Ширли Басби - Испанская роза

Карибское море, 1664 год

Внезапный взрыв пьяного хохота, долетевший из портовой таверны, гулко раскатился по узким, мощенным булыжником улочкам, заставив вздрогнуть от испуга хрупкую девушку, спрятавшуюся в проходе между домами. Замирая от страха, Мария Дельгато крепко прижала к себе маленькую холщовую сумку со скудным запасом провизии и замерла, притаившись в темноте густых сумерек.

Теперь совсем не время трусить, уговаривала она себя, ведь удалось же ей добраться сюда, в Севилью, невредимой. Мария обвела взглядом гавань, где среди стоявших на якоре кораблей выделялся могучий галеон “Санто Кристо”. Корабль принадлежал ее сводному брату дону Диего и с рассветом должен был выйти в открытое море. Путь его лежал через казавшиеся бескрайними просторы холодного Атлантического океана к омываемому теплыми водами Карибского моря испанскому острову Эспаньола, в Санто-Доминго. Домой! Она должна была попасть на этот корабль, иначе ей придется оставаться здесь, в Испании.., возможно, навсегда. Это было равносильно ссылке.

При воспоминании об Эспаньоле, о чудесной долине с щедрой тропической растительностью в нескольких милях от Санто-Доминго, с младенческого возраста бывшей ее родным домом, у Марии на глаза навернулись слезы. С горечью подумала она о судьбе, которая забросила ее в Испанию, страну, где она появилась на свет шестнадцать с половиной лет назад, а вот теперь привела в этот убогий проулок.

События последних полутора лет казались ей просто невероятными, и даже сейчас, в эту теплую августовскую ночь 1664 года, она отказывалась верить тому, что произошло. Начало этим трагическим событиям положила смерть отца, печально думала Мария, или, вернее, дуэль дона Педро Дельгато с его заклятым врагом сэром Уильямом Ланкастером. Англичанин был убит в поединке, но успел перед смертью серьезно ранить дона Педро. Отец умирал мучительно после шести месяцев тяжких страданий, а ее бедная мать, ухаживая за ним, изнурила себя до такой степени, что никто, кроме Марии, не удивился, когда вскоре донья Иеабель последовала за мужем.

Боль и отчаяние сжали сердце Марии, и, чтобы не заплакать, девушка больно прикусила губу. Она не должна жалеть себя! Как же ей недоставало отца, его добрых и ласковых рук, которыми, вернувшись из долгого плавания, он поднимал ее высоко над собой, называя своей ненаглядной голубкой. Но больше всего ей не хватало сейчас спокойствия и рассудительности доньи Иеабель. Они были очень близки с матерью, и долгие отлучки дона Педро сближали их еще больше. Он часто покидал их, отправляясь в Гавану, где встречал королевский флот, перевозивший сокровища из Вест-Индии в Европу, и сопровождал его через океан к побережью Испании и далее по реке Гвадалквивир до Севильи. Дон Педро отсутствовал по несколько месяцев, и, хотя им его ужасно недоставало, Мария и донья Иеабель были по-своему счастливы в обществе друг друга и считали, что место, где они живут, самое прекрасное в мире. Вспоминая об этом благодатном крае, о широких прибрежных террасах, о полях зеленого сахарного тростника, о буйных красках тропического леса, Мария почувствовала, как к горлу подкатывается ком, и взгляд ее снова обратился к “Санто Кристо”. Корабль не должен уйти без нее, даже если брат сурово накажет ее за непослушание.

Смерть дона Педро сделала тридцатилетнего Диего главой семьи. Таким образом он стал опекуном Марии, а после того, как умерла донья Иеабель, — полным властелином ее судьбы. Диего, как и отец, порой больше года не бывал дома, поэтому виделись они мало. Между братом и сестрой никогда не было особой близости, к тому же четырнадцатилетняя разница в возрасте и неодобрительное отношение брата к ее слишком вольному воспитанию также не способствовали их сближению. Мария восхищалась братом, но его непомерное честолюбие всегда смущало ее. И она никогда бы не узнала истинную меру этого честолюбия, если бы не смерть родителей и не ее теперешняя зависимость от Диего.

Ошеломленная смертью, матери, горюющая об отце, Мария неожиданно для себя самой оказалась на борту “Санто Кристо”, направлявшегося к берегам Европы. Но не успели они прибыть в Испанию, как Диего сообщил о том, что нашел для нее прекрасную партию и через пару месяцев надеется объявить о помолвке.

Если бы только дон Клементе де ла Сильва Гонзалес — человек, которого Диего выбрал ей в мужья, — был хоть немного другим. При воспоминании о худом и бледном лице дона Клементе губы Марии непроизвольно скривились от отвращения. И вовсе не потому, что он был уродлив, наоборот, многие находили его вполне привлекательным, но жесткая линия его рта и холодный змеиный взгляд черных немигающих глаз пугали Марию. Так же холоден и сух был он в обращении, и, несмотря на все свои усилия, Мария с самого первого дня их знакомства не испытывала к нему иных чувств, кроме отвращения и презрения.

Прошли "недели, месяцы, и она отчетливо поняла, что за холодной вежливостью дона Клементе не скрывалось ничего, кроме пустого самодовольства. Ум его занимали лишь мысли об удовольствиях и развлечениях. Он был марионеткой в руках Диего, одержимого идеей власти и богатства и считавшего окружавших его людей пешками в своей игре. Выдав Марию замуж за дона Клементе, он получил бы доступ ко двору Филиппа IV, где щедро раздавались титулы и должности.

Мария узнала, что Диего искал расположения дона Клементе и его семьи еще задолго до смерти дона Педро, и часто задавала себе вопрос: одобрил бы отец выбор Диего? Иногда, когда настроение у нее было подавленным, ей казалось, что он был бы рад этому браку. Отец всегда хотел, чтобы она удачно вышла замуж, тем самым укрепив положение и приумножив влияние и богатство семьи. Но где-то в глубине души она чувствовала, что этот замысел брата не получил бы одобрения ее родителей, точно так же, как и его идея увезти ее с родного острова сюда, в Испанию.

Мария ненавидела Испанию. Все было ей здесь чуждо, кроме языка. Гораздо уютнее она чувствовала себя на Эспаньоле, где вела простой и беззаботный образ жизни. Высокомерие и холодность аристократов, чопорное, рассчитанное до мельчайших движении поведение и до смешного жеманные манеры придворных отталкивали ее от мрачного и скучного королевского двора в Мадриде. Да и ее простые манеры и непосредственность не укладывались в рамки придворных канонов. Она часто спорила с Диего — ее совершенно не устраивала жизнь в Испании и полная зависимость от непредсказуемых решений брата, но последнее слово всегда оставалось за ним. Так было…

Мария не смогла сдержаться и тихо засмеялась, вспомнив, как зол был Диего и как смешно выглядел фатоватый дон Клементе с серебряным горшочком меда на голове. С тем самым горшочком, который Мария собственноручно нахлобучила на его надушенные и тщательно уложенные кудри. Поведение ее было, по меньшей мере, возмутительным, и в нормальной обстановке она сама ужаснулась бы своей выходке, но в сложившейся ситуации она не могла поступить иначе. Накануне вечером она умоляла Диего не объявлять о ее помолвке с доном Клементе. Обуздав гордыню, она униженно молила брата отменить свое решение. Но ничто не могло поколебать Диего. И вот во время официального завтрака, на котором должно было быть объявлено о ее помолвке, Мария совершила немыслимое — отказалась повиноваться своему опекуну и публично унизила надменного дона Клементе. Сдавленное хихиканье и возмущенный шепот послышались за столом при виде вязкого золотистого меда, медленно стекающего по лицу и затылку вскочившего в испуге придворного щеголя. Если бы случившееся не было так важно для Марии, она бы, наверное, весело рассмеялась, но в тот момент ей было не до смеха — она, как могла, боролась за свое будущее.

Ни о какой помолвке, конечно, и разговора быть уже не могло. Она никогда не видела Диего таким разгневанным и впервые в жизни почувствовала, что значит разозлить человека, в полной зависимости от которого ты находишься. После ухода гостей, а ушли они, естественно, очень скоро, Диего приказал ей подняться к себе в комнату, где они остались наедине. Красивое лицо Диего было искажено от злости, шрам над левой бровью — память о том самом поединке, который свел их отца в могилу, — побагровел от напряжения. В руке он сжимал длинный тонкий хлыст. Так они молча стояли друг против друга какое-то время, и Мария прекрасно понимала, что собирался сделать Диего, но до последнего момента не верила, что он сможет на это решиться.

— Я не собираюсь тебя бить, — сказал он наконец ледяным тоном, — хотя некоторые считают, что ты вполне это заслужила. — Со злостью отшвырнув хлыст в сторону, Диего повернулся и вышел из комнаты. На следующий день он отвез ее в расположенный неподалеку монастырь, где она и жила все это время, не имея от него никаких вестей и ничего не зная о своей дальнейшей судьбе, пока два дня назад он не приехал туда, чтобы попрощаться с ней.

Слава Богу, что Диего решил сам сообщить о своем отплытии на Эспаньолу, иначе бы она узнала об этом слишком поздно, чтобы попытаться как-то нарушить его планы. Твердое намерение Диего заточить ее в монастырь до тех пор, пока он не вернется в Севилью, ошеломило Марию.

— И когда же ты вернешься? — спросила она через силу, еле слышным от волнения голосом. — Что же со мной тогда будет?

— Я надеюсь, что к тому времени, — немного смягчившись, спокойно сказал Диего, — дон Клементе оправится от удара, который ты нанесла его самолюбию, и снова будет рад породниться с нашей семьей.

— Не хочешь ли ты сказать, что все останется по-прежнему? Неужели это возможно? Мне казалось, что после всего, что я сделала, уже ничто не сможет заставить дона Клементе согласиться на этот брак.

— Ты недооцениваешь собственного обаяния, сестричка. — Легкая улыбка тронула губы Диего. — Даже несмотря на то что тебе достались в наследство эти проклятые ланкастерские глаза, ты стала очаровательным маленьким созданием, и дон Клементе прекрасно это понимает.

Проклятые ланкастерские глаза! Как часто мужчины в их семье произносили эти слова с ненавистью и сожалением, и каждый раз она чувствовала себя уязвленной. Разве это ее вина? Что она могла поделать, если ее прадед, фон Франциско, похитил ее прабабушку, леди Фейс Ланкастер, фрейлину английской королевы Елизаветы I, и силой увез ее в Испанию. И вот через несколько поколений сапфировая синева глаз Фейс Ланкастер перешла по наследству к ее правнучке Марии. Похищение Фейс было причиной давней вражды между испанским родом Дельгато и английским — Ланкастеров. Ланкастеры так и не простили нанесенного им оскорбления, несмотря на то что дон Франциско в конце концов женился на леди Фейс. Десять лет спустя, когда испанская армада выступила против английского флота, родной брат леди Фейс в честном бою убил брата дона Франциско на борту своего корабля точно так же, как два года назад отец Марии убил на своем корабле Уильяма Ланкастера. Прошло уже много лет, и сменилось несколько поколений, с сожалением подумала Мария, а кровная вражда, начавшаяся с похищения Фейс Ланкастер, по-прежнему продолжается, и ее ярко-синие глаза являются постоянным напоминанием об этом, как и о причине многих смертей в их семье.

Неожиданно громкий голос Диего вернул ее к действительности. Увлеченная своими мыслями и воспоминаниями, Мария не слушала его и, смутившись, тихо спросила:

— О чем ты только что говорил? Боюсь, что я не расслышала.

Диего бросил на нее недовольный взгляд и, четко выговаривая каждое слово, язвительно заметил:

— Я говорил, что не твое хорошенькое личико и не твоя изящная фигурка заставят дона Клементе вернуться к нашему соглашению, и даже не золото, которое он получит в приданое, а то, что твои непритязательные манеры и непосредственное поведение понравились королеве.

— Королеве? Она помнит меня! — воскликнула Мария, открыв рот от удивления.

— Для меня это тоже было неожиданностью, хотя, с другой стороны, ничего странного в этом нет, ведь мы — Дельгато. Нашим положением и богатством нельзя пренебрегать. Но, думаю, здесь дело в другом. Весной ты частенько появлялась при дворе, и королева обратила на тебя внимание благодаря твоим деревенским манерам, она сочла их занятными, — губы Диего растянулись в усмешке. — Она называла тебя своей испанской розой. Помнишь, ты подарила ей розу, когда тебя представляли ко двору?

Слова Диего очень удивили Марию. Неужели королева Испании Марианна Австрийская действительно помнила ее? Она без удовольствия вспоминала последние два месяца, проведенные при мрачном, погрязшем в интригах и долгах дворе Филиппа IV, но, услышав о том, что доставила несколько приятных минут молодой и некрасивой королеве, к которой испытывала искреннюю симпатию, оживилась. Разве легко быть женой старого, грубого, известного своей распущенностью человека, о котором ходили слухи, что он — отец тридцати двух незаконнорожденных детей, хотя до рождения два года назад сына Карлоса у короля не было законного наследника. Увидев грустные глаза бедной королевы, Мария захотела сделать для нее что-нибудь приятное и, смущаясь, подарила ей благоухающую алую розу. Надо же, королева запомнила ее! Громкий окрик Диего вновь вернул ее к действительности.