Каждая эмоция внутри меня борется за то, чтобы вырваться наружу, и я открываю и закрываю свой пересохший рот, подавляя желание выплеснуть их. Вот они мы, две одинокие, сломанные души, погрязшие в своих собственных желаниях. Я родился в том мире, в котором она живет, и все, что мне хочется сделать, это увести ее оттуда. Украсть ее ото всех, кого она любит и знает, и тех, кто страстно желает ее улыбку и нежное сердце. Но я не могу этого озвучить. Не могу сказать, как сильно болит сердце от мысли, что она оставит меня. Я не могу описать ей, насколько сильно она изменила мужчину, которым я был, и что я сломлен уже сейчас и продолжаю разрушаться дальше.

— И я тоже.

Элли улыбается. И целая жизнь, полная одиночества и боли, распадается от яркости ее улыбки. Так что я улыбаюсь в ответ, потому что любое время, проведенное с ней, будь то день или час, того стоит.

— Жаль, что я не познакомилась с тобой, прежде чем... прежде чем ты уехал из Нью-Йорка. Жаль, что я не встретилась с тобой раньше. Но опять же, это было бы не столь важно. Я бы все равно нашла тебя.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что... потому что ты мой омар, — шепчет она.

— А? — вопрошаю я, подняв вопросительно бровь. Она сказала... омар?

Она лишь качает головой и улыбается, плотно сжав губы. Я переплетаю свои пальцы с ее, целуя костяшки перед тем, как выпустить ее из моего дома в последний раз. Из того холодного, стерильного места, где нашли приют мои тайны и уединение. Место, которое она наполнила большим теплом, чем солнце.

— Пойдем. Пора на занятия, — говорю я, и мы переступаем порог.

Останься, Элли. Не уходи. Уйди от него и останься со мной.

Вот что мне следовало сказать.


*


— Сперва я хочу сказать, что очень рад возможности учить вас и вести всех вас к здоровой, наполненной сексом жизни. Помимо этого, мне было очень приятно познакомиться с каждой из вас. Вы все — замечательные... всегда готовы учиться и совершенствоваться, даже когда не чувствуете себя на сто процентов комфортно или не разделяете мои убеждения. И мне просто хочется поблагодарить вас.

Я делаю глубокий вдох, чтобы озвучить свое решение, и смотрю на одиннадцать растерянных лиц, уставившихся на меня. Я горжусь ими, всеми. И мне действительно больно от того, что я должен произнести свои следующие слова, чтобы защитить их.

— Поэтому я с сожалением сообщаю вам, что курс закончится немного раньше, чем ожидалось, и вы все отправитесь домой.

— Что?

— Почему?

— Что-то случилось?

— Мы сделали что-то не так?

Все вопросы звучат одновременно, и я поднимаю руки ладонями, повернутыми к ним, чтобы их успокоить.

— Дамы, уверяю вас, ничего плохого вы не сделали. Просто всплыли некоторые проблемы, которые требуют моего пристального внимания. Конечно, вам будет произведен полный возврат стоимости и…

— Зачем ты это делаешь? — ее голос срывается, как и у меня. Я не могу даже посмотреть в ее сторону.

— Как я уже сказал, вам будет осуществлен полный возврат стоимости…

— Ты не можешь этого сделать. Ты не можешь просто отослать меня подальше. Ты не должен поступать так, Джастис!

Я открываю рот, чтобы объяснить, но влетает Диана, спасая меня от еще одного сухого, отрепетированного объяснения.

— Мистер Дрейк, у нас проблемы, — бормочет она мне на ухо. Я киваю и поворачиваюсь в сторону класса.

— Извините меня, я на минутку.

Я веду ее в кабинет, в котором в основном находятся шкафы для бумаг с информацией по клиентам и другие документы. И тогда я слышу его. Голос, который я не слышал в течение десяти лет. Голос, которого здесь быть не должно.

Я поворачиваюсь к Диане, чья темная, бронзовая кожа вдруг кажется мертвенно-бледной.

— Я пыталась объяснить, — причитает она. — Мистер Дрейк, что происходит? Персонал волнуется...

Голос становится все громче, все больше раздражительным. Он эхом проносится через холл и впивается в мои барабанные перепонки по мере того, как всплывают болезненные воспоминания. Я заскакиваю в зону отдыха сразу за гостиной, прежде чем меня заметят.

— Разберись, Диана, — мой голос спокойный и ровный, но, по правде говоря, все мое тело находится в степени боевой готовности. — Убедись, чтобы дамы не были в курсе.

Но как только я произношу эти слова, я понимаю, что уже поздно.

Слишком поздно.

Поклон, занавес закрыт. Можно просто идти домой.

— Элли-киска, иди сюда, детка.

Я наблюдаю из-за своего угла, как Эван Карр тянет Элли, мою Элли, в свои объятия. Он касается ее дикой, рыжей гривы, как будто опасаясь быть укушенным, его лоб немного морщится из-за ее иного внешнего вида.

— Вау, ты выглядишь... по-другому, — он оценивает ее одежду, ее загорелую кожу, ее распухшие губы, до сих пор несущие на себе мой вкус. Элли смотрит на него в упор в полном недоумении.

— Эван... Эван, что ты здесь делаешь?

— Я соскучился по тебе. В связи с этим скандалом вокруг этого парня Джастиса Дрейка я понял, что мне необходимо забрать тебя домой.

К этому моменту появляются другие домохозяйки, и хотя Диана пытается ввести их обратно в большую комнату, ее усилия оказываются тщетными. Ущерб уже нанесен.

— Скандал? О чем ты говоришь? — хмурится Элли. Он даже не смотрит прямо на нее, и что-то внутри меня заставляет содрогнуться от этого вида, страстно желая очертить ее губы и заставить их расплыться в улыбке, которую я знаю и люблю.

— Этот парень мошенник, Элли. Обманщик. Он обманул всех нас, чтобы просто залезть в трусы десятке невинных, ничего не подозревающих женщин, — Эван беспечно запускает руку в свои взъерошенные, грязные светлые волосы, словно не он порочит меня и мой бизнес.

— Ты же знаешь, что это неправда, — сурово отвечает Элли. Она вырывает запястье из его хватки.

Эван приближается ближе, как будто собирается поцеловать ее, но останавливается в миллиметре от ее губ.

— Да, но мы тут не одни. И мы же не хотим, чтобы они извлекли из этого выгоду, верно? — и он прижимает свои губы к ее, как только раздается щелчок фотоаппарата и в флуоресцентным свете комнату освещает ослепляющая вспышка.

Эван привел папарацци.

Этот ублюдок делает это для пиара. Не потому, что он любит и скучает по своей жене. Не потому, что он беспокоится за нее и о благополучии других женщин. Все это он делает для прессы.

Фотограф выходит из-за колонны и щелкает несколько кадров с супругами, а также интерьер дома.

— Где же этот Джастис Дрейк? — кричит он во всю глотку, чуть ли не выдавливая мои глаза и уши. — Где большой, плохой секс-доктор?

Он делает все, чтобы я вышел из тени и противостоял ему. Чтобы показал ему, прямо кто, мать его, я такой. Именно этого он и добивается. Хочет получить ответную реакцию, поэтому так играет. Сейчас я это четко вижу. Эван Карр разоблачает сексуального хищника, Джастиса Дрейка. Ну, на хрен! Я не буду подкармливать его маленькое дермовое шоу.

— Оставь его в покое, — командует Элли, нервно оглядываясь по сторонам. — Просто... забудь о нем. Пойду, возьму вещи, и мы можем ехать.

Она отталкивается от него и начинает идти к лестнице, как раз по направлению ко мне. Я вижу волнение в ее глазах, как она с тревогой осматривает зал. Может быть, она боится, что я увижу ее с мужем. Может быть, маленькая часть ее чувствует, как она предает меня, будучи с ним. Или, может быть, беспокойство запечатлелось на ее лице и это результат ее позора. Я не знаю, и не даю себе времени поразмыслить над «почему» да «как», моя рука обхватывает ее локоть, в тот момент, когда она проскальзывает мимо меня.

— Джастис, что ты…

— Не уходи, — слова срываются прежде, чем я могу их остановить. И они продолжают литься, и все мои сомнения и благоразумие погружены в отчаяние. — Не уезжай с ним, Элли. Останься со мной. Пожалуйста. Ты не принадлежишь ему.

Ее удивленные глаза встречаются с безнадежностью, святящейся в моих.

— Я не могу просто взять и... О чем ты говоришь?

Я делаю шаг к ней и хватаю ее за плечи. Сейчас или никогда. Если я не попытаюсь, то никогда не получу еще один шанс.

— Я говорю о том, что не хочу, чтобы ты уезжала. Никогда. Я говорю о том, что не могу жить без солнца, светящего мне в лицо, и не могу мечтать без звезд, целующих меня на ночь. Я не могу быть без тебя, Элли. Поэтому... вот они мы перед тобой: твои два варианта. Выбери вариант с нашим будущим. Выбери меня.

Я даже не отдаю себе отчета, что целая комната молчит и хранит тишину, за исключением моих решительных вдохов и звука сердцебиения, отдававшегося в моей груди. Но когда я слышу его голос, то понимаю, что мое обращение было услышано всеми.

— Что, черт возьми, здесь происходит?

Я чувствую, как подходит и встает позади меня Эван, но не оборачиваюсь. Мой взгляд все еще полностью приковал к Элли, ожидая ответа, хотя бы знака. Я все еще надеюсь, что она скажет мне, что остается.

— Эван, — выдыхает она, хотя ее глаза по-прежнему смотрят на меня. — Эван, я, э-э…

— Это он? Это Джастис Дрейк? – выплевывает он, его слова сочатся обвинением и весельем. Я чувствую, что он стоит позади меня, и знаю, что должен обернуться. Я не могу больше прятаться в тени.

Это уже напоминает дрянной ситком или мыльную оперу, и я понимаю, что сейчас начинается та часть, где потухнет камера, уступив место рекламе. Или, быть может, это будет в конце серии, тем самым оставив зрителей прикованными к своим местам с заверением, что продолжение последует в другой раз.

Но это не телевидение. За неприкрытым шоком и отвращением, появляющемся на лице Эвана Карра, когда я поворачиваюсь к нему лицом, не следует никаких финальных титров. Никаких чувств, идущих на спад на заднем плане, сигнализирующих о переходе в бесполезную кульминацию.

Это жизнь. Моя жизнь. Жизнь, которая, не особо раздумывая, меня перемолотила, выплюнула и выбросила.

— Шон Майкл? Это ты? Что ты здесь делаешь? И какого черта ты делаешь с моей женой?

Я не произношу ни слова. Не могу. Я просто стою молча, пока перед нами щелкают фотоаппараты и вспыхивает вспышки, а вся наша аудитория, затаив дыхание, пребывает в ожидании. Кажется, будто мои суставы и конечности полностью одеревенели, пока я не чувствую мягкую, нежную руку Элли, хватающую мое предплечье. Она делает несколько шагов в сторону Эвана, ее растерянное выражение соперничает с его.

— Джастис, о чем он говор…

Эван чуть ли не отталкивает ее в сторону, чтобы приблизиться ко мне.

— Минуточку. Одну чертову минуточку... Ты Джастис Дрейк? Ты — это он? — рявкает он с сардоническим смехом и выбрасывает свои руки резко вверх. — Должно быть ты шутишь! Шон Майкл — Джастис чертов Дрейк. И, по-видимому, он хочет украсть у меня мою жену. Шикарно.

Такое ощущение, словно каждую мышцу накрепко скрутило из-за ухудшения ситуации, и я едва ли мог двигаться. Я даже не понимаю, сколько так простоял, пока Эван своим театральным взглядом кидал в меня убийственные смертельные кинжалы, а в поле моего зрения не возникла Элли.

— Джастис, что происходит? Пожалуйста, ответь мне, — это красивое несовершенное лицо выражает беспокойство, и я тут же чувствую вину, потому что являюсь тому причиной.

Я открываю и закрываю рот, пытаясь подобрать слова, чтобы объясниться, но Эван, эгоистичный мудак, каким он всегда и был, крадет мои объяснения. Одной рукой он обнимает за спину Элли, другой — машет в мою сторону.

— Элли-киска, дорогая, познакомься — это Шон Майкл. Внебрачный ребенок моего отца и мой сводный брат.

И весь страх позора, который уже долгое время бурлил внутри, прорывается на поверхность, перемешиваясь с моими секретами и ложью. Я вижу отвращение в ее взгляде, боль и предательство в ее глазах, которые запечатлевают полдюжины камер. Она обижена не на Эвана, своего мужа, который скрывал такой существенный секрет, она обижена на меня, так как все это моих рук дело. Как будто лично я заставлял его отца — моего отца — обманывать свою жену с молодой, наивной горничной, которая родила сына, на два месяца позже рождения Эвана.

— Ты его брат? — шепчет она срывающимся голосом. — Ты Карр?

— Единокровный брат, — говорю я, наконец-то обретая свой голос, как будто это может как-то исправить мое первоначальное упущение. — И, черт, нет, я не Карр.