— Тяните назад и вперед, пока дерево не свалится, — сказала она.

— Как забавно. — Он приподнял брови, надменно глядя на нее. — Не слишком трудная комбинация.

Она засмеялась. Верно. Он ведь каждый день валит деревья. Нет проблем.

И — о чудо! Он действительно предпринял попытку спилить это дерево. Это была настоящая борьба, борьба с инструментом. В течение минуты Станнелы недоумевающе переглядывались, не понимая, что происходит. Сила у него была, вот только опыта не было. Эмма забавлялась от души. Виконт Монт-Виляр спустя две недели после Рождества пытался спилить елку для пары стариков, которых она, Эмма, почти не знала.

И тут Стюарт поймал ритм. Он сделал несколько вполне полноценных движений, назад и вперед, почувствовал, что надо делать, и зачем-то прекратил работу. Он сбросил сюртук, аккуратно свернул его и положил на снег. Ослабил ворот рубашки, затем и жилет расстегнул. И после этого ему хватило трех минут, чтобы спилить ствол диаметром восемь дюймов. И он не только свалил дерево. К величайшему изумлению Эммы, он взял елку за ствол и потащил к забору. Перекинув ель через забор, он улыбнулся Станнелам, которые уже успели забыть о баране и радовались тому, что елку не пришлось тащить вокруг дома.

Мод Станнел была в восторге оттого, что их «новый сосед», как они с Питером стали величать Стюарта, установил рождественскую елку в центре зала.

— Дом выглядит так мило, — приговаривала Мод, качая головой и всплескивая искореженными подагрой руками, напоминающими клешни. — Дети ни за что не догадаются, что у нас не было елки на Рождество. — Но дерево было такое ярко-зеленое, свежее и нарядное, что нетрудно было догадаться о том, что оно тут появилось совсем недавно.

С точки зрения Эммы, зал Станнелов выглядел скорее замусоренным, чем милым. Мебель казалась столь же старой, сколь и ее владельцы, а теперь елка стояла посреди скопища разнородных стульев, по-видимому, одолженных в разных местах. Станнелы ожидали полный дом гостей. Тем не менее от елки приятно пахло. Мод сияла. Улыбка ее, хоть и беззубая, была лучистой, а мутноватые голубые глаза сияли счастьем. Питер, тихо попыхивая трубкой, кивал и кивал, глядя на дерево. Он выглядел весьма довольным собой. Эмме нравился энтузиазм стариков. И то, что они не утратили чувства юмора, решив украсить дом рождественской елкой через две недели после Рождества для того, чтобы ввести в заблуждение свое многочисленное потомство.

И тут откуда ни возьмись появились коробки с гирляндами и прочими украшениями, а также прозрачные намеки на то, что в этом им тоже нужна помощь. Стюарт пожелал им счастья и надел пальто. В конце концов он все же повесил несколько гирлянд на верхние ветки, на те, до которых они не могли дотянуться. Эмма смотрела на стариков и думала, что их тела словно сделаны из спичек. Одно дуновение — и рассыплются. И все же они словно светились изнутри. Она завидовала их счастливой старости.

И еще она думала о Стюарте. Он удивил ее. Она не знала, как быть с тем, что он, оказывается, мог быть таким приятным и любезным, когда хотел этого.

— Только вот это, и все, — пообещала Мод, протягивая Стюарту жестяную звезду с дырками внутри, чтобы туда можно было вставить свечки. Эмма ни за что не подумала бы, что это звезда — сооружение скорее походило на детскую погремушку.

И только когда Стюарт вытянул руку, чтобы поместить звезду на верхушку елки, Мод наконец дала выход своему любопытству и спросила:

— Так кем тебе приходится твой спутник?

Мод Станнел, какой бы древней она ни казалась, не могла упустить ничего существенного из того, что происходило на белом свете. Она сама сделала вывод и теперь ждала подтверждения. Это их новый сосед. Едва ли она считала бы соседом того, кто жил в сорока милях от нее, но, если. речь заходила об обитателе замка Данорд, о чем-то таком интересном и редком, как виконт, сорок миль были уже не расстоянием. Разве сорок миль далеко, если в такой ясный денек, как сегодня, они могли, глядя в окно своего «зала», разглядеть замок на холме?

Эмма вздохнула.

— А, это виконт... — И пустота. Она не знала, какое имя придумать. Ничего, совершенно ничего не лезло в голову.

— Монт-Виляр, — сказал Стюарт.

Брови стариков поползли вверх. Наступила тишина, тишина, чреватая любыми последствиями. Головы стариков разом повернулись к Эмме.

Эмма пожала плечами. Она никак не могла придумать нормального логического объяснения тому, что они оказались здесь вместе.

— Да, мы...

— Любим друг друга, — вмешался Стюарт. — Видите ли, мы проездом в Лондон, собираемся отметить начало романа.

Эмма закашлялась.

Стюарт с милой улыбкой продолжал:

— Два человека, оба родились в Йоркшире. У нас так много общего. — Стюарт пожал плечами. — Увы, мы ничего не можем поделать с тем, что брак между нами невозможен. Я хочу сказать, что, будучи виконтом, имею определенные обязательства. Наследники, все такое. Что ставит наши отношения с моей сладенькой Эммой в особые рамки. Но это не значит, что мы не можем пожить две счастливые недели в Лондоне.

— Одну неделю. Мы собирались вернуться, помнишь... — с ядовитым сарказмом спросила Эмма и добавила: — Дорогой? — «Любим друг друга». Вот уж в самом деле. Она покажет ему, что такое любовь!

— Да, мы вернемся, чтобы кое-что проверить, а затем вновь уедем в город. После чего, если нам понравится совместное житье, она скорее всего переедет ко мне в замок. И будем жить, пока не устанем друг от друга. — Он посмотрел на Эмму с таким видом, словно вызывал ее на конфликт: попробуй, опровергни меня. — Дочь шерифа Блая живет где-то здесь неподалеку, не так ли?

Мод начала объяснять, где живет дочь шерифа. Стюарт вполне был в состоянии поддерживать со стариками беседу. Но Станнелы, округлив глаза, смотрели при этом на Эмму. Стюарт, конечно, был мужчиной привлекательным. С этим Цилиндром на голове и европейскими манерами. Когда он поцеловал руку Мод перед уходом, та рассыпалась кокетливым смехом.

В карете Стюарт первые пять минут мог созерцать лишь профиль Эммы. Свертки с пирогами и прочими вкусностями, заказанными Эммой, так и остались нетронутыми. Она лишь смотрела в окно и молчала. Вообще-то она была женщиной разговорчивой, и Стюарту это даже нравилось, но сейчас она была так на него сердита, что он даже не пытался выяснить, что именно злит ее больше всего.

Странно, ему даже хотелось, чтобы она бросила ему в лицо какие-нибудь обидные слова.

Он помнил это ее замечание по поводу того, что она, возможно, ошибалась, считая его неисправимым негодяем. Слова, сказанные ею тогда, когда она поняла, в сколь стесненном положении в смысле финансов он находился. Он снова хотел ее понимания. Ее сотрудничества. Того, что получили Станнелы. Он немного ревновал ее к ним, то, как она немедленно забыла о том, зачем пришла, забыла и о нем тоже, как только поняла, что от нее ждут помощи. Помощи в совершенно безумном предприятии — свежесрубленная рождественская елка в январе как знак гостеприимства. Ну ладно.

Только в конце поездки Эмма решилась бросить на него взгляд. Да, она была явно рассержена, когда сказала:

— Я определенно не одобряю то, что вы сказали сестре моего соседа, что я ваша...

— Любовница?

— Мне на ум пришло более грубое слово.

— Воровка?

Карета дернулась, и рука, занесенная было словно для удара, опустилась на сиденье, якобы чтобы удержать равновесие. Стюарт попросил кучера, насколько возможно, сдерживать лошадей, раз Эмма так боится быстрой езды. Впрочем, она и не собиралась его за это поблагодарить. Они смотрели друг другу в глаза.

— У вас хорошо получается строить предложения и растягивать слова, не так ли?

Он вначале не понял, о чем она, а потом осознал: она догадалась, что он заикается. Он усмехнулся и потянулся, раскинув руки по краю сиденья. Ему нравилось, что его раскусили. И то, что даже в гневе она употребила слово «хорошо», говоря о его речевых запинках.

— Очень, — сказал он и добавил: — И я сделал вам одолжение. Если речь идет всего лишь о вашей репутации, вы можете забыть об этом эпизоде. Все, беспокоиться больше не о чем.

— Вы очень легкомысленно отнеслись к моей репутации.

— Станнелы — приятные люди. Я не думаю, что ваша репутация в такой уж беде.

— Возможно, вам стоило объявить о том, что мы любовники, в палате лордов.

— Я совсем не против. — Он улыбнулся. Так оно и было. Он был бы счастлив рассказать каждому встречному о том, как он это сделал. Он сам себе несказанно удивился. Удивился тому, что ему удалось сделать это, сидя верхом на стуле. Он бы с радостью хватал прохожих за воротники и говорил им: «Вы не поверите, что со мной произошло!» К тому же с такой прекрасной партнершей.

И эта его прекрасная партнерша сидела надув губы. Ему показалось, что Эмма вот-вот скажет ему что-то гадкое, попросит поцеловать ее в зад или что-то в этом роде. Затем она, видно, передумала. Из страха, что он действительно может это сделать. И в самом деле, он был бы не прочь. И эта мысль вновь заставила его улыбнуться. У него вообще было странное чувство — все время хотелось улыбаться. Й в самом деле, сегодня он улыбался больше, чем когда-либо в жизни.

Эмма презрительно скривила губы и отвернулась, глядя в окно.

Ах, что за чудные гримасы она умела строить! Но больше всего ему понравилось то, как она надувала свои круглые кукольные щечки, изображая сарказм, что приятно щекотало его эго. Он прекрасно знал, что от его эго можно отщипнуть довольно много, не причинив ему существенного урона. Спустя минуту она пробормотала в открытое окно:

— Вы не имели права.

О да, у него было на это право.

— Почему бы вам все это не записать, записать моим почерком? Возможно, у меня будет возможность все это прочесть, я решу, что сам это написал, и всему поверю. Он не знал, сколько еще может эксплуатировать ее проступки, тиранить ее, но чувствовал, что еще не все возможности исчерпаны. Она бросила на него взгляд, раздраженный взгляд, быстро перешедший в тревожный. Она уловила суть.

И все же он испытывал некое чувство вины, и это чувство было почти неосознаваемым до того момента, как взгляд его упал на ее сапоги — из литой резины, цвета грязи, самые безобразные сапоги, которые он когда-либо видел на женщине. Он наклонился, покачиваясь немного в такт карете, потом взял и схватил ее за ногу. Эмма уцепилась за петлю, чтобы не упасть.

— Они отвратительны, — сказал он и потянул ее за сапог. Эмма пыталась не дать ему стащить с нее обувь. — Мы можем раздобыть вам где-нибудь новые туфли?

— Их придется заказывать. Мастеру потребуется неделя, чтобы сшить мне сапоги.

Он закатил глаза.

— Неделя на пару обуви! Если он бросит все другие дела и будет заниматься лишь вашим заказом, на это у него уйдет несколько часов! Мы сейчас заедем к сапожнику, и пусть он снимет с вас мерку.

Она соскользнула к краю сиденья и спрятала ногу за скамеечкой. Или по крайней мере попыталась это сделать. Он крепко ухватился за резину. Их единоборство кончилось тем, что Эмма осталась без сапога и из рваного чулка торчали два пальца.

— У сапожника есть мои мерки. И у меня есть пара обуви, — сказала она.

— Так вы можете взять другие туфли? Я на эти сапоги смотреть не могу.

Стюарт наклонился, чтобы стянуть другой сапог. На этот раз добраться до ее ступни оказалось чуть сложнее, но он поймал ее ногу и потянул. Все повторилось вновь — ей пришлось ухватиться за петлю, она попыталась засунуть ногу за скамейку, но хватка его была крепкой. Овладев ее сапогами, он вдруг приоткрыл окно кареты и вышвырнул их.

— Эй! — Эмма привстала. Еще немного — и она набросится на него с кулаками. — Это были сапоги Зака!

— Я куплю вам что-нибудь получше. — Он наклонил голову. — Покойного мужа?

Сначала она не хотела отвечать, но потом бросила:

— Да.

— Как давно он умер?

Эмма слегка нахмурилась.

— Десять месяцев назад.

Он кивнул.

— Пора смириться. И вам не нужны его сапоги.

— Мне они нравились.

— Вам не нужны мужские сапоги, Эм.

Он был вознагражден признательным взглядом. Эм. Так звали ее близкие люди. Люди, которых она любила. В груди у нее потеплело. Он сделал шаг в нужном направлении. Не желая уступать, она сказала:

— Они были теплые и практичные.

— То, что вам надо, — это теплые и практичные женские ботиночки. Красивые. Которые были бы вам впору.

— Те сапоги вполне мне подходили. Вы слишком самонадеянны, — произнесла она с нажимом на каждом слове.

Отлично. Возможно, она права. Возможно, ему просто не нравилось то, что она носила вещи другого мужчины. Хотя, с его точки зрения, было дикостью расхаживать в сапогах покойного мужа, которые были ей страшно велики. И все же он не стал с ней спорить. А на самом деле ему даже нравилось вновь убедиться в том, как бесцеремонно она с ним держится. «Самонадеянный». «Надменный». Определенно так. Он не стал бы называть эти качества своими достоинствами, но и отрицать их наличия тоже не стал бы. Впрочем, он подозревал, что ей эти качества в нем временами даже нравятся.