— А о том, что эти камешки значат для меня, ты не хочешь узнать? — Он не отрывал пристального взгляда от лица Пилар, пылающего гневом.

— Ах, да, как же я забыла. Все владения семьи Карранса остались в Испании и потеряны для тебя навсегда. Но их с успехом сможет заменить гасиенда в Техасе, стада коров, и табуны лошадей, и толпа чаррос, готовых по твоему приказу отправиться хоть на край света. И из-за этого ты предал меня?

— Ничего подобного, — нетерпеливо прервал ее Рефухио. — Пойми же, отдать тебе изумруды значило поставить тебя под удар, если бы дону Эстебану удалось схватить нас. Кроме того, обладая этими камнями, я получал возможность удержать тебя рядом с собой.

Она презрительно прищурилась.

— Хорошего же ты мнения обо мне, если решил, что меня можно купить.

— И опять ты не права. Пока я берег наследство твоей матери, оно было полностью защищено от посягательств дона Эстебана. А до тех пор, пока ты не знала о существовании этого наследства, у тебя не было ни повода, ни причин покинуть меня.

Рефухио выглядел беззащитным, когда с напряженным вниманием ждал ответа. Он стоял неподвижно, прижавшись к двери, будто боясь шелохнуться.

Пилар смотрела на Рефухио и чувствовала, что все ее существо рвется к нему. Она была нужна ему. Он готов был рисковать своей жизнью, лишь бы только она оставалась рядом с ним. Прошло немало времени, прежде чем Пилар снова заговорила.

— Неужели ты считал, что если разделишь со мной эти изумруды в Новом Орлеане, то я, недолго думая, брошу тебя и вернусь обратно в Испанию?

— Разделю? — повторил Рефухио непонимающе.

— Естественно, у меня бы хватило совести не забирать все изумруды себе. Ты ведь потерял в этой жизни не меньше, чем я.

Лицо Рефухио будто окаменело.

— Какая щедрость. Но я снова возвращаюсь к сути проблемы: став богатой и независимой, ты могла бы решить, что я тебе больше не нужен и что мы отныне пойдем каждый своей дорогой.

— Господи, по-твоему, ничем другим, кроме денег, женщину удержать нельзя? У нее что, нет головы на плечах и она сама не может решить, уйти ей или остаться, руководствуясь только своими собственными желаниями?

— Но ведь нет никаких гарантий, что решение женщины будет в твою пользу. Поэтому лучше действовать наверняка, особенно если располагаешь для этого средствами.

Это можно было назвать попыткой объясниться, даже оправдаться, но никак не униженным вымаливанием прощения. На этот счет Пилар не обольщалась. Что Рефухио собирался доказать ей — одному Богу известно, но одно Пилар уяснила себе: она нужна Рефухио. Раньше она никак не могла понять — что мешало ему открыто показать, что он неравнодушен к ней. Теперь эта загадка была решена.

— Той ночью, когда погибла Исабель, — начала Пилар, опустив ресницы, — ты серьезно говорил о возможности навсегда остаться в Новой Испании, ведь так? Ты знал, что у тебя теперь достаточно средств для этого?

— Но ты бы обязательно захотела узнать, откуда эти средства взялись, — быстро ответил Рефухио. — Я собирался рассказать тебе обо всем, но в свое время.

— Вот и рассказал бы. — Ироническая улыбка чуть тронула губы Пилар.

— Ну как мне еще убедить тебя поверить мне, понять меня? — Рефухио шагнул навстречу Пилар.

Его слова почти заглушил цокот лошадиных копыт. Это вернулся Чарро. Он и его спутники уже въехали в ворота и теперь направлялись к дому. Их голоса приближались. Они смеялись, поддразнивали друг друга, требовали выпивки, чтобы промыть горло, забитое дорожной пылью.

— Тебе лучше уйти, — твердо сказала Пилар. — Чарро не будет в восторге, если найдет тебя здесь.

— Теперь он полноправный хозяин в твоей девичьей спальне?

Пилар метнула на Рефухио обеспокоенный взгляд.

— Чарро ни в чем меня не упрекает, но иногда я замечаю, что он наблюдает за нами.

— На его месте я бы делал то же самое, — заявил Рефухио, но с места не тронулся.

— Я умоляю тебя. Ты должен уйти.

— Должен? С таким же успехом я могу и остаться. А ты можешь сказать Чарро, что совершила ошибку, а теперь решила ее исправить. Разве это так трудно — объяснить, что ты передумала?

— Но я дала обещание. — Это прозвучало как-то неубедительно.

— Обещания очень легко и очень часто нарушаются.

— Но для этого нужно иметь веские основания.

— А какие основания для тебя являются достаточно вескими?

— Ну уж никак не изумруды. — Пилар боялась, что именно это Рефухио предложит ей.

— Ты, оказывается, плохо разбираешься в людях, а обо мне ты всегда судила неверно. Я уже нашел применение этим камням. Сеньор Хуэрта сообщил мне, что участок земли, который примыкает к его владениям с юга, продается по дешевке. Его владелец уже состарился и устал жить в постоянном страхе перед апачами. Он хочет спокойно умереть в Испании. И я не прочь воспользоваться этим… по некоторым причинам. Что бы там обо мне ни говорили, для меня существуют и иные чувства, кроме ненависти. — Пилар почувствовала невысказанный упрек в его словах и вдруг вспомнила, что его последняя фраза — повторение того, что было сказано в приемной губернатора. Кто же это был? Дон Эстебан?

Будущий муж Пилар уже вошел в дом. Она отчетливо слышала, как Чарро звал ее по имени. Вот уже его каблуки дробно застучали по лестнице, ведущей на второй этаж. При мысли о том, что может произойти, если двое мужчин встретятся здесь, в ее спальне, лицом к лицу, Пилар стало дурно. Она видела, что Рефухио сейчас в таком состоянии, что способен на все.

— Рефухио, пожалуйста, одумайся, — в который раз попросила Пилар. Ее голос прерывался от волнения.

Рефухио наклонил голову, его глаза отливали сталью.

— Так тебе неинтересно, какие еще чувства, кроме ненависти, есть в моей груди?

— Интересно, но… потом, не здесь. — Пилар сжала руки в кулаки.

Звук шагов Чарро приближался. Вот он уже легкой поступью движется по гостиной, смежной со спальней Пилар. Рефухио не сводил глаз с девушки.

— Значит, все, что мне остается сейчас сделать, — наконец выдохнул он, — сказать «прощай» моим надеждам, моей мести и моей неразделенной любви.

Чарро забарабанил в дверь комнаты.

— Пилар! — позвал он.

Она обернулась на его голос, но не ответила. Снова поворачиваясь к Рефухио, все еще находясь во власти его слов, она переспросила:

— Любви?

Молчание было ей ответом. Рефухио исчез.

Она с трудом стряхнула с себя оцепенение и пошла отпирать дверь. Чарро стоял на пороге, изучая ее бледное испуганное лицо. Затем он окинул взглядом комнату. Распахнутая балконная дверь не ускользнула от его внимания.

— Что с тобой? — спросил он. — Плохо себя чувствуешь?

Сделав над собой усилие, Пилар растянула губы в улыбке, точнее, в жалком ее подобии.

— Со мной все в порядке. Я просто… отдыхала. Чарро тщательно прикрыл за собой дверь. Собравшись с духом, он спросил:

— Он был здесь, правда? Рефухио?

— Да, — ответила Пилар, понимая, что никакая ложь не помогла бы.

— Уговаривал тебя вернуться к нему? Признался в любви?

— Всего лишь объяснил мне кое-что. Попытался объяснить.

— И больше ничего?

Пилар утвердительно кивнула. Не стоило говорить Чарро, что, если бы он не вернулся, все могло быть иначе.

Он подошел поближе и взял ее руки в свои. Поглаживая пальцами ее ладони, он долго смотрел на нее. Потом осторожно начал:

— Рефухио мой друг. Нет, больше, он мне почти как брат. Он пригрел испуганного мальчишку, каким я попал к нему, и сделал из него настоящего мужчину. Он вернул мне мою гордость и мою честь. Я глубоко уважаю его. Но, любимая моя, я не могу допустить, чтобы он наносил тебе такого рода визиты. Ведь это не укладывается ни в какие приличия.

— Я знаю, — виновато согласилась она. Ее голос срывался, будто кто-то железными тисками сдавливал ее горло. — Я не хотела, чтобы так получилось. Я пыталась внушить ему…

— Я верю тебе. Когда Рефухио одержим чем-то, он не воспринимает никаких доводов, которые противоречат его желаниям. Сейчас он одержим тобой, хотя поначалу об этом трудно было догадаться. Свои чувства Рефухио предпочитает скрывать от окружающих. Но теперь он должен уйти. Он должен покинуть гасиенду. Втроем нам здесь не ужиться.

— Да, — прошептала Пилар. — А если он откажется?

— Ему придется согласиться. В противном случае останется только один выход — поединок, на котором либо я убью Рефухио, либо он убьет меня.

— О, нет, Чарро, нет! — вскрикнула Пилар, глядя на него расширенными от ужаса глазами.

Чарро наклонился и прижался губами к пальчикам Пилар. Его влажное дыхание скользнуло по ее руке, когда он отрывисто произнес:

— Другого выхода нет.

— Он должен быть! — не сдавалась Пилар.

Вместо ответа Чарро заключил ее в объятия и поцеловал. Его губы касались ее нежно, он обнимал ее очень осторожно. Но Пилар дрожала в кольце его рук и не чувствовала ничего, кроме страха.

Была уже глубокая ночь, но Пилар не спала. Она снова и снова повторяла про себя то, что ей говорили Рефухио и Чарро. Рефухио был тысячу раз прав: она заявила о своем намерении выйти замуж за Чарро просто с досады. Свою роль, видимо, сыграло и отношение Чарро к ней, и неопределенность ее положения.

С другой стороны, Рефухио наговорил ей столько красивых слов, но почему-то не предложил вернуть изумруды законной владелице или, на худой конец, просто поделиться с ней. Она прекрасно без них обойдется, но дело было не в этом. Хотя, возможно, Рефухио считает, что Пилар все еще угрожает опасность со стороны дона Эстебана.

Рефухио сказал ей о любви. Правда, его признание выглядело очень своеобразно. Или он вообще вкладывал в свои слова совсем не тот смысл, который им придала Пилар. Что-то он такое сказал в самом начале. О том, что давно научился скрывать свои чувства. Так что же он скрывает теперь?

Ночная рубашка с длинными рукавами из плотного льна, позаимствованная у сеньоры Хуэрты, казалась чуть ли не железной кольчугой — до того было душно в комнате. Пилар подумывала о том, чтобы совсем ее сбросить, но потом решила все же потерпеть. Ветерок, проникавший в спальню через распахнутые настежь балконные двери, не слишком освежал. Пилар опустила полог над кроватью, поправила простыни, сбитые ею, когда она беспокойно ворочалась в постели, потом крепко зажмурила глаза и стала ждать, когда сон наконец придет к ней.

Прошло несколько часов, но Пилар все еще лежала в полудреме. Внезапно она вздрогнула и разомкнула веки. Ей почудился какой-то слабый шорох, словно кто-то крался на цыпочках. Это на балконе, подумала Пилар, рядом с ее спальней.

Она рассердилась не на шутку. Если Рефухио считает, что может навещать ее, когда ему вздумается, даже посреди ночи, то ей придется его разубедить. У них уже все в прошлом, и ему стоит раз и навсегда усвоить эту простую истину.

Сквозь длинные ресницы Пилар наблюдала за серым прямоугольником дверного проема. Она ожидала увидеть там очертания мужской фигуры, но никто не появился. Темная комната казалась совершенно пустой и безмолвной. Куда же он подевался? А вдруг ничего и не было, и все эти шаги и шорохи — просто плод ее разыгравшегося воображения?

И только Пилар подумала это, как едва уловимый шелест раздался прямо у изголовья ее кровати. И прежде чем она успела пошевелиться, на нее упало грубое ворсистое одеяло. Оно накрыло голову и плечи Пилар, а чьи-то руки прижали его к лицу девушки. Она попыталась вырваться, но еще больше запуталась в складках тяжелой ткани. Кто-то, упершись коленом ей в грудь, вдавил ее в матрас Пилар не хватало воздуха, и все же она попробовала закричать.

Но ни единого звука не вырвалось, крик замер у нее на губах, потому что тяжелая рука ударила ее по лицу. Пилар почувствовала вкус крови во рту, перед глазами поплыли разноцветные круги, потом они померкли, и пришло забвение.

Пилар очнулась от довольно ощутимого толчка. Она лежала лицом вниз поперек седла лошади, которая скакала во весь опор. Сама она была закутана в одеяло, еще хранившее слабый запах дыма и овечьей шерсти. Лодыжки и запястья у нее были крепко связаны, а голова просто раскалывалась от нестерпимой пульсирующей боли. Лошадь остановилась, и Пилар почувствовала, что всадник соскочил на землю. Затем ее рывком стащили с седла. Тело Пилар свело судорогой, в голове будто что-то лопнуло, и она опять потеряла сознание.

Неизвестно, сколько времени прошло, пока Пилар сквозь забытье не начала различать звуки голосов. Слов она не могла разобрать, все сливалось в сплошной гул. Пилар чуть-чуть повернула голову, но в висках тут же снова застучала дикая боль. Потом она осознала, что голоса уже смолкли.

Пилар открыла глаза. Она лежала на земляном полу, все еще завернутая в индейское одеяло, которое, правда, было уже отброшено с ее лица. Над головой у нее была крыша из перекрещенных жердей. Поначалу девушка подумала, что находится во дворе гасиенды, но потом заметила, что сквозь дыру в противоположном углу крыши проглядывает ночное небо, усыпанное звездами. Затем она разглядела закопченные глинобитные стены, покрытые сетью мелких трещинок. Здесь не было ни постелей, ни утвари, ничего, кроме давно потухшего очага. Вероятно, это была заброшенная индейская хижина.