На позолоченных стульях, специально принесенных в часовню и стоявших на каменном полу, восседали тетушка Сильвия и Элси. Старушка протянула руку и пожала недвижную ручку куклы, как бы ободряя ее, а затем принялась подпевать органу визгливым сопрано.

«Надеюсь, у Господа есть чувство юмора, — подумал Кевин, улыбаясь. — Занятно, что при всех своих проблемах с головой тетя Сильвия научилась так замечательно одевать свою Элси. Кукла выглядит совсем как человек. Я поручил бы тетушке одеть свою невесту, если бы не был уверен, что Джилли задушит бедную старушку в знак благодарности».

Олив как раз приступила ко второй версии гимна (Кевин от души надеялся, хоть его надежда и была весьма слабой, что она не сочтет себя обязанной продемонстрировать все многочисленные его версии), когда двойные двери часовни наконец открылись и вошел Муттер, подталкивая Джилли.

После короткой заминки (горячие перешептывания, топанье ногой) Джилли наконец согласилась подать Муттеру руку и начать вместе с ним движение к алтарю.

Кевин обернулся, чтобы взглянуть на приближавшуюся к нему невесту, и ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы выражение благодушия на его лице не сменилось маской гнева. Он окинул взглядом ее тоненькую фигурку, которую она несла с достоинством, и остановился на ее растерянном лице.

Она подходила ближе и ближе к алтарю и вот наконец вступила в круг света, отбрасываемого свечами. Ее бледное лицо казалось алебастровым по контрасту с копной ярко-рыжих кудрявых волос. В волосы были воткнуты три длинных страусиных пера, которые качались и кивали, задевая голову Муттера на каждом шагу, приближавшем их к алтарю.

Но ни ее белая кожа, ни огненно-рыжие волосы, ни даже этот безумный плюмаж не могли затмить свадебный наряд Джилли.

Платье было велико ей не меньше чем на три размера, поэтому чудом не спадало с ее плеч.

Оно также вышло из моды не меньше тридцати лет назад, и его шлейф длиной не меньше четырех футов волочился за Джилли по полу.

Более того, платье было сшито из шелка — материала, который отражал каждый блик света, отбрасываемого свечами.

Да, кое-что еще. Платье было красным — ярким, вульгарным, вызывающе красным!

Глаза Джилли встретили взгляд жениха, словно говоря: готов ли ты принять мой вызов, Кевин Ролингс?

Кевин поднял руку и провел ею по лбу, потряс головой — не веря своим глазам? В ужасе? Что он почувствовал? Он сам не знал.

Как раз в этот момент тетушка Сильвия, чьи мысли довольно трудно было угадать, увидела Джилли, шествующую мимо ее стула. Она решительно дернула ее, которую всю жизнь знала как служанку, за платье:

— Эй ты, девчонка! Моя Элси озябла, здесь такой сквозняк. Быстро принеси ей шаль!

Все говорило о том, что браку между Кевином Ролингсом, графом Локпортом, и некоей Евгенией Форчун не суждено стать церемонней, о которой у присутствующих сохранятся незабываемые впечатления.

* * *

— Евгения Жизель Горация Дон Форчун! — изрек Кевин саркастически по окончании свадебной вечеринки в большой гостиной, на которой присутствовали священник, слуги и великолепная тетушка Сильвия. — Разрази меня гром, Муттер, довольно впечатляющий набор имен дня результата случайного соития на сеновале. Ты абсолютно уверен, что моя новоиспеченная супруга именно то, о ком говорится в завещании? Незаконная дочь старика?

— Так как я не присутствовал на неправомочной церемонии, будучи прикован к постели ангиной, и не видел брачного контракта, я не могу утверждать этого на сто процентов, — отвечал Муттер. — Священника изображал странствующий проповедник, и, когда через год граф сделал свое заявление, найти его не представлялось возможным.

— А родители девушки? — настаивал Кевин. — Ведь она могла обратиться к ним за защитой.

— Даже этот путь был закрыт, милорд, так как оба умерли от инфлюэнцы через месяц после того, как прибыли в Италию, — Муттер печально покачал головой. — А ведь они отправились туда для того, чтобы поправить свое здоровье. Это урок нам всем, я считаю.

Джилли, до сих пор молчавшая, не могла больше выдержать.

— Придержи свой грязный язык, когда говоришь о моих предках, Муттер-Гуттер, или мне придется порубить тебя на отбивные! — пригрозила она адвокату, после чего обратилась к супругу: — А ты, напыщенный хлыщ, как можешь ты смеяться над моими именами? Если тебя шокировал перечень имен, прочитанных священником, которые мне дали при крещении, то я была шокирована в не меньшей степени, когда он обратился к тебе, Кевин Сильвестр!

Кевин вздрогнул.

— Прошу тебя, женушка, я хотел бы, чтобы это осталось между нами. Я обещаю больше не заговаривать о твоих именах, если ты окажешь мне встречную любезность.

— Ну что ж, — заметил Муттер, — час поздний, милорд, миледи. Если мне будет позволено, может быть, мы… закончим с этим?

Все трое уселись в кресла, и Муттер достал несколько документов, выбрал из них один, имевший вполне официальный вид: пергамент, надпись на котором была сделана каллиграфическим почерком.

— Вот та загадка, которую ваш двоюродный дедушка приготовил для вас, милорд, — произнес он, подавая пергамент Кевину, который прочитал написанное вслух:

Ты ешь хлеб бедности, дитя.

Вот ре-а-би-ли-та-ция!

Фортуна ждет в кругу времен.

Ключ к счастью — в имени твоем.

— Что ж, — прокомментировал Кевин, — Шекспиру нечего опасаться конкуренции. Мой дедушка оказал миру большую услугу, не став поэтом. Но что все это значит — здесь должно быть зашифровано какое-то послание?

Джилли поднялась со своего места и взяла пергамент из рук Кевина — он не сделал попытки его удержать. Она пересекла комнату, читая и перечитывая загадку, наконец, остановилась и обратилась к мужчинам:

— Девушка, к которой обращена загадка, — это я, вы согласны? Все остальное — сущая бессмыслица, еще одно доказательство того, что у старика помутился разум.

Левая бровь Кевина слегка приподнялась.

— Я знаю, что этот человек обрек тебя на бедность, Джилли, но помни — он был твоим отцом.

— Правда? — возразила Джилли, уперев руки в бока. — Чего ты хочешь от меня — слез или изъявлений благодарности за то, что он наконец соизволил признать меня? И каким же образом он это сделал, а? Вынудив меня вступить в брак против моей воли, а потом повесив у меня перед носом эту загадку, как морковку перед мордой ослика!

Она откинула назад свою рыжую шевелюру и расхохоталась:

— Ха! И они еще называют меня отродьем!

— Ну-ну, детка, — сочувственно произнес Кевин, в то время как Муттер пытался стать невидимым, вжавшись в кресло. — Мы всего лишь пытаемся стать сильнее обстоятельств. Дай-ка мне загадку.

Она подала ему пергамент с таким видом, будто до смерти рада от него избавиться, и процокала каблуками к ближайшему креслу, в которое и опустилась, даже не пытаясь сделать это изящно.

Кевин откладывал начало своей речи, потягивая бренди и перечитывая загадку снова и снова, затем он сообщил Муттеру о том, что, по его мнению, стихи действительно адресованы Джилли.

— Обратите внимание, что слово Fortune написано с большой буквы — как будто это фамилия, которую он дал своей дочери вместо девичьей фамилии ее матери.

— Целый год прошел, прежде чем ее рождение вообще было зарегистрировано, так как граф запретил кому-либо посещать Холл, даже местному священнику, а когда наконец ему разрешили сделать запись в церковной книге, эта фамилия была единственной, на которую согласился граф, — Муттер печально покачал головой. — Создается такое впечатление, что уже тогда он имел определенный план относительно ее будущего — как еще можно объяснить его завещание?

— Или его отвращением и даже ненавистью ко мне, отдаленному родственнику, которому предстояло унаследовать все, что по праву должно было принадлежать его сыну.

— Какому сыну? — фыркнула Джилли. — Беспутному пьянице, которого проткнул ножом обманутый муж, ставший по его вине рогоносцем, или моему брату, который не сделал и вздоха? Он не любил ни того, ни другого, вот что я вам скажу. Он просто хотел иметь наследника по крови. Если бы я родилась мальчиком, любезный мой Кевин, ты бы и по сей день скрывался от кредиторов и обманывал судебных приставов.

Джилли была права, и Кевин знал это. Но сознание того, что все они стали жертвами обстоятельств, мало что давало для разрешения загадки. Все, что оно могло, — это напомнить Джилли о ее злоключениях, а ему — о его обязательствах. Ни к кому в особенности не обращаясь, он предположил:

— Не мог ли он доверить секрет разгадки своей сестре, как вы думаете?

Джилли захлопала ладонями по коленям от восторга.

— А если и да, дурья твоя башка? В доме больше сотни часов, а я не могу добиться у этой придурочной, который час.

Ее речь запестрела просторечиями, что происходило с нею всегда, когда она волновалась.

— По мне, легче добиться ответа от Элси, чем от этой старой гусыни.

Кевин рассмеялся, разделяя ее веселье.

— Ты права, конечно, права, детка. У меня, должно быть, рассудок помутился за последние дни, если я об этом подумал. Столько событий, и этот проклятый дом… — закончил он, окинув взглядом мрачную комнату.

— Ты выглядишь здесь не к месту, — насмешливо поддержала его Джилли. — Лондонский модник в Холле столь же уместен, как шелковые занавески в конюшне.

Пока новобрачные обменивались испепеляющими взглядами (Кевин больше, чем хотел признать, злился и непрерывные наскоки Джилли, а она расстроилась, вспомнив о том, что стоящий перед нею во всем своем блеске мужчина — не только ее постылый супруг, но и постоянный спутник, до тех пор пока не будет разгадана дурацкая загадка), Муттер пробормотал что-то о позднем времени и удалился как можно незаметнее.

В комнате надолго воцарилось неловкое молчание, наконец, Кевин нарушил его, предложив жене начать готовиться ко сну.

— Я буду с волнением ждать момента, когда увижу твое ночное облачение — будет ли оно столь же пламенным, как свадебное? Мое блаженство, — проворковал он, — мечты об атом лишают мена разума. Поторопись, женушка. Я присоединюсь к тебе очень скоро.

Джилли взбесило то, что ее шелковый наряд не произвел на Кевина ожидаемого впечатления, а еще больше то, что ее триумфальное шествие к алтарю было превращено тетушкой Сильвией в фарс. И вот сейчас с таким видом, словно ничего не произошло, он снова напоминает ей об этом с целью выставить ее полной дурой!

Она процокала каблучками мимо него и вышла из гостиной, захлопнув за собой двойную дверь так, что канделябры зазвенели над его головой, осыпав его шею в плечи скопившейся на них пылью.

— Тигренок, — улыбнулся он, отряхиваясь. — Не стоит приручать ее слишком быстро. Темперамент — единственное, что в ней есть привлекательного.

Он допил остатки бренди из бокала и вылил туда асе, что оставалось в графине, чтобы ваять с собой в спальню, где — он был в этом уверен — его поджидал Уилстон с наполненной горячей ванной.

— Это моя первая брачная ночь, — сказал он себе, глядя на графин и прикидывая, хватит ли его содержимого для достижения его целей. — В конце концов, никакая помощь не будет лишней.


Кевин провел добрый час в умелых руках Уилстона, который почтительно приговаривал:

— Если милорд соизволит приподнять ногу, чтобы я смог надеть на него эти туфли… — он сопровождал это обрывками слухов, собранных внизу, — Олив Зук клянется, что отнесла в спальню графини не меньше двадцати ведер горячей воды, — и собственными комментариями, свидетельствующими о том, что слуга его светлости прекрасно понимает размер той жертвы, которую граф намерен принести на алтарь рода Ролингсов, дабы обессмертить свое имя в потомстве.

— Знаешь ли что, Уилстон, дружище, — заметил Кевин, — я начинаю понимать, какое давление испытал на себе Принни[4], когда его впервые представили ее королевскому высочеству принцессе Каролине. Неудивительно, что этот человек так пристрастился к шерри-бренди, кроме всего прочего.

Наконец, когда тянуть время дольше стало уже невозможно, Кевин расправил плечи и придирчиво изучил свое отражение в затуманенном зеркале. Его глаза сказали ему, что он, по крайней мере, похож на новобрачного — одетый в ночной халат из темно-синего бархата поверх голубой шелковой пижамы. Уилстон повязал ему на шею белый шелковый шарф, снял несуществующую пылинку с рукава, и Кевин вышел из комнаты, отправившись в долгий путь к своим покоям.


Покои были, как и все помещения в Холле, огромны. За двойными массивными дверями находились передняя, большая гостиная, две спальни с примыкающими к ним гардеробной и спальнями для прислуги, клозет, переоборудованный в ванную комнату, и широкий балкон, выходящий в западную часть парка.