Лора Бекитт - Исповедь послушницы (сборник)

Когда нотариус закончил, она нашла в себе силы спросить:

– Как он умер?

Мэтр Аларкон смотрел озадаченно.

– Кто? – промолвил он и обратился к господину Кетелу: – Вы правильно переводите?

Тот кивнул.

– Этот человек, – сказала Катарина.

– Вижу, вы не совсем внимательно меня слушали, – строго заметил нотариус. – Между тем это очень важно, поскольку ваши дочери еще не достигли совершеннолетия. Коротко повторю: сеньора Хинеса Монкада, скончавшаяся десять месяцев назад, оставила часть своих средств и имущества сеньоритам Исабель и Лусии Монкада, равную долю каждой. Кое-что она завещала Церкви и бедным, но и в распоряжение ваших дочерей поступают вполне приличные средства. Вы поставите подпись там, где я укажу, и дело можно считать решенным.

Исабель и Лусия украдкой переглянулись. Их глаза блестели от любопытства.

Прошло не менее четверти часа, прежде чем Катарина смогла сказать:

– Благодарю вас, мэтр Аларкон. И я благодарна сеньоре Хинесе. К несчастью, мы были едва знакомы. Мне жаль, что в ее последний час рядом с ней не было сына.

– Вы ошибаетесь, сеньора, – возразил нотариус. – Он приехал вовремя, будто что-то предчувствовал. Именно после его приезда сеньора Хинеса Монкада изменила завещание. В прежнем не упоминались имена ваших дочерей.

– Он приезжал?! – воскликнула Катарина. – А потом… снова уехал?

– Да, после похорон. Он оставил бумагу на случай, если кто-то станет о нем спрашивать. Там написано, где он живет.

– Эта бумага у вас?

– Да. Вот она.

Катарина едва не выхватила лист из рук нотариуса, впилась глазами в строки и разочарованно вздохнула. Эрнан Монкада. Место жительства – город Гент, графство Фландрия.[21]

– Я могу взять эту бумагу себе?

– Разумеется.

– Еще раз спасибо.

Катарина и девочки вернулись в гостиницу. Женщина не смогла заставить себя пойти в дом сеньоры Хинесы, хотя теперь он принадлежал им. Почему-то ей казалось, что в этом есть что-то кощунственное.

Катарина провела в раздумьях весь день, а вечером в ее комнату пришла Исабель.

– Мама, – начала она, едва прикрыв за собой дверь, – что-то случилось? Похоже, ты не рада? Ты ожидала от этой поездки и от того письма чего-то другого?

Катарина молча взглянула на свою старшую дочь. У Исабель был серьезный взрослый взгляд, с оттенком трагической решимости и… нежного внимания. Сейчас девушка как никогда напоминала Рамона. Наверное, стоит поговорить с ней как с равной.

– Да, Исабель, я надеялась, что сумею найти одного человека, но получилось иначе. Полагаю, теперь нам нужно съездить во Фландрию.

– К кому?

Катарина смотрела прямо и открыто.

– К отцу Лусии.

– К отцу Лусии? Но не к моему?! Быть может, ты наконец объяснишь? Случалось, я задавала тебе вопросы, но ты всегда отвечала уклончиво.

– Объясню. У тебя другой отец.

– Ты тоже была за ним замужем?

– Не была. Он был… священником, монахом ордена Святого Бенедикта.

Исабель смотрела на мать с изумлением и горячим интересом, но без осуждения и испуга, и Катарина подумала о том, что не сумела привить своим дочерям должного почтения к религии. Исабель интересовали не догмы, а чувства.

– Многие люди сказали бы, что это было самой большой ошибкой в моей жизни, – задумчиво произнесла Катарина, – однако, не совершив ее, я никогда бы не испытала настоящего счастья. Моя жизнь была бы менее трагичной, но и более унылой. Судьба все время пыталась сбить меня с избранного мною пути. Но я так и не смогла пойти против своего сердца. И он тоже не мог, хотя для него это было куда серьезнее и страшнее. Мы жили в аду, но этот ад стал для нас двоих прекраснее рая.

Девушка сидела подавленная и притихшая.

– Я могу рассказать об этом Лусии?

– Пока не нужно. Неизвестно, как нас встретит ее отец. Я не слишком хорошо обошлась со своим мужем. Приходи ко мне, когда Лусия уснет, и я расскажу тебе все.

Исабель пришла, и они проговорили почти до утра. Катарина вовсе не желала перекладывать груз своих страданий на плечи пятнадцатилетней девочки и все же после произнесенных признаний почувствовала, что ей стало легче. Они вместе смотрели на сверкающие в ночи звезды и перешептывались как две подруги. И Катарине чудилось, будто на ее саднящую душевную рану льют прозрачную ключевую воду. Отныне она была не одна.

– Помнишь, ты читала историю аббата Абеляра и прекрасной Элоизы? – сказала женщина. – Это наша история, только с другим концом.

– А у вашей какой конец? – спросила Исабель.

– Прежде я надеялась, что он будет… счастливым. А теперь не знаю.

Следующим вечером дочери уговорили ее посмотреть маскарад, и Катарина впервые посетила истинное празднество жизни. Множество факелов, в свете которых сияли золото и серебро великолепных маскарадных костюмов, потешные шествия, картонные статуи великанов и карликов, шуточные состязания. Звучание музыкальных инструментов, неистовые пляски простого народа и размеренные плавные движения сеньоров и знатных дам, венки из белых или пунцовых роз и зеленых веточек, вышитые повязки-диадемы с павлиньими перьями, тонкие золотые шнурки. Ее дочери тоже украсили свои прически цветами и кружились в танце, позабыв обо всем на свете.

Окунувшись в блистающий красками мир, Катарина с новой силой ощутила, что Рамона здесь нет и не может быть. И еще она окончательно поняла, что все эти годы не жила, а ждала, ждала окончательного повеления своей судьбы.

Днем Катарина предприняла еще один решительный шаг, попытавшись отыскать бывшего духовного наставника Рамона, аббата Ринкона. Во время их поездки в Мадрид Рамон говорил о нем, и Катарина запомнила это имя. Ей повезло: она нашла аббата. Это был худощавый, аскетического сложения мужчина, с суровым взором больших черных глаз и упрямо сжатыми тонкими губами. Когда женщина объяснила, кто она и зачем пришла, аббат (он немного знал голландский) сказал:

– Услышав вашу фамилию, я подумал, что именно вы поможете мне узнать правду о судьбе Рамона Монкада. Мне неизвестно, где он, и я не причастен к его исчезновению. Какое-то время после отъезда в Нидерланды он мне писал, но потом наша связь прервалась. Тогда я объяснял это его занятостью и сложностью политической обстановки в стране. Хотя, очевидно, дело было в другом. – Он посмотрел на женщину долгим, пристальным взглядом. – Знаете ли вы, сеньора, что значит стать приором в двадцать шесть лет и почти сразу после этого сделаться аббатом? Это то же самое, как если бы вы шли по улице и вам за шиворот упала звезда! Я сомневался в том, что вера поможет Рамону Монкада преодолеть тщеславие, однако, вероятно, он не вынес другого, еще более тяжкого бремени.

Аббату Ринкону нечего было добавить, потому Катарина поблагодарила его и ушла.

В последний день своего пребывания в Мадриде женщина все же решилась войти в дом сеньоры Хинесы. Растения во внутреннем дворике завяли, в комнатах витал затхлый запах, мебель была покрыта толстым слоем пыли. Соседи предлагали Катарине продать лишние вещи и пустить в дом жильцов, но она побоялась что-либо трогать. Женщина жалела, что сеньора Хинеса не оставила своим внучкам письма, лишь груды хозяйственных книг, исписанных мелким почерком, таким же непонятным, какой была ее душа.

«Зато она скопила немало деньжат», – мысленно услышала Катарина голос своего отца.

Она не испытала радости, узнав о наследстве. Ничто не заменит живого человека: ни деньги, ни вещи, ни воспоминания.

Во время поездки в Мадрид Катарина окончательно утратила жар души: ее больше не посещали приливы веры в невозможное, в то, что ее ждет пусть мимолетная, пусть последняя встреча с Рамоном.

Они приехали во Фландрию, в Гент, и Катарина отыскала дом Эрнана с серым фасадом и выкрашенными в серебристый цвет ставнями. Дом стоял в окружении небольшого садика, возле крыльца был разбит цветник. Два маленьких черноголовых мальчика играли во дворе с собакой. Катарину кольнула мысль, что это могут быть сыновья Эрнана. Она попросила их позвать кого-нибудь из взрослых, и они побежали в дом.

На крыльцо вышла женщина в простом темном платье и белоснежном накрахмаленном чепце, какие обычно носят замужние голландки. У нее были прозрачные, как вода, глаза и приятное, тонко очерченное лицо. Увидев Катарину и девочек, она негромко ахнула и густо покраснела. Катарина узнала Инес.

Сладкий трепет охватил Катарину, когда она крепко обняла свою подругу. Приоткрылась хотя бы одна дверь в неизвестное!

Инес пригласила их войти в дом. Там было чисто убрано, но Катарина не увидела ни ковров, ни балдахинов, ни резной мебели, ни серебра.

Инес предложила сесть. Катарина заметила колыбель, в которой спал еще один ребенок.

– Как ты живешь? – спросила Катарина, чтобы начать разговор.

Инес смущенно улыбнулась.

– Я хотела тебе написать, но так и не решилась.

– Давно вы в Генте?

– Почти десять лет. Сначала переезжали с места на место, но потом пришлось остановиться, потому что я ждала ребенка. Мы остались во Фландрии.

– У тебя трое детей?

– Да. Два мальчика и девочка.

Катарина задала неизбежный вопрос:

– Где Эрнан?

Инес снова залилась краской, и Катарина заметила, что у нее тот же чистый и безмятежный, как в юности, взгляд.

– Он скоро придет. Мы жили очень бедно, пока Эрнан не занялся отделкой сукна. Теперь у него своя мастерская.

Катарине стало стыдно за свое розовато-лиловое платье из тафты работы знаменитых бургундских мастеров и за шелковые наряды дочерей.

Женщина знала, что Фландрия славится изготовлением тонких, окрашенных в яркие тона сукон, которые затем вывозились во все страны света.

– Я искренне желаю, чтобы Эрнану сопутствовала удача. Если ты счастлива, Инес, то я за тебя рада, – просто сказала она.

В глазах Инес блеснули слезы, и она осмелилась спросить:

– Как поживает аббат Монкада?

Катарина печально вздохнула.

– Я бы тоже хотела это знать.

Инес накрыла на стол. После обеда уставшие с дороги девочки пожелали вздремнуть, а подруги проговорили до вечера.

– Эрнан тоже ничего не знает, – уверенно произнесла Инес, – и его мать не знала. Она не получала от Рамона никаких вестей.

К вечеру, когда Исабель и Лусия проснулись, пришел Эрнан. Катарина с прежней силой ощутила боль и стыд. Подавив изумление, Эрнан бросил быстрый взгляд на Исабель и Лусию, поздоровался и слегка поклонился.

Катарина рассказала, зачем они ездили в Испанию, и тогда Эрнан сказал:

– Я навещал сеньору Хинесу, и эта встреча была нелегкой. Когда я появился на пороге, она закричала: «Ты же умер, Луис! Значит, ты пришел за мной!» Я с трудом ее успокоил. Прошло немало времени, прежде чем мы смогли нормально поговорить. Я рассказал ей, как плохо мне было без матери, и, когда сеньора Хинеса сказала: «Рамон никогда не говорил мне таких слов», я понял, что она признала меня. Она была очень плоха и вскоре умерла. Перед кончиной на нее нашло озарение, и она сказала, что изменит завещание. – Он пристально посмотрел на Катарину и добавил: – Я прекрасно понимал, кем был для нее Рамон, а кем – я, потому убедил матушку оставить имущество твоим дочерям.

Позднее, когда Катарина и Эрнан вышли на крыльцо вдвоем (Инес сделала вид, что не заметила этого), женщина промолвила:

– Ты можешь сомневаться сколько угодно, Эрнан, но Лусия – твоя дочь.

Его глаза блеснули, и он глухо произнес:

– Тогда мне… жаль, что я…

Эрнан осекся на полуслове, но Катарина поняла, что он хотел сказать. Было прохладно, и она обняла руками озябшие плечи.

– Вряд ли возможно что-то исправить. Я рада, что ты сумел сделать Инес счастливой. Еще мне хочется знать: ты до сих пор ненавидишь Рамона?

Он покачал головой.

– Нет. Время помогло мне понять, что значат родственные узы. Если ты когда-нибудь его отыщешь, пусть приезжает, я не против с ним встретиться.

В тот вечер Эрнан долго смотрел на Лусию, но так и не сказал ей ни слова.

Катарина не видела смысла задерживаться в Генте. Она сердечно простилась с Инес, взяв с подруги обещание писать, и они с Исабель и Лусией отправились в путь.

Катарина говорила себе, что придется смириться с потерей. Любая другая женщина, обладающая здравым смыслом, давно оставила бы надежды. Если даже Рамон жив, для нее он умер, она никогда его не увидит и ничего о нем не узнает.

Через год Катарина получила от Инес приглашение пожаловать на крестины ее новорожденного сына. Женщина сочла это хорошим знаком и собралась в дорогу. На сей раз она решила поехать одна, без дочерей.

Вопреки обыкновению Катарине удалось вздремнуть в экипаже, и она проснулась в хорошем настроении, возможно, оттого что ей приснился удивительный, чудесный сон. Какое-то загадочное, похожее на лань животное со сверкающей серебристой шерстью бежало следом за ней по дороге. Когда женщина останавливалась, оно тоже замедляло бег и не манило, не звало, а просто смотрело своими большими, непроницаемо-темными, не человеческими, а какими-то неземными глазами. Катарина так и не поняла, что оно хотело ей сказать.