Тем не менее ему предстояло на глазах у всех провожающих проститься с Карлосом. Он поднял сына так, чтобы его видели толпы собравшегося народа и торжественно поцеловал сначала в одну, а потом в другую щеку. Эта церемония понравилась Карлосу, он восторженно оглядывал горожан и совсем не обращал внимания на отца.

Еще во дворце, оставшись с ним наедине, Филипп сказал: «Я долго не увижу тебя, Карлос. Обещай, что будешь хорошим мальчиком и постараешься учить уроки».

Карлос не ответил, только посмотрел на отца хмурым, немного плутоватым взглядом.

«Сын мой, в отсутствие деда и отца на тебя ложится особая ответственность. Ты должен служить примером всем нашим подданным».

Мальчик продолжал хмуриться. Этот разговор явно был ему не по душе.

«Нужно, чтобы люди полюбили тебя. И ты должен хорошим поведением завоевать уважение деда и отца. Наконец Карлос заговорил:

«Меня любит Хуана. Моя тетя любит своего Малыша».

Проехав через всю Каталонию, Филипп прибыл в Порт-Боу, где его поджидали пятьдесят пять галер и множество более мелких судов адмирала Дориа. Адмирал встал перед принцем на колени и со слезами на глазах воскликнул:

– О Господи, пошли добрую погоду Твоему слуге, который своими глазами видел Твое чудесное спасение!

Филипп был наслышан о сентиментальности адмирала, боготворившего своего принца. И в то же время он знал, что Дориа выразил чувства всего испанского народа.

Его охватило чувство благодарности к испанцам, так любившим его. Правда, он знал, что его любили только как будущего правителя, а не как человека; в личном общении он производил скорее отталкивающее впечатление. Но ему вполне хватало этой преданности и той настоящей любви, которую питали к нему Изабелла и ее дети. Вот почему он искренне благодарил испанцев за их чувства.

И в то же время он ни на минуту не забывал, что был принцем. Слушая восторженные крики своих будущих подданных, он не мог отогнать от себя навязчивые воспоминания о смуглолицем тщедушном мальчике, сказавшем ему на прощание: «Меня любит Хуана. Моя тетя любит своего Малыша.».

Через Геную он проехал в Милан и далее в Мантую.

Итальянцы его сразу невзлюбили. Шумные и непоседливые, они не придавали большого значения тому, чем он гордился и что считал своим долгом. Впрочем, он не хуже других знал, какое впечатление производил на них.

«Он слишком серьезен, этот Филипп, – говорили они. – Неужели он никогда не смеется и не делает комплименты дамам?»

Они вспоминали его отца. Вот это мужчина, так мужчина! На него было приятно посмотреть – и за столом, и в обществе женщин. Таких мужчин итальянцы понимали и уважали.

Затем последовали Тироль, Германия и Люксембург – здесь повторялась та же история. «Уж очень он строг, этот принц!» Простые люди осуждающе покачивали головами. Не хотели бы они иметь такого правителя! Уж лучше какой-нибудь весельчак. Вот император Карл, он обладал какой-то внутренней силой, за это они и любили его; молодой Максимилиан, племянник, а теперь и зять императора, тот во многом походил на своего дядю. А этот напыщенный испанец? Кто он такой, чего от него ждать? Нет, он был не в их духе. Вот почему их приветствия и благословения звучали как-то вяло и неискренне.

В апреле он наконец прибыл в Брюссель.

По желанию императора ему здесь устроили великолепный прием. Правда, Карл пребывал в замешательстве. Он уже давно не видел сына, но знал, что манеры и внешность Филиппа едва придутся по нраву этим крепким, живущим в свое удовольствие людям, которые никогда и ни в чем не любили излишних церемоний. Хорошо изучивший фламандцев, он понимал, что они не примут своего будущего правителя, если его вкусы и привычки не будут походить на их собственные.

Карл встречал Филиппа во дворце. С ним были две его овдовевшие сестры – Мария Венгерская и Элеонора, вторая жена Франциска Первого. Мария слыла практичной, энергичной женщиной; Элеонора была покладиста и сентиментальна. Обе с нетерпением ожидали приезда Филиппа. Мария – потому что хотела принять участие в семейных делах и предвидела бурю, которая могла разразиться из-за наследства, разделенного между Филиппом и Максимилианом; Элеонора – потому что Филиппу пора было жениться, а она подобрала ему подходящую супругу в лице своей дочери от Мануэля Португальского, с которым она, Элеонора, состояла в браке перед тем, как стала второй женой короля Франции.

Но ни одна из этих дам не ждала племянника с таким нетерпением, с каким желал повидать сына император Карл.

Стоя у окна, император смотрел на толпу, собравшуюся на улице, и слушал звуки торжественной музыки. Наконец он увидел приближающуюся кавалькаду. Впереди на прекрасном арабском жеребце скакал Филипп, наследник испанской короны и будущий обладатель той части Европы, которую его отец был в силах вырвать из цепких рук брата и племянника.

Но так ли следовало будущему правителю въезжать во фламандский город? Как бы гордо он ни восседал на своем скакуне, он по-прежнему был худощав и бледен – такой не мог понравиться этим сильным жизнерадостным людям. Хуже всего, он не улыбался, а со строгим видом смотрел вперед. На его месте Максимилиан посылал бы воздушные поцелуи девушкам, смотревшим на него из окон, и одним только этим навсегда покорил бы их; он бы приподнимал шляпу, махал рукой, кланялся и улыбался каждому встречному. Увы, Филипп предстал перед ними важным и неприступным, настоящим испанцем среди цветущих фламандок и фламандцев.

Дорогой мой сын, подумал император. Нам предстоит о многом поговорить. Но прежде всех разговоров я попрошу тебя хотя бы ненадолго забыть твою церемонность. Когда приезжаешь во Фландрию – а тем более, собираешься стать ее правителем, – нужно быть таким же, как все фламандцы.

Филипп тихо ненавидел свою жизнь и мечтал вернуться в Испанию.

С особенной грустью он думал о доме доньи Изабеллы, о его гобеленах – не слишком дорогих или искусных, но нравившихся ему своей простотой; вспоминал, как она радовалась фламандским коврам, которые он дарил ей; мечтал о том, чтобы вновь пройти через уютный дворик, войти в покои Изабеллы, подержать на руках младенца и поговорить с Гарсией.

Карл заметно постарел со времени их последней встречи. Его полное лицо осунулось, лоснящуюся багрово-красную кожу избороздили морщины и синие прожилки; глаза поблекли; на руках выступили вены, и он сказал Филиппу, что такие же узловатые жилы были видны и на ногах, только гораздо отчетливей. У него часто кружилась голова и порой он по нескольку дней проводил в постели.

– Впрочем, хватит обо мне! – воскликнул он. – Давай поговорим о тебе, сын мой.

– Всегда к вашим услугам, отец, – с достоинством произнес Филипп.

– Я доволен твоим видом. Таким сыном можно гордиться. Но ты приехал из Испании, а здесь совсем другие порядки и обычаи. Учти, этот народ готов полюбить тебя не меньше испанцев, но если испанцы желают видеть в тебе какое-то высшее существо, почти полубога, то здешние люди хотят, чтобы ты оставался человеком. Им было бы приятно узнать, что ты не пренебрегаешь их женщинами; они хотели бы посмотреть, как ты участвуешь в конных состязаниях и завоевываешь самые лучшие награды. Вот какой правитель им нужен.

– В таком случае, боюсь, они вряд ли будут восхищаться мной.

– А мы их заставим. Назавтра я назначил конные состязания. Уже построен специальный павильон. Скачки будут устроены в честь твоего приезда, и твой триумф начнется в тот самый момент, когда ты покажешься на арене.

– Насколько это разумно? Из меня так и не получился хороший наездник. Даже Цунига ничего не смог поделать со мной.

– Уверен, ты справишься со своей задачей.

Он засмеялся и приблизил свое лицо к Филиппу настолько, что тот почувствовал запах чеснока, шедший из его рта.

– Или ты думаешь, что кто-нибудь посмеет обойти тебя? Да будет тебе известно, я уже отдал соответствующее распоряжение.

– А если кто-нибудь прознает? – спросил Филипп. – Тогда результаты турнира не будут иметь никакого значения.

– Вот тебе и на! Ты стал настоящим циником, сын мой. Только не совсем понимаешь простых людей. Для них главное – видеть твой триумф. А кроме того… Ты ведь знаешь, как досаждает мне мой брат Фердинанд. Да еще Максимилиан, его тоже нельзя не учитывать. Ты должен уяснить себе одну простую вещь: что бы я ни делал ради твоего успеха, в конечном итоге все будут решать фламандцы, которым отнюдь не безразлично, кто станет их правителем.

– В таком случае, я полагаю, они предпочтут меня кому-нибудь другому.

– Напротив. У них не будет выбора. Во время первого знакомства с ними ты держался чересчур уж натянуто, но в будущем ты научишься делать все так, как им нравится, – улыбаться, шутить, есть, пить, ухаживать за женщинами. Тебе предстоит завести любовницу. И тем самым оправдать ожидания фламандцев. – Карл хохотнул. – По-моему, ты не очень доволен этой перспективой.

– Такие вещи не устраиваются по заказу.

– Ничего, я устрою. Здешние женщины хороши собой – а сколько времени ты не состоишь в браке? О, я наслышан о твоих нежных чувствах к Изабелле Осорио. Они говорят в твою пользу, но здесь не Испания. Словом, ты должен без промедления завести любовницу.

Филипп потупился.

– А кроме того, нам нужно немедленно обсудить еще одну важную проблему, – продолжил Карл. – Ты слишком долго был вдовцом. Пора подыскать тебе достойную супругу.

Элеонора, тетя Филиппа, попросила у него аудиенции.

Он чувствовал себя разбитым и униженным. Замысел с турниром провалился. Видимо, Карл не вполне разъяснил свои указания, и Филипп не выиграл ни одного забега. Зрители молчали, они явно не были в восторге от их принца.

Ему хотелось поскорей вернуться домой. Он всей душой ненавидел этих людей, их грубые конские состязания и не менее грубые остроты, их озабоченность в застольях и любовных приключениях.

Его отец был таким же, как все они, – только теперь он это понял. А он, Филипп, не мог не быть принцем Испании.

Элеонора, вероятно, пришла пожалеть его – она слыла доброй женщиной. Она с пониманием отнеслась к малолетним сыновьям Франциска Первого, когда те попали в испанский плен, и они полюбили ее. Старшего уже не было в живых. Поговаривали, что его отравил итальянский виночерпий, служивший той итальянке, которая теперь была французской королевой; младший стал королем Франции и супругом Екатерины Медичи, на которую многие французы возлагали ответственность за смерть его старшего брата.

Элеонора была свидетельницей его унижения на сегодняшнем турнире. Что ж, за сочувствием Филипп всегда обращался к женщинам – к Леоноре, Марии Мануэле, Изабелле, а вот теперь и… да, возможно, ему пригодятся утешения Элеоноры.

Она встала перед ним на колени.

– Ваше Высочество, вы позволите мне говорить начистоту?

– Разумеется, дорогая тетя.

Он хотел обнять ее, но не мог себе этого позволить. Сидя в своем кресле, он мог только лишь попросить ее подняться с колен и занять место рядом с ним. Он нуждался в утешении, но должен был оставаться испанским принцем.

– Мне хотелось бы поговорить о моей дочери.

– О принцессе Португальской? – сказал Филипп, чтобы скрыть замешательство от нахлынувших на него воспоминаний, – дочь Элеоноры была тетей Марии Мануэлы.

– Она очаровательная девушка, – продолжила Элеонора. – Уверена, вы ее полюбите. Она много слышала о вас и, насколько я знаю, уже давно увлечена вами… У нее будет богатое приданое. Я думаю, если вы одобрите эту партию, император тоже не будет возражать.

– Мария…

Он произнес это имя так тихо, что она едва ли расслышала его. А у него перед глазами возникло видение – девушка с испуганными глазами, верхом на осле проезжавшая по улицам Саламанки. Эта девушка, Мария Мануэла, стала его женой, а позже навсегда покинула, оставив ему сына Карлоса.

Он встал и прошелся по комнате. Ему не хотелось, чтобы Элеонора видела его чувства. Наконец он остановился и посмотрел на нее.

– Вы обсуждали этот брак с императором?

– Нет, Ваше Высочество. Но, полагаю, он уже и сам подумывал о нем.

– Хорошо, я тоже подумаю, – сказал Филипп.

Он поклонился, давая понять, что аудиенция закончена. Она спокойно вышла из комнаты, оставив его наедине со своими мыслями.

Жизнь словно решила подшутить над Филиппом. Ему требовалась жена, и, разумеется, в претендентках не было недостатка. Ирония заключалась не в этом. Удивительно было, что время как будто повернулось вспять, когда отец однажды сказал ему: «А ты знаешь, Жанна Наваррская развелась с этим дураком герцогом де Клеве. Может быть, ты все еще желаешь взять ее в жены?»

Это предложение заставило его задуматься. На какое-то время в нем ожили прежние чувства к ней. Он помнил, как она пошла в кафедральный собор, чтобы прелаты засвидетельстовали ее нежелание вступать в брак; как сопротивлялась своей матери и королю Франциску. Тогда он восхищался ее смелостью; теперь увидел ее поведение в ином свете. Подобное неуважение к власти уже не казалось ему качеством, подходящим для его супруги.