— Ну, да! У меня есть друг сердца! — не унималась Иза. — И я его люблю… всегда любила! Вы и не подозреваете, кто это!

«Убей же ее, убей!» — настойчиво раздавался голос внутри меня.

Дверь отворилась, вошел Константин. Иза побледнела еще больше.

— Никого не принимать! — приказал я слуге, и, когда он удалился, я запер дверь мастерской и положил ключ к себе в карман.

— Что случилось? — спросил Константин.

— У этой особы есть друг сердца. Знал ты об этом?

Константин молчал. Я подал ему письмо Изы.

— Да, знал! — ответил он, пробежав письмо.

— И знал его имя?

— Да.

— Поэтому перестал бывать у нас?

Он кивнул головой.

— Прости, я подозревал тебя! — сказал я. — Эта особа уверяла, что ты ухаживал за ней.

— Она ошибалась.

— Почему не предупредил меня?

— Твоя мать умоляла меня не говорить тебе… Мы оберегали твое призрачное счастье. Жене же твоей я сказал все, что предписывал мне долг.

— Посоветуй, что мне делать?

— Разойтись с ней немедленно.

— А с тем господином?

— Это предоставь мне.

— Как тебе?

— Мне. Потом узнаешь.

Иза безмолвно рассматривала свои ногти, точно дело шло не о ней.

— В таком случае моего присутствия не требуется? — спросила она, вставая с места. — Я могу идти?

— Когда угодно.

Она вошла в свою комнату и заперлась.

Константин пожал мне руку, и мы обнялись.

— Не отпускай ее до моего возвращения, — сказал он. — Я скоро вернусь… Иду к Сержу. Крепись, друг мой, и не прощай. Ты имеешь дело не со слабой женщиной, а с чудовищем! Помни это.

Я остался один. Происшествия, страшные, неожиданные, упали мне как снег на голову и так быстро следовали одно за другим, что я был ошеломлен. Однако сознавал, что надо подчиниться советам Константина.

Какое неоценимое сокровище в такие минуты истинный друг! Своим самообладанием он умеет придать бодрости, приказывает вам не унывать — и вы слушаетесь. Я готов был на борьбу, решил быть выше страданий и ударов судьбы, понял восторги мучеников и презрение к палачу! Расстанусь с Изой, стану жить для сына и искусства — все это показалось мне просто и легко.

Константин снова вернулся.

— Ничего нового не произошло? — спросил он.

— Ничего.

Должно быть, Иза из окна видела его возвращение, потому что минуту спустя появилась из своей комнаты, одетая для прогулки, в шляпе и накидке и с бархатным мешочком в руках, вероятно, набитым дорогими безделушками. Сколько раз одевал я ее сам, когда она собиралась «куда-нибудь», советовал надеть то или это; выбирал, что ей более к лицу! О, ужас! Как я заботился, чтобы «другие» нашли ее интересной!!

— Вечером я пришлю за своими вещами! — объявила она и, спокойно дойдя до двери, отворила и затворила ее за собой, точно ничего особенного не произошло.

XXXVII

Да нет! Это невозможно! Я сплю… я вижу дурной сон! Моя жена, моя любовь, имя, честь — ушли таким образом? Она находит естественным преспокойно покинуть «наш» дом, ребенка, меня? Захлопнуть дверь и считать поконченными клятвы, забытыми дом, и прошлое, и будущее нашей любви? Все свои слова берет назад, как ни в чем не бывало! Считает себя свободной!

— Куда она? — спросил я, как потерянный.

— Опомнись! — твердо произнес Константин. — Дело еще не получило огласки. Если чувствуешь себя не в силах обойтись без этой женщины, скажи прямо — я верну ее, и все, что произошло, останется в тайне. Не ты будешь первым мужчиной, поставившим любовь выше своего достоинства… Только не упрекай, не мсти, не вспоминай и не раскаивайся! Но прежде выслушай меня и узнай всю правду. У жены твоей, по моему счету, было уже пять интриг… Это я знаю достоверно, а может быть, их гораздо больше.

— Что ты говоришь?

— Говорю, что она порочная женщина. Ничего подобного я не встречал и, с тех пор как познакомился с нею, презираю женщин еще сильнее прежнего.

Я схватился за голову.

— Пять! — повторял я. — Пять! Что ты говоришь! Кто же эти герои? Назови их!

— Не драться ли хочешь со всеми ними! Смешон ты был бы, друг мой! Всем окружающим известно поведение твоей жены, один ты ничего не подозревал. Сто раз порывался я открыть тебе глаза. Но такая правда не идет с языка, разве обстоятельства вынудят. Здесь, в этой именно комнате, я грозил ей, имея в руках улики. Дружба к тебе предписывала мне это. Знаешь, что она мне ответила с подавляющим цинизмом: «Он и увидит, так не поверит!» — «Но зачем же вы обманываете его? — говорю я. — Он молод, красив, знаменит, богат, обожает вас!» — «Ведь не с вами я его обманула? — возражает она. — Так прошу вас оставить меня в покое! Как хочу, так и живу. Или идите, доносите, может быть, окажете мне услугу».

— И давно это началось?

— С приезда Сержа! Он был первым по счету и пережил всех остальных, потому что связь с ним — не любовь, не каприз, а выгодная афера!

— Продолжай. Добивай меня!

— Да, докончу, потому что, будь я на твоем месте, я желал бы «все» знать, а не играть глупой роли. Мужчина не должен быть игрушкой легкомысленной женщины; он обязан твердо, без слез, сказать: «Я прогнал жену, потому что она преступница». Теща твоя, графиня Доброновская, была действительно замужем за каким-то благородным дураком, которого она разорила, надувала на каждом шагу и упрятала под конец в сумасшедший дом. Какой-то генерал занял его место, но недолго спустя отколотил милейшую графиню, заметив ее склонность к кучеру. Вот какова твоя теща! О, когда женщины начнут падать, им нет удержу: они валяются в грязи. Зять графини, муж ее старшей дочери, действительно порядочный человек, порвавший всякие отношения с мамашей своей жены. Он предлагал взять к себе Изу, желая спасти ее и выдать замуж. Графиня отказалась. Она рассчитывала на красоту дочери г-на Минати — ты ведь знаешь? — для поправления своих дел. В Петербурге старухе ничего не удалось, они вернулись в Варшаву, страшно бедствовали, пока не уловили в сети несовершеннолетнего Сержа. Молодой человек этот не уступит тебе в пылкости и наивности и влюбился в Изу без памяти. К счастью, влиятельные родители его приняли крутые меры — поневоле скажешь: да здравствует неограниченная власть! Была ли дочь сообщницей матери или жертвой? Не знаю, но склонен думать первое. Что произошло между молодыми людьми и в каких они были отношениях — тоже мне неизвестно. Тебя ведь обмануть нехитро, не прогневайся, дружище. Молодой человек отдал все свои деньги, какими только мог располагать, продал лошадей, экипажи, наделал долгов. Вот тут семья силой увезла его, и щедроты прекратились. Тогда принялись за тебя. Любила ли тебя Иза хоть первое время? Действительно ли надоели ей бедствия, приключения, интриги, и она бежала от матери? Возможно, что это так — видишь, я беспристрастен. Верю или скорее допускаю ее искренность. Женщины на все способны, даже на добрые порывы. Твоя обязанность была взять Изу в руки, поставить себя властелином, перевоспитать ее. Может быть, дурные инстинкты были бы заглушены… Впрочем, сомнительно! Наследственность — факт неопровержимый. Особенно при мамаше трудненько справиться! Войдя в совершеннолетний возраст, Серж приехал в Варшаву, узнал о свадьбе своей экс-невесты, накинулся с упреками на графиню, и она задумала наверстать потерянное — прелюбодеянием! Как упустить такой случай! И вот началась с дочерью деятельная переписка, по-польски, конечно. Под носом у тебя завязалась интрига, которую ты обнаружил только сегодня. Твоей матери все было известно, она терзалась и страдала и не раз поверяла мне свое безысходное горе. Свидания начались у графини, а потом Серж нанял и меблировал квартиру на улице d'Areco. Возврат конфискованных имений — басня; бриллианты от сестры и серьги от графини — ложь; за все платил Серж. Анонимное письмо — изобретение графини, для твоего вящего ослепления и доверия! Могила твоей матери сослужила им службу! Все эти подробности знаю я от Сержа; я принудил его к откровенности сегодня; некоторые же детали доставлены мне моим зятем, слышавшим их от товарищей в русском посольстве. Вот тебе объяснение, почему отец мой и сестра отдалились от вас. Бедный ты, наивный человек! Если бы ты не был так воздержан и скромен холостяком, то приобрел бы побольше опытности. Узнал бы, что когда решаются на первую глупость — жениться, то не следует делать второй, т. е. выбирать в жены исключительную красавицу! Твоя жена богиня красоты! Такие создания не бывают хорошими семьянинками. Их надо воспевать, обожать, писать с них, лепить, но жениться на них — сохрани Боже! Они созданы для наслаждения, для вдохновения артистов и кроме своего каприза не признают иного закона. Брак для них — трамплин, с него они храбро бросаются в омут жизни. Достоинств мужа они даже не разбирают, лишь бы положение его было видное. Любовника выбирают не за красоту, не за ум, не за молодость. Им только бы блистать и царствовать, а откуда идет фимиам — им решительно все равно. За неимением другого, довольствуются обожанием лакея или каменщика. Басня о Диане и пастухе очень глубокомысленна. Для красавицы — красивый и знаменитый муж не подданный, а равный; она всегда предпочтет какого-нибудь ничтожного дурака, который падет перед ней ниц, будет считать себя ее рабом, вещью, преданным псом. Больше ей ничего не нужно. Для мужа она красивейшая женщина, для того избранника — богиня, о которой он и мечтать не смел! Надоест ей этот избранник — она бросит его и возьмет другого, не заботясь, что он может умереть от отчаяния! Тем лучше: она наблюдала, как приходят в экстаз от любви, посмотрит, как от нее умирают. Любопытно! Такова твоя жена, бедный друг мой. Не все допускали мысль, что тебе неизвестно ее поведение! Ты спрашиваешь имена соперников — к чему? Вы все — ее жертвы. Теперь я скажу тебе, что у нее на уме: она решила завладеть миллионером Сержем и совершенно утешена. Мечтает о славе Аспазии, Ниноны и Марион Делорм. Но тут-то она и обожжется: я выискал ей наказание. Вместо того, чтобы вызвать Сержа на дуэль, я рассказал ему подробно, какова женщина Иза, и потребовал от него клятву, что он не увидится больше с ней! Он поклялся и сдержит слово — это джентльмен, не подозревавший семейной обстановки Изы. Таким образом твоя дальновидная женушка получит неожиданный нос и вынуждена будет жить с мамашей. Бриллиантов им ненадолго хватит, и прежняя бедность снова грозит им!

— А я?

— Ты поручишь сына моей сестре, которая воспитает его вместе со своими, а сам уедешь во Флоренцию или в Рим и предашься возвышенному искусству, как и подобает талантливому артисту, когда его посетит сильное горе! Я поеду с тобой, чтобы ты не застрелился потихоньку на первых порах. А потом… последуешь моему примеру: будешь любить всех женщин понемножку и не привязываться ни к одной. Когда вполне выздоровеешь, вернешься к нам, в нашу семью, где тебя искренно любят. Так ведь, решено?

— Пожалуй.

— Ночуешь сегодня у меня. Завтра мы уедем и будем стараться не думать о прошлом. Давай укладываться.

XXXVIII

Какой-то мудрец сказал, что у нас всегда найдется достаточно силы, чтобы перенести страдания ближнего. Благодаря этой силе, а также, вероятно, тайному удовольствию явиться утешителем, Константин Риц с таким красноречивым юмором описывал мне Изу и разбирал ее по косточкам. Все это напоминало твердую руку опытного врача, прикладывающего раскаленное железо к свежей ране. Операция бесспорно полезная, но предоставляю вам судить, каково пациенту в эти минуты. Одно можно сказать: чего человек не вынесет!

Я рассчитал и отпустил прислугу, объявив, что уезжаю путешествовать; Феликса, с его вещами и игрушками, отправил к графине Нидерфельдт.

Константин, с сигарой во рту, разбирал бумаги и письма в моих столах и комодах, поминутно спрашивая: «Это сжечь? А это спрятать?»

Вдруг дрогнул звонок. Я встрепенулся: не Иза ли вернулась? Оказалось, пришел посыльный за ее вещами.

Когда выносили последний сундук с ее вещами, я проводил его взглядом, как будто уносили дорогого покойника!

В восемь часов Константин сказал:

— Ну, нам пора отправляться. Здесь больше нечего делать.

Я машинально пошел за ним. Ноги у меня подкашивались, и я должен был крепко держаться за перила лестницы, чтобы не упасть.

Константин повел меня в ресторан, и я послушно ел и пил, а затем мы пошли к нему пешком. Люди, двигавшиеся по улицам, казались мне тенями, жившими какой-то особенной жизнью, и я сам — другим существом, чем был несколько часов тому назад. Константин уступил мне свою кровать, сам же велел постлать себе на диване и принялся укладывать свои вещи.

Я, разумеется, не лег, а ходил по комнате из угла в угол, не говоря ни слова.