принципиальна. И та ситуация, в которой она оказалась сейчас, ничего не меняла.

— Со многими переспала, да? — спросил он скорее с любопытством, нежели с осуждением.

— Нет. — На самом деле спала-то она только с одним мужчиной — собственным мужем. И еще давно почти переспала с одним семнадцатилетним парнем. Эмма упрямо сжала губы.

— Ты пойдешь в тюрьму, — сказал он и, ткнув в нее пальцем, приказал: — Жди меня здесь, — и фыркнул, довольный своей шуткой.

Как смешно. Велеть беспомощной женщине, которую сам связал, ждать его.

— Очень забавно, — процедила она, но, когда Стюарт исчез из поля зрения, в панике воскликнула: — Вы где? Вы куда пошли? Не надо!

— Чего не надо? Искать чертова шерифа, что бы он забрал тебя в тюрьму, как ты заслуживаешь?

— Да. Нет. Ладно, не надо... — И быстро, запальчиво: — Я скажу им, что вы взяли большую часть денег себе.

— А я покажу им парик. Тебя они сегодня уже видели, знают, в каком ты номере. Нет ничего, что указывало бы на меня. Это все ваше — ваше преступление, мисс Маффин. Кстати, а как вас зовут?

— Эмма.

— Эмма? — Он вновь подошел и очень внимательно, изучающе стал на нее смотреть. — Как мило.

Эмма отвернулась. Ей пришлось выдержать еще одну странную битву с чувством униженности и в то же время какого-то непостижимого родства, которое уже соединило их. Она не хотела испытывать к нему то, что испытывала.

— Оно вам больше подходит, — одобрительно заметил он.

«С чего он взял?» — подумала она и, чтобы отвлечься, сказала:

— Да, у меня есть мысль насчет вашего дяди. — Господи, хоть что-нибудь, лишь бы выбраться из этой ямы.

Он нахмурился. После нескольких долгих секунд молчания он произнес:

— Я слушаю.

— Что... — Эмма ощущала почти физическую боль от того, что собиралась сделать. Но выбора не было. — Что он у вас взял? Сколько это стоит?

— Дело не в денежном выражении этих вещей, я уже говорил вам. — Он пожал плечами. — Должен сказать, что мой отец был жестоким человеком, и его младший брат временами очень на него похож. Леонард тоже кое-что получил. Не виконтство и не то, конечно, что он в своей жадно сти хотел получить. — Затем последовала пауза. Если Эмма правильно его поняла, он хотел сказать, что эти две вещи вернуть будет куда труднее, чем просто деньги. — Леонард отрицает это, но статуэтка у него. Я знаю, что статуэтка у него. Я хочу ее вернуть. Он приезжал в Данорд до меня и постарался вывезти все ценное, но эта статуэтка мне особенно дорога, не говоря уже о том, что она стоит целое состояние. И еще он взял, будь он неладен, серьги моей матери, единственные серьга, которые, как мне помнится, она носила. Я хочу вернуть то и другое — серьги и статуэтку. — Стюарт приподнял бровь. — Вы сможете их добыть?

— Да. — Нет. Кто знает? В этот момент она готова была пообещать ему все, что угодно. Пора как-то обосновать свое обещание. — Я думаю, мы можем устроить «мешок со взрывом».

Она добилась своего. «Мешок со взрывом» его заинтриговал. Она видела, как блеснули его глаза на маячившем сверху перевернутом лице.

Сможет ли она это устроить? И хочет ли? Вот в чем дело. Имелось множество серьезных причин вообще не начинать. Во-первых, в последний раз, когда она играла в эту игру, четверо были ранены, в том числе и она сама.

— Хотя прямо сейчас я не могу, у меня есть дела. Мои овцы...

— Кто сейчас заботится о ваших овцах?

— Мой сосед. Хотя утром перед отъездом я все переделала, даже хлеб испекла. Я пеку хлеб для всех соседей...

— Мой повар испечет его.

— На полдеревни...

— У нас много новых печей.

— И кошка...

— Тот, кто приглядывает за овцами, мог бы...

— Я делаю много других вещей...

— Составьте список.

— Некоторые из этих дел могу сделать только я, — упорно настаивала она.

— Незаменимых людей нет, Эмма, — презрительно скривив рот, назидательно заметил виконт.

«Эмма». Итак, теперь они были на равных. Обращались друг к другу запросто, по имени.

— Составьте список, — повторил он. — Сколько времени отнимет этот, как его? «Мешок с...» С чем?

— С хлопушкой. «Мешок с хлопушкой» для статуэтки.

«Да, — подумала Эмма, — что может быть хуже пули?

Если он продержит меня в таком положении еще минуту, я просто не выдержу».

— А серьги мы попробуем получить иным способом. Кстати, что ваш дядя любит? Искусство? Биржевые игры? Азартные игры?

— Азартные игры — точно. И искусство, позор на его трусливую задницу. Я думаю, статуэтку он присвоил себе именно из любви к этим двум вещам. — Виконт довольно засмеялся. — Так сколько времени это займет?

Вопрос напомнил о том, о чем она вспоминать не любила. Эмма думала, что этого больше никогда в ее жизни не будет. Стрельба, друзья в тюрьме, возвращение домой, куда она совсем не рвалась. Возвращение, отравленное чувством вины и безысходности, и двенадцать лет медленного умирания. Но ни о чем этом говорить она не стала.

— Чтобы спланировать игру, — начала она перечислять действия, приманить вашего дядю, вовлечь его по уши, заставить его принести статуэтку... — Она мысленно прибавила время, необходимое, чтобы избавиться от этого стула, от этого номера, от этой ошибки, от Стюарта, наконец, и заключила: — Две недели.

— Две недели! — Он был в восторге. — Великолепно! Возможно, в течение этого времени у вас даже будет возможность навестить ваших овец. Я оплачу железнодорожный билет.

Эмма заморгала, пораженная этим приступом щедрости, вызванным к жизни, как видно, оптимистическими ожиданиями или являвшимся следствием врожденного деспотизма.

— Вероятно, такой возможности не представится, но все равно спасибо. Так, может быть, вы меня развяжете? Я ужасно устала от этого.

— И я принимаю все решения, — сказал он. — Я — главный.

Вначале она не поняла, что он имеет в виду. Естественно, из них двоих, находящихся в номере, главный — он. О ней вообще речь не идет: она связанная лежит на полу. Потом она поняла: это он насчет мошеннической аферы с дядей. Стюарт боялся, как бы он сам не оказался жертвой, заодно с дядюшкой.

В самом деле, его сиятельство подчиняется требованиям закона, не так ли? Когда человек так беззастенчиво использует закон и положение в обществе в собственных интересах, как тот, что находился перед ней, для него было бы большим искушением выйти за рамки этого закона. Очень важно, чтобы этот человек понял, что, как только они начнут игру, возникнут такие ситуации, когда только один из них будет знать, как выйти сухим из воды, и этим человеком, конечно же, является не тот, который стоит тут над ней и вещает о том, что он — главный.