Барбара Картленд - Испанские грезы

– Он очень красивый, – сказала Вильда. – Я могу только надеяться увидеть хотя бы некоторые его сокровища, пока мы гостим в Мадриде.

– Я уверена, у вас будет такая возможность, – отвечала фрейлина, – его величество так любит маркиза, что рад видеть его у себя каждый день, если возможно. Дворец маркиза почти такой же великолепный, как этот, и он совсем близко отсюда. Так что я уверена, что мы часто будем видеть вас и эту милую девочку.

Вильда только этого и желала.

Однако скоро им сказали, что подан экипаж. До парадной лестницы они шли, как ей показалось, бесконечно долго. Вильда твердила себе, что она не должна ничего пропустить, проникнуть в красоту каждой картины, каждого предмета мебели и расписных потолков.

Они подъехали ко дворцу маркиза, который действительно находился примерно в пяти минутах езды от королевского дворца. Вильда и Мирабелла снова ехали одни.

Как и говорила фрейлина, дворец маркиза был не менее великолепен, чем королевский дворец. Вильде он показался даже еще более красивым, если такое вообще возможно. Дворец был просторным, мебель, гобелены и картины были поистине замечательны.

Когда они, наконец, оказались в своих менее пышно убранных, но очень удобных покоях, Вильде показалось, что все это ей снится.

Няня Франциски была испанка и совсем не знала английский. Вильде это дало прекрасную возможность убедиться в том, что благодаря урокам отца она не только могла понимать все, что говорили вокруг, но и сама говорила с няней и другими слугами.

Все они были в восторге и уже считали ее не иностранкой, а просто одной из них.

– Такой комплимент мне очень дорог, – сказала Вильда.

Так как все были довольны и веселы, Вильда перестала нервничать. Напряжение, в котором она находилась, общаясь с Гермионой, ослабело.

Дети играли вместе, а когда настало время ужина, Вильда обнаружила, что ужинать ей предстоит с няней-испанкой, а значит, с Гермионой она вечером не увидится.

Так как очень устала, Вильда легла рано и мирно заснула. Проснулась же она взбудораженной, потому что сразу вспомнила, что находится в Мадриде.

Она увидела короля и королеву и не только посетила королевский дворец, но, судя по ее впечатлениям, сама жила во дворце.

От няни Франциски девушка узнала, что они с Мирабеллой были предоставлены сами себе. Как только закончился завтрак и Вильда убедилась, что Гермиона не стремится увидеть дочь, она спросила, можно ли ей взять девочку в музей Прадо.

Ей очень хотелось туда попасть и сделать это немедленно на тот случай, если ей не представится снова такая возможность.

Няня-испанка сказала, что она может приказать заложить лошадей. Вильда надела на Мирабеллу хорошенький капор в цвет ее платья, и они отправились.

Сначала Вильде казалось, что она манкирует своими обязанностями, но потом она решила, что никого не интересует, чем они с Мирабеллой заняты и где они находятся.

Как она и ожидала, музей выглядел снаружи очень впечатляюще, когда они поднимались по ступеням ко входу.

Поскольку Вильда сумела заранее заинтересовать Мирабеллу картинами, девочка живо перебегала от одной к другой, вскрикнув от восторга при виде забавных маленьких животных в «Саду наслаждений» Босха.

Вильда выискивала картины, которые могли бы заинтересовать Мирабеллу, пока не остановилась перед «Мадонной с младенцем» Луиса де Моралеса.

Это было прелестное изображение Девы Марии с младенцем Иисусом на коленях. Его ручка тянулась к ее груди, а она смотрела на него с неописуемой нежностью.

Сама не зная почему – она никогда не слышала о картине раньше, – Вильда почувствовала в ней что-то невероятно притягательное.

Она подумала, что дело в утонченной технике письма, недаром Моралеса называли «Божественным».

В то же время в картине было что-то, чего она не могла понять. Она думала, что бы это могло быть, когда услышала у себя за спиной звучный низкий голос.

– Я почему-то ожидал, что вы найдете эту картину.

Вильда вздрогнула и, обернувшись, увидела перед собой маркиза. Она так удивилась при виде его, что не сразу сообразила сделать реверанс.

– Я видел, как вы с Мирабеллой вошли в музей, – сказал он, – и подумал, что вы рано начинаете свой осмотр достопримечательностей.

– Здесь так много того, что стоит посмотреть, милорд, – ответила Вильда, – что я опасалась, если мы не начнем сразу же, я так всего и не увижу до отъезда.

Маркиз засмеялся, циничное выражение исчезло с его лица, он выглядел помолодевшим.

– Чтобы увидеть все в Мадриде, здесь нужно действительно прожить долго. Но как я сказал, я был уверен, что вы найдете эту картину.

В его тоне было что-то многозначительное. Озадаченная, Вильда взглянула на него, потом снова перевела взгляд на картину.

– Вы, наверно, сознаете, что вас в ней привлекает? – спросил он.

– Я… я думаю то, что она так прекрасно написана, – сказала Вильда неуверенно.

– А еще что? – настаивал маркиз.

Она не могла понять, на что он намекает. Вильда всматривалась в картину, как учил ее отец, в ореол таинственности, окутывавший лицо Мадонны, и в тонко выписанную почти прозрачную вуаль, покрывавшую ее волосы.

Но она не находила объяснения поведению маркиза, и когда она снова вопросительно взглянула на него, он сказал:

– Мне кажется, мисс Уорд, вы никогда не смотрелись в зеркало!

Вильда широко раскрыла глаза.

– Вы… вы хотите сказать, милорд?.. – выговорила она, заикаясь.

Еще не закончив, она осознала, что он прав.

Хотя это казалось невероятным, было заметное сходство между ее лицом и лицом на картине, с таким совершенством изображенным Луисом де Моралесом.

Маркиз не сводил с нее глаз, и Вильда почувствовала, что краска прилила к ее лицу.

– Я… я никогда не знала… не могла мечтать… но я думаю… – пролепетала она.

– Она чрезвычайно на вас похожа, – сказал маркиз. – Еще мальчиком я хотел знать, как бы выглядели ее глаза, если бы она подняла взгляд. А теперь я знаю!

При этих его словах Вильда внезапно оробела и готова была отвернуться, если бы он не остановил ее жестом.

– Нет, – сказал он. – Останьтесь на месте! Я хочу видеть то, что никогда в жизни не ожидал увидеть, – реальное воплощение того, о чем мечтал Луис де Моралес в шестнадцатом веке.

Вильда еще больше смутилась, снова покраснела и с трудом могла проговорить:

– Мнение вашей милости… очень лестно… но хотя, может быть, и есть некоторое сходство – возможно, потому, что Мадонна – блондинка, что необычно в Испании – но… этот портрет – идеал красоты… с каким не сравниться обыкновенному человеку.

– Это может быть ваше мнение, – заметил маркиз, – но не мое.

Он устремил на нее внимательный взгляд, словно пытался что-то найти. Затем снова перевел глаза на портрет.

Он ничего не сказал, но Вильде казалось, что он говорит с ней, объясняя, почему ее сходство с Мадонной было так важно для него.

Наверно, прочитав ее мысли, он сказал:

– Вы правы, мисс Уорд, немногим дано увидеть воплощение своей мечты.

Не сказав больше ни слова, он повернулся и ушел, не оглядываясь.

Пока они разговаривали, Мирабелла смотрела на «Воз сена» Босха, где воз везли чудовища, символизировавшие страсти.

Мирабелле все казалось странным и забавным. Она захотела, чтобы Вильда объяснила ей один триптих с изображением маленьких зеленых дьяволов.

Вильда постаралась удовлетворить ее любопытство, и когда они бродили по галерее, осматривая одну картину за другой, она сочиняла о каждой какую-нибудь историю.

Но какая-то часть ее сознания была все еще занята маркизом и его словами.

Перед уходом ей захотелось снова вернуться к картине Луиса де Моралеса, чтобы убедиться, что она, как и маркиз, находит в ней сходство с собой.

Теперь, когда он указал ей на это сходство, она не могла не видеть его. Странно, что хотя Мадонна во многом походила больше на Гермиону, в спокойном безмятежном лице Мадонны, с бесконечной нежностью смотревшей на младенца, не было ничего от ее сестры.

Картина была настолько прекрасна, что Вильда могла только недоумевать, как мог маркиз найти в Мадонне сходство с ней.

И в то же время она сознавала, что каким-то необыкновенным образом он был тронут этим сходством. Он ушел потому, что не находил слов для выражения своих чувств. Вильда сама не понимала, откуда ей были известны эти его мысли.

Маркиз произвел на нее совершенно иное впечатление по сравнению с вчерашним днем, когда он показался ей подавляющим, страшным и неспособным составить счастье Гермионы. Но она понимала стремление Гермионы добиться положения, которое он мог ей дать. Она знала, что сокровища, которыми был наполнен дворец маркиза, были уникальны. Их владелице стал бы завидовать весь мир. Но было ли этого достаточно?

Вильде казалось, что этот вопрос задает ей отец, и ответ был предельно ясен.

Этого могло быть достаточно для Гермионы, но не для нее!

В памяти снова возникло лицо короля, и она услышала в своем воображении его голос, когда он сказал «очень красивое имя для очень красивой особы».

Ее неприятно поразило тогда, что столь важная персона заговорила с ней в такой манере, тем более что она помнила рассказы Гермионы. О женщинах, которых король преследовал, или, как естественно было ожидать, тех, кто преследовал его, потому что он был король.

«Я знаю, что это дурно», – думала Вильда.

Но она знала, что Гермиона просто посмеялась бы над ней и сказала, что такой деревенщине только в деревне и место.

Проходя по залам Прадо и спускаясь по ступеням туда, где ожидали его лошади, маркиз думал о том, какая глупость пришла ему в голову.

Разумеется, эта гувернантка из Англии не походила на Деву Марию с портрета де Моралеса, образ, овладевший им с детства.

Решив, что просто обманулся в мыслях и чувствах, он снова принял свой обычный облик. Презрительные линии от носа до кончиков твердых губ углубились, и в глазах его появились холодность и жесткость.

По тенистым улицам он направлялся к собственному дому, где все, что он собрал за годы, отличалось оригинальностью и высокой художественной ценностью.

Он сознавал, что некоторые вещи не только привлекали его, но и возбуждали, как это не удавалось женщинам.

Женщины преследовали его с самой ранней молодости, и он не мог вообразить себе жизни без них. Но он всегда сохранял независимость. Маркиз честно признавался сам себе, что женщины хоть и занимали важное место в его жизни, все же он видел в них скорее некий общий символ женственности, и мало кто привлекал его внимание своей индивидуальностью.

Он думал о женщинах, которых он знал. Если бы кто-то мог прочитать его мысли сейчас, он бы поразился, насколько этих женщин было много.

Как одна из его лошадей, пугливо шарахавшаяся от любых препятствий на дороге, маркиз остерегался воспоминаний о своем неудачном браке и его злополучных последствиях.

Он женился потому, что от него этого ожидали. Брак этот был устроен его отцом и отцом его невесты. Его мнения никто не спрашивал.

Но он принял этот союз, как принял свой титул, общественное положение и состояние, как нечто неизбежное.

Только когда были принесены брачные обеты и на пальце невесты появилось кольцо, он понял, что совершил непоправимый шаг, заставлявший его с тревогой думать о будущем.

В то время он еще не утратил идеализма, свойственного молодости.

Больше всего он желал прославить имя, которое носил, и совершить героические деяния, подобные тем, которыми прославились в испанской истории его предки.

Но уже после нескольких недель супружеской жизни ему пришлось столкнуться с злоязычной и строптивой молодой женщиной, которая, как он обнаружил, ненавидела его с момента их первой встречи.

Подобно ему, она оказалась вовлеченной в супружество, не понимая, что это значит.

Будь они оба старше, они смогли бы найти что-то общее в их положении марионеток, управляемых своими родителями.

Вместо этого они ожесточенно враждовали, все больше углубляя разверзшуюся между ними пропасть.

После брачной ночи и попытки маркиза исполнить супружеский долг ни о какой любви между ними не могло быть и речи.

Жена была ему отвратительна, как какое-то гадкое насекомое, и когда она с криком потребовала от него оставить ее в покое, он с готовностью согласился.

В то же время оба они сознавали, что оказались в ловушке, из которой не было выхода. Поскольку они занимали высокое положение в свете, у них были определенные обязанности, которые им приходилось исполнять.

Свадебные подарки все еще продолжали прибывать со всех концов страны, где у отца маркиза были земельные владения. За подарки приходилось благодарить и приглашать поздравителей в гости.

Больше всего маркиза раздражал вид его жены в семейных драгоценностях, сидящей за столом на хозяйском месте.