Как-то вечером доктор вернулся почти в одиннадцать. Я уже решила, что он не придёт, думая, что наши странные отношения, наконец, изжили себя. Я поднималась по лестнице, когда услышала тихий стук в дверь. Просто тук, тук, тук. Это мог быть порыв ветра, настолько был слабым звук. Но, благодаря моей надежде, я услышала его. Айзек не смотрел на меня, когда я открыла дверь. Не хотел. Или не мог. Он, казалось, обнаружил, что мои полы очень интересные, а затем место чуть выше моего левого плеча. У него были тёмные круги под глазами, две полые луны, отороченные ресницами. Было практически невозможно решить, кто выглядел хуже — я в слоях одежды или Айзек с повисшими плечами. Мы оба выглядели изрядно побитыми.

Я пыталась притвориться, что не наблюдаю за ним, когда он зашёл в ванную и плеснул на лицо холодной воды. Когда доктор вышел, две верхние пуговицы рубашки были расстёгнуты и рукава закатаны до локтей. Айзек никогда не приносил сменную одежду. Мужчина спал в том, в чём был, и уходил рано утром, по-видимому, чтобы попасть домой и принять душ. Не знаю, где он жил, сколько ему было лет, или какую медицинскую школу окончил. Всё то, что можно узнать, задавая вопросы. Я знала, что он водил гибрид. Его лосьон после бритья пах как чай масала (Прим. пер.: «чай со специями» — напиток родом с Индийского субконтинента, получаемый путём заваривания чая со смесью индийских специй и трав), пролитый на старую кожу. Три раза в неделю Айзек покупал продукты. Всегда в бумажных мешках; большая часть Вашингтона состоит из людей, пытающихся спасти планету. Одна баночка колы в день. Я всегда выбирала пластик, просто ради вызова. Теперь в моей кладовой была куча бумажных продуктовых сумок, все аккуратно сложены друг на друга. По четвергам он начал прикатывать зелёный мусорный бак к моей обочине. Я официально и не добровольно стала частью зелёного культа людей. По воскресеньям Айзек крал газету моего соседа. Это единственное, что я действительно в нём любила.

Доктор открыл холодильник и заглянул внутрь, одной рукой потирая шею.

— Здесь ничего нет, — сказал он. — Давай сходим поужинать. — Не то, чего я ожидала.

Я сразу почувствовала, что не могу дышать. И пятилась, пока пятки не упёрлись в лестницу. Я не выходила из дома в течение двадцати двух дней. Я боялась. Боялась, что ничего не будет как прежде, боялась, что всё будет по-старому. Боялась этого человека, которого не знала, и который говорил со мной так фамильярно. Давай сходим поужинать. Как будто мы делали это всё время. Он ничего не знал. Не обо мне, по крайней мере.

— Не убегай, — произнёс он, подходя к месту, где кухня соединялась с гостиной. — Ты не выходила из дома три недели. Это всего лишь ужин.

— Убирайся, — ответила я, указывая на дверь. Он не двигался.

— Я не позволю чему-нибудь случиться с тобой, Сенна.

Тишина, которая последовала, была настолько громкой, что я слышала, как капал кран, как бьётся моё сердце, как сковывавший мои ноги страх просачивался сквозь поры.

Тридцать секунд, две минуты, минута, пять. Не знаю, как долго мы стояли в немом противостоянии. Он не произносил моё имя с ночи, когда нашёл меня на улице. Мы были двумя незнакомцами. Теперь, когда доктор произнёс его, всё вдруг стало реальным. «Это на самом деле происходит», — думала я. Всё это.

Но он добил.

— Мы пойдём к машине, — сказал Айзек. — Я открою для тебя дверь, потому что это то, что я всегда делаю. Мы поедем в замечательный греческий ресторан. Там лучшие гирос (Прим. ред.: блюдо греческой кухни, сходное с турецким донером (дёнер—кебабом) или арабской шаурмой. Разница в том, что в гирос с мясом и соусом кладут картофель фри. В качестве соуса используют томатный соус, соус «Дзадзики»), который ты когда-либо пробовала, да и открыто круглосуточно. Ты сможешь выбрать музыку в машине. Я открою для тебя дверь, мы войдём внутрь и займём столик у окна. Мы захотим, чтобы стол был у окна, потому что через дорогу от ресторана тренажёрный зал, который находится рядом с пекарней. И мы захотим посчитать, сколько покинувших тренажёрный зал остановятся купить пончики после тренировки. Мы будем разговаривать, или же сможем просто смотреть на пекарню. Всё, что пожелаешь. Но ты должна покинуть дом, Сенна. И я не собираюсь позволять чему-нибудь случиться с тобой. Пожалуйста.

Меня трясло, когда он закончил. Так сильно, что я должна была сесть на нижнюю ступеньку, мои ногти вонзились в дерево. Это означало, что я рассматривала его предложение. На самом деле я думала о том, чтобы выйти из дома, желая попробовать гирос... и смотреть на лавку по продаже пончиков. Но не только из-за этого. В его голосе что-то было. Доктор должен был так сделать. Когда я подняла голову, Айзек Астерхольдер стоял на том же месте. Ожидал.

— Хорошо, — ответила я. Это было не похоже на меня, но всё изменилось. И если он был здесь ради меня, я могла бы сделать это ради него. Но только в этот раз.

Шёл дождь. Я любила прикрытие, которое давал дождь. Он защищал от жестокости солнца. Возрождал вещи к жизни, заставляя их процветать. Я родилась в пустыне, где солнце и мой отец чуть не убили меня. Я переехала в Вашингтон из-за дождя, потому что он привносил в мою жизнь чувство, что моё прошлое смывается. Я смотрела в окно, пока Айзек не протянул мне iPod. Он был довольно потрёпанный. Любимый.

Там был саундтрек из фильма «Волшебная страна». Я нажала на «плей», и мы ехали без слов. Ни с наших уст, ни из музыки.

       В ресторане, который назывался «Олив», пахло луком и бараниной. Мы сели у окна, как Айзек и обещал, и заказали гирос. Ни один из нас не произносил ни слова. Было вполне достаточно просто быть среди живых. Мы наблюдали за людьми, проходящими по тротуару через дорогу. За посетителями тренажёрного зала и посетителями пекарни, и, как он обещал, иногда это были одни и те же люди. Пекарня назвалась «Дырка от бублика». На вывеске был большой розовый матовый пончик со стрелкой в центре. Также на ней был большой мигающий синий знак, который гласил: «Открыто 24/7». Люди в городе не спали. Я должна жить здесь.

У некоторых людей воля была сильнее, чем у других, они только с любовью смотрели в окно «Дырки от бублика» и спешили к машинам. Их автомобили были в основном гибридами. Как правило, гибридные водители задирали нос при виде того, что вредно для них. Но большинство из них не могло устоять перед искушением. Казалось, это была злая шутка, правда. Я насчитала двенадцать человек, которые сопротивлялись вызову быть здоровыми, но последовали за запахом сдобы и липкой глазури. Мне больше нравились эти люди, лицемеры. Я могла бы быть одной из них.

Когда мы поели, Айзек достал кредитку из бумажника.

— Нет, — произнесла я. — Позволь мне…

Он, казалось, готов был спорить. Некоторые мужчины не любят кредитные карты женского пола. Я окинула его жёстким взглядом, и примерно через пять секунд доктор засунул кошелёк обратно в задний карман брюк. Я протянула свою карточку, что было проявлением силы, и выиграла. Либо Айзек просто позволил мне это сделать. Так или иначе, было хорошо проявить немного силы. Когда мужчина увидел, что я смотрю на магазин пончиков через улицу, то спросил, хочу ли я один из них. Я кивнула.

Айзек привёл меня в магазин и купил полдюжины. Когда он протянул мне пакет, тот был горячий... жирный. Мой рот наполнился слюной.

Я съела один, пока доктор вёз меня домой, и мы слушали оставшуюся часть саундтрека «Волшебной страны». Я даже не любила пончики, просто хотела узнать, что заставляло этих людей превращаться в лицемеров.

Когда мы заехали на мою подъездную дорожку, я не была уверена, собирался ли он зайти или оставит меня у двери. Сегодня правила изменились. Я согласилась выйти куда-нибудь с ним. Как будто у нас свидание или, по крайней мере, дружеская встреча. Но когда я открыла дверь, Айзек последовал за мной внутрь и закрыл засов. Я поднималась вверх по лестнице, когда услышала его голос:

— Сегодня я потерял пациентку. — Я остановилась на четвёртой ступеньке, но не обернулась. А следовало бы. Что-то вроде этого стоило того, чтобы обернуться. Его голос прозвучал низко: — Ей было всего шестнадцать. Её сердце остановилось на столе. Мы не смогли спасти её.

Моё сердце колотилось. Я сжала перила до такой степени, что вены проступили на руках, и думала, что дерево могло сломаться под давлением.

Ждала, что он скажет что-то ещё, и, когда доктор ничего не сделал, я поднялась по оставшимся ступенькам. И после того, как попала в свою спальню, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Почти так же быстро я развернулась и прижалась ухом к дереву. Не слышала никакого движения. Я сделала семь шагов назад до тех пор, пока не упёрлась ногами в кровать, широко раскрыла руки и упала назад.

Когда мне было семь, мать бросила отца. Она бросила и меня, но, в основном, оставила отца. И сказала мне об этом, прежде чем вынесла два чемодана за дверь и забралась в такси. «Я должна сделать это ради себя. Он медленно убивает меня. Я не оставляю тебя, я ухожу от него».

У меня никогда не было мужества спросить, почему мать не забрала меня. Я наблюдала в окно гостиной, как она уезжала, прижав руки к стеклу и безмолвно умоляя ОСТАНОВИТЬСЯ... Прощальные слова, которые она мне сказала: «Ты будешь чувствовать меня, падая назад». Мать поцеловала меня в губы и ушла.

Я никогда не видела её снова. А всё время пыталась понять, что она имела в виду. Моя мать была писательницей, одной из малоизвестных вычурных писак, которые окружали себя цветом и звуком. В конце семидесятых она опубликовала два романа, а затем вышла замуж за моего отца, который, как утверждала мать, высасывал из неё всё творчество. Иногда мне казалось, что я стала писателем просто, чтобы она заметила меня. Как следствие, я была очень хороша в этом. И не чувствовала её, падая назад.

Я смотрела в потолок и задавалась вопросом, как чувствует себя человек, держащий чью-то жизнь в своих руках, а затем, смотрящий, как она ускользает прочь. Как Айзек. И когда это я начала называть его по имени? Я чувствовала, что проваливалась в сон, и закрыла глаза, приветствуя его. И проснулась от собственного крика.

Кто-то держал меня, я извивалась то влево, то вправо, чтобы вырваться. Я закричала снова, и почувствовала горячее дыхание на шее и лице. Треск, и дверь спальни распахнулась. Слава Богу! Кто-то здесь, чтобы помочь мне. И тогда я поняла, что была одна, погружённая в остаток сна. Здесь никого не было. Никто не нападал на меня. Айзек склонился надо мной, произнося моё имя. Я слышала, как кричу, и мне было так стыдно. Я закрыла глаза, но не могла остановиться. Не могла отделаться от ощущения жестоких, безжалостных рук на своём теле, разрывающих, давящих. Я закричала громче, пока мой голос не отрастил ногти и не вонзил их в горло.

— Сенна, — произнёс доктор, и не знаю, как я услышала его сквозь шум, который создавала, — Я собираюсь прикоснуться к тебе.

Я не сопротивлялась, когда Айзек залез в постель позади меня, и вытянул ноги по обе стороны от моих. Затем приподнял меня, пока я не присела, прислоняясь спиной к его груди, и обернул руки вокруг моего туловища. Мои руки были сжаты в кулаки, пока я кричала. Единственный способ справиться с болью — двигаться, поэтому я раскачивалась взад и вперёд, и он двигался со мной. Его руки были якорем, связью с реальностью, но я всё ещё была наполовину во сне. Айзек назвал моё имя:

— Сенна.

Звук его голоса и тон немного успокоили меня. Голос Айзека был медленным раскатом грома.

— Когда я был маленьким, у меня был красный велосипед, — произнёс он. Я должна была прекратить кричать, чтобы услышать его. — Каждую ночь, когда я шёл спать, я молил Бога, чтобы он дал моему велосипеду крылья, чтобы утром я мог бы на нём улететь. Каждое утро я выползал из постели и бежал прямо в гараж, чтобы увидеть, ответил ли он на мои молитвы. Этот велосипед до сих пор у меня. Теперь уже больше ржавый, чем красный. Но я всё ещё проверяю. Каждый день.

Я перестала раскачиваться.

Меня всё ещё трясло, но его руки, обхватившие мою талию, уменьшили дрожь.

И я заснула в объятиях незнакомца. И не боялась.

Этой ночью он не вернулся, и следующей тоже.