Когда в дверном проеме возникла легкая, светлая, тонкая фигурка, Эрнану почудилось, будто это некое призрачное видение, исторгнутое вратами преисподней.

Девушка медленно шла навстречу; казалось, подошвы ее башмаков прилипают к каменным плитам двора.

Инес! Настоящая, живая! Эрнан сделал несколько шагов и положил руки на плечи девушки. Инес похудела, лицо побледнело и заострилось. Заметив в ее взгляде немой вопрос, он сказал:

– Я искал тебя, искал очень долго и продолжал бы искать до глубокой старости, как единственную мечту своей жизни, которая смогла стать осязаемой, близкой, реальной. У меня ничего нет, кроме пары рук, да желания жить дальше тоже нет. Я прошу подарить мне любовь и надежду и предлагаю тебе отправиться в самое долгое и опасное путешествие в твоей жизни. И еще я хочу попросить у тебя прощения.

Инес приникла к нему, заплакала и прошептала:

– Я думала, что умру от ожидания!

Эрнан гладил волосы Инес и укачивал ее, как ребенка. Горечь исчезла, перед ним была жизнь и это чудесное существо – внезапно ожившая нежная греза, реальная, любящая, желанная женщина.

Глава IX

Большая гостиная, всего лишь год назад заново обтянутая штофными обоями с золотыми цветами на благородном сером фоне, радовала глаз; роскошная эмаль отливала всеми цветами радуги, мебель была украшена резными цветами и фигурками, а потолочные балки поражали причудливыми лепными украшениями.

В гостиной сидели две женщины: одна – на обитом бархатом диване, другая – на дубовой скамье. В руках обеих было вышивание по канве. На первый взгляд обе были увлечены работой, однако на самом деле и ту, и другую куда больше занимал разговор, который они вели неторопливо, вполголоса, почти не поднимая глаз.

– Теперь ты понимаешь, как я жила? – говорила Эльза. – Порядочность не позволяла мне изменять мужу, хотя в своем воображении я проделала это десятки раз. Признаться, иногда я думаю, что мне мешала не совесть, а нечто другое: возможность быть разоблаченной или – что еще хуже – отвергнутой. В результате даже твоя подружка Инес оказалась проворнее!

Эльзе было под сорок, и теперь она одевалась куда скромнее, чем в прежние времена. Что касается убранства дома, то Катарина не без основания опасалась, что вскоре он превратится в собрание всякой всячины. Здесь торжествовало слияние вкусов Эльзы, ее повзрослевшей дочери Инге, а также Исабель и Лусии.

– Я до сих пор не знаю, что случилось с Инес. Я даже не предполагала, что она живет рядом с нами, страдая от ревности и неразделенной любви.

– Только не говори, что ты бы могла добровольно уступить ей Эрнана!

– Во всяком случае я бы сумела ее понять.

Они замолчали, продолжая сосредоточенно работать иглами. Катарина ничего не знала не только об Инес, но и об Эрнане, а главное – о Рамоне. Вскоре после ухода Эрнана она наведалась в монастырь, и там ей весьма неохотно сообщили, что аббата нет и обитель «овдовела». Обычно так говорили, когда настоятель умирал и аббатство на какое-то время оставалось без руководства. Но Рамон не мог умереть, она не верила в это. В конце концов Катарина добилась того, что монахи произнесли загадочную фразу: «Он не умер, но его нет». Других объяснений не последовало, а вскоре в обители появился другой настоятель, который попросту не пожелал разговаривать с женщиной. Катарина писала письма местному епископу, главам ордена Святого Бенедикта в Мадриде, даже сеньоре Хинесе – и в ответ не получила ни строчки! На свой страх и риск она обратилась в инквизицию и получила вежливую отповедь, сопровождавшуюся замечанием, что «разумные женщины не появляются в таких местах, а сидят дома при муже».

Все эти годы она жила, измученная надеждами и тревогами, и воспитывала дочерей. Поначалу в семье было много разговоров и споров. Пауль возмущался тем, что Эрнан оставил семью, но женщины так и не решились открыть ему правду. Он долго переживал, оттого что потерял верного человека, но после утешился, поскольку у него появился новый толковый помощник, его собственный повзрослевший сын. Пауль вновь был доволен и спокоен.

– Потому что слеп, – заметила Эльза.

С точки зрения Катарины, отец обладал редким сочетанием чудесных качеств – он был прост и великодушен, чего близкие не ценили, но без зазрения совести пользовались плодами его трудов.

– Я знаю, как зарабатывать деньги, а уж тратить – это по вашей части, – не уставал повторять он.

Пауль одинаково любил и Лусию, и Исабель, хотя при этом жалел, что Катарина не произвела на свет сына. Но и тут ему повезло: год назад Инге, его дочь от Эльзы, вышла замуж и недавно родила мальчика.

– Жизнь продолжается! – говорил Пауль, редко терявший присутствие духа.

Он давно забыл Эрнана, а тем более – аббата Монкада.

Через пару лет после того как Катарина осталась одна, на нее буквально посыпались предложения руки и сердца. Но она так и не вышла замуж.

Она была хороша и сейчас, когда ей исполнилось тридцать два. Все те же густые светлые волосы, нежная, будто фарфоровая, кожа, исполненные строгого изящества черты.

Послышались шаги, возбужденные голоса и приглушенный смех – Исабель и Лусия вернулись с прогулки. Катарина с улыбкой поднялась им навстречу.

На Исабель было вишневое платье, на Лусии – розовое, по-разному оттенявшие их красоту. Иногда Катарине казалось, что ее дочери похожи на разноцветные бумажные фонарики, легкие и воздушные, какими в праздник украшают деревья в саду. Она не сомневалась в том, что через два-три года дом заполнят толпы поклонников.

Старшая, пятнадцатилетняя Исабель, напоминала бриллиант, ярко вспыхивающий в ослепительном солнечном свете. С особым, очень красивым разрезом глаз, временами нежной, а иногда обольстительной и опасной улыбкой, роскошными волосами, она была приветлива, кокетлива, весела и мила. Исабель не унаследовала ни замкнутости, ни затаенной печали Рамона, она часто заливалась задорным смехом, любила шутить и болтать. Лусия, утонченная, не такая яркая, с нежным овалом лица, смуглой кожей и таинственной глубиной взгляда, покоряла окружающих невинной улыбкой и скромными жестами.

Иногда Катарине не верилось в то, что она мать этих прекрасных юных сеньорит. Теперь они были ее счастьем, ее главной заботой и надеждой.

– Мама, тебе письмо, – слегка запыхавшись, сообщила Исабель, после чего девушки с шумом и смехом побежали наверх.

Катарина с удивлением разглядывала незнакомую печать. Случалось, Пауль получал письма, но на этом было написано «Монкада», причем по-испански. Катарина развернула бумагу и сразу посмотрела на подпись. Что-то похожее на «Аларкон». Женщина заставляла дочерей изучать испанский и даже нанимала учителей. В результате и сама выучила кое-какие слова, но текст прочитать не могла.

– Смотри, Эльза, – с волнением произнесла она, – письмо написано по-испански незнакомым человеком. Судя по всему, оно прислано из Мадрида. Тебе не кажется, что в этом есть что-то странное?

Эльза встала и заглянула Катарине через плечо. Мачеха и падчерица давно стали подругами. Просиживая вдвоем в гостиной долгие зимние вечера, они научились поверять друг другу тайны и обретать в беседах понимание и поддержку.

– Нужно поскорее его прочитать, – сказала Эльза.

– Да. Я поднимусь к девочкам.

Катарина взлетела по лестнице как на крыльях. Ее щеки разрумянились, а в глазах застыло выражение безумной надежды.

Она объяснила дочерям, что ей нужно, и девушки стали отбирать друг у друга бумагу. Наконец Исабель решительно завладела письмом и с воодушевлением принялась читать. Иногда она шевелила губами и хмурила брови, с трудом разбирая витиеватый почерк. Лусия стояла за ее спиной и поминутно пыталась помочь, чем вызывала у Исабель вспышки раздражения. В конце концов, препираясь и споря, они прочитали письмо. Катарина терпеливо ждала.

– Этот господин, – важно произнесла Исабель, – просит тебя, мама, явиться к нему в дом. Пишет, что дело очень важное и он не может рассказать об этом в письме. Он живет в Мадриде: здесь указаны улица и дом. Еще он велит тебе обязательно взять с собой дочерей, поскольку их присутствие совершенно необходимо. Он даже написал наши имена: сеньориты Исабель и Лусия Монкада. – Она оторвала взгляд от бумаги, и ее глаза, как и глаза Лусии, засияли от восторга. – О, мама, неужели мы поедем в Испанию?

– Читай дальше, – сказала Катарина.

– Но это все.

– Как он подписался?

– Сеньор Манрике Рекезенс Аларкон. Тебе известно это имя?

– Нет.

Катарина замерла, погрузившись в мысли. Способно ли это письмо пролить свет на тайну, которая мучила ее столько лет? Женщина ощущала себя беспомощной перед душевной горечью, которая временами накатывала на нее, как волны прилива. Катарина уже не чаяла увидеть Рамона живым, но еще не теряла надежды хоть что-то о нем узнать. Больше чем что-либо другое, Катарину мучило сознание, что все это наверняка дело рук инквизиции. Всем известно, что Святая служба способна заставить человека отречься от родины, от семьи, от дома, от самого себя. Что можно было сделать с Рамоном, чтобы он не захотел или не посмел написать ей хотя бы строчку? Куда они сумели его запрятать? Катарина знала только одну тюрьму, из которой никто никогда не выходит на белый свет. Эта тюрьма называлась могилой.

Женщина незаметно смахнула слезу. Слишком во многом она виновата сама. И прежде всего в том, что лишила отца не только Исабель, но и Лусию.

– Да, мы поедем, – сказала она.

Девочки завизжали от восторга и бросились обниматься.

Последующие дни прошли в непрерывных сборах. Пауль пытался возражать против поездки, но Катарина настояла на своем. Исабель и Лусия донимали ее вопросами вроде: «Мне брать с собой это платье?», «Такие носят в Испании?», «К нему подойдут эти украшения?»

Увидев, сколько нарядов приготовили в дорогу ее дочери, Катарина не знала, смеяться ей или плакать. Женщина объяснила Исабель и Лусии, что они едут в Испанию не на год и уж тем более не на всю жизнь.

Волны разбивались о подножия далеких скал и опоясывали судно ослепительно-белой пенной каймой. Колыхание огромного водного пространства вызывало истому, такую же сладкую, как запретная любовь.

Девушки, у которых с непривычки слегка кружилась голова, с восторгом смотрели вдаль; им казалось, что нет ничего прекраснее свежего воздуха, света и воды.

Катарина стояла на краю палубы и размышляла. Она понимала, почему отец не хотел отпускать их в это путешествие. Вновь усилились волнения в народе, было много выступлений против власти испанцев.

Однако она не боялась. Жить – это значит стоять на холодном ветру и ждать, когда выглянет солнце. Иногда оно появляется – чтобы затем снова скрыться за тучами.

Мадрид поразил девушек. Они приехали в город во время праздника, когда по улицам двигались пышные процессии, а все церемонии и службы проводились с особым блеском. Статуи святых были убраны золотом и серебром, с балконов домов свисали ковры. Исабель и Лусия жадно разглядывали туалеты испанок, прекрасных загадочных испанок, ходивших очень прямо, маленькими шажками и бросавших томные взгляды из-под своих изящных вуалей. В отличие от Амстердама Мадрид не казался деловым городом, то был город праздника и любви.

С трудом приведя в чувство ошеломленных дочерей, которые уже забыли, зачем приехали в Испанию, Катарина отправилась на поиски сеньора Аларкона. Исабель исполняла роль переводчицы.

Они нашли его дом, самый обычный каменный дом, в каких проживали горожане среднего достатка. Слуга попросил подождать и провел посетительниц в скромную комнату с простой, незатейливой мебелью.

Вскоре появился сеньор Аларкон, почтенный седовласый человек в темной одежде. Сдержанно поклонившись Катарине и ее дочерям, он предложил сесть. Сеньор Аларкон не спешил. Девушки вели себя спокойно, тогда как нервы бледной от напряжения Катарины были натянуты как струна.

Вошел писец с чернильницей и пером, следом за ним – еще три человека; они скромно остановились у дверей.

– Вы говорите по-испански, сеньора? – осведомился хозяин дома, глядя на Катарину.

Исабель, чуть запинаясь, перевела.

Катарина покачала головой.

– Как это ни было трудно, я отыскал человека, который поможет нам в нашей беседе. Позвольте представить вам господина Кетела.

Один из мужчин выступил вперед и поклонился. Катарина, не понимающая, что все это значит, хранила тревожное молчание.

– Я – мэтр Манрике Рекезенс Аларкон, нотариус. Некоторое время назад ко мне обратилось некое лицо с просьбой составить завещание. Сейчас, ввиду его кончины, я хочу огласить содержание данного документа, как водится, в присутствии свидетелей и заинтересованных сторон.

Катарина покачнулась на стуле. Она знала, что никогда не сумеет выбраться из-под обрушившейся на нее тяжести. Ее сердце было раздавлено. По лицу потекли слезы, такие обильные, что она ничего не видела. Она не слышала ни слова из того, что прочитал мэтр Аларкон; ее губы беззвучно шевелились, повторяя заветное имя, что было подобно последнему вздоху.