Симона Вилар - Исповедь соперницы

— Эдгар… А эта помолвка? Ее нельзя расторгнуть?

Он даже отшатнулся. Несколько раз глубоко вздохнул, словно справляясь с охватившими его чувствами.

— Нет. Черт побери, нет!

Резким движением сгреб со лба волосы.

— Я получил письмо от короля. Он подтверждает… Он по-прежнему хочет этого. И она.

Я судорожно вздохнула.

— Кто… Кто ваша невеста?

— Она дочь короля. Бэртрада Нормандская.

Я прижала кулак к губам и закусила костяшки пальцев. Дочь короля. А я… всего-то внучка мятежника.

Рыдания без слез разрывали мне грудь. И все же я держалась.

— Думаю мне надо поскорее уйти, милорд.

— Да… надо уйти.

Я больше не взглянула на него. Не помню, как вышла. Мне непереносимо было чувствовать на себе взгляд Риган — участливый, печальный, но и немного снисходительный. Она где-то нашла мою накидку.

— Может немного перекусите перед дорогой?

— Нет, нет. Я должна уехать.

— Чтож, тогда пойду скажу Утрэду, чтобы собирался.

Вопросы Утрэда были как боль. Нет, Эдгар Армстронг не может жениться на мне. Он уже обручен и обручен с дочерью короля Генриха. Утрэд даже присвистнул.

— Ну тогда плохи наши дела. Как же теперь быть?

— Шериф Эдгар пообещал переговорить с Ансельмом.

— Пуп Вельзевула! Что нам его переговоры? Воистину люди не зря говорят, что он продался норманнам.

— Раньше ты его только хвалил.

Он сплюнул, но ничего не сказал. Я чувствовала, что он то и дело оглядывается на меня. Похоже догадывался, что произошло меж мной и Эдгаром этой ночью, но не решается спросить.

— Пропади я пропадом, если еще стану служить этому волку!

Мы ехали навстречу морозному солнечному дню. На ветках деревьев искрился иней, долетел лай собак, где-то слышались рождественские песнопения, звонил колокол. Я ничего этого не осознавала. Я претерпела крах своим надеждам, я была обманута и обесчещена. Я ощущала лишь мрак и пустоту внутри себя, жгучий стыд. И где моя самоуверенность, моя наивная самоуверенность?.. Выходит, я ничем не лучше своих диких людей в фэнах.

Я заставила себя выпрямиться в седле.

Что бы ни случилось, я не должна забывать, что на мне лежит ответственность за моих людей. Теперь настало время все обдумать и принять решение. На Эдгара я больше не рассчитывала, я могла положиться только на себя. Снова мой рассудок пришел в действие, я глядела вперед.

— Едем скорее, Утрэд. У нас мало времени. Мы должны поднять фэны. Должны постоять за себя!

Я был рожден стать воином, героем, вождем… А вышло всю жизнь прозябать в мелочах усадебного хозяйства. Увы, мне не повезло, я родился спустя почти двадцать лет, как отшумели бои саксов за свою свободу. Мне пришлось жить в тоскливое мирное время.

Я скучал.

После бешенных, веселых дней йоля, я вернулся в свою усадьбу Фелинг и… Короче, делать мне было нечего, клянусь душой моего прародителя Хорсы[37] Сакса!

Зима была в самом разгаре. Сухой рождественский мороз сменился ледяными туманами и дождями. Поля заболотились грязью, дороги стали скользкими, ненадежными. Не было даже возможности размяться, выехав с соколом на охоту. Приходилось сидеть в дымном тепле помещения, пить эль да судачить.

В зале моего бурга было темно и дымно. Окна, заколоченные на зиму, не давали света, из-за ненастья пришлось прикрыть и дымовую отдушину и дым чадным облаком скапливался под скатами тростниковой кровли. Все обитатели усадьбы собрались у огня. Кто чинил упряжь, кто вырезал по дереву, женщины чесали шерсть. Моя мать, благородная Гунхильд, восседала на высоком, похожем на трон кресле, а перед ней на подставке лежала большая книга с округлыми саксонскими литерами текста.

Мать громко, нараспев, читала старинную саксонскую поэму «Скиталец».

— …Где же тот конь и где же конник?

Где исконный златодаритель?

Где веселье застолий?

Где все эти хоромы? —

Увы, золотая чаша,

Увы, кольчужный ратник,

Увы, войсководы слава…

То миновало время,

Скрылось, как ни бывало

За покрывалом ночи.

Мне стало скверно. Да, исчезли, прошли времена славы моего народа. Да и где этот народ, где его гордая знать? Погублены, придавлены, смешали свою кровь с завоевателями. Эти проклятые норманны!.. Они теперь тоже величают себя англичанами, говорят, что эта земля столько же их, как и наша. Как бы не так! Никто не заставит меня уверовать, что однажды саксы не вскинут голову, не обнажат мечи, не начнут резать глотки завоевателям и тогда повторится та великая кровавая ночь, когда саксы однажды уже сумели показать себя, напоив мечи кровью надменных данов.[38] И тогда вновь на трон взойдут потомки старой династии и к Англии вернется ее слава.

Почему-то думая о потомках прежних государей, я невольно вспомнил Эдгара Армстронга. Ведь в его жилах тоже течет кровь великого Гарольда Годвинсона и он потомок датских правителей Денло. Когда он вернулся из Палестины — какое воодушевление я почувствовал! Вот, думал я, появился наконец мужчина, воин, крестоносец, который пробудит саксов от спячки, сплотит их и поведет на борьбу с завоевателями норманнами. А вышло… Этот красавчик, этот онорманившийся сакс, только и помышлял, как бы выслужиться перед их королем. Он и слышать не желал, чтобы объединить нас. Он возводил свой замок, разводил своих лошадей, кичился данной Генрихом властью, ни о чем больше не желая слышать. И напрасно Бранд и другие требовали, чтобы мы держались его, что он будет защищать наши права, оградит от норманнов. Я уже понял, что ему не до борьбы, и не знаю почему продолжаю ездить к нему.

Бесспорно Эдгар гостеприимный хозяин и неплохо угощал нас на этот йоль. Обычаев-то он придерживается, но и только. Но он не вождь, не таков, как был его отец Свейн, человек которого я всегда почитал.

Я поглядел на мать. Она уже стара, глаза выцвели, лицо избороздили морщины. Но она по-прежнему стройна, как пламя свечи, и манеры у нее величавые. Люди говорили, что Свейн Армстронг уважал и почитал ее поболее иных, преклонялся перед ней. Сам он был женат на робкой женщине, хотя и саксонской принцессе. Но это был не тот брак, какой ему нужен, и люди говорили, что Свейн заглядывался на благородную Гунхильд. Но мать всегда была величественна и почитаема, хотя и стала женой такого слабого и бесцветного тана, как мой отец Освин. Пусть это и грешно, но я не вспоминал об отце с почтением, а при его жизни даже стыдился его, маленького, робкого, вечно хлопотавшего над своими овцами, свиньями, коровами. Не удивительно, что когда в Фелинге появлялся воинственный Свейн, я так и кидался к нему. И если он обращал на меня внимание, у меня просто душа пела. И почему Свейн не увел мою мать из дома, не забрал с собой? Сделал ее хотя бы второй женой на датский лад. Но нет, моя мать была слишком горда и никогда бы не пошла на это. Она глубоко уверена, что только венчанная супруга может стать настоящей женой и госпожой в доме.

Но что плохого в старом датском обычае брака без венчания? В былые времена таны держали у себя не одну, а две, три датских жены. Хотя церковь и противилась этому. Но ведь бывает немало причин почему мужчины хотят взять в жены еще одну женщину — чувства, зов плоти, особое расположение. Норманны запретили этот обычай, сведя роль датской жены до положения обычной наложницы. Ну да норманны много чего навязали нам и почему это я должен им повиноваться? Вон у меня самого три жены — все по датскому праву. Но моя мать настаивает, чтобы я обвенчался с какой-нибудь из них.

Я посмотрел на своих жен. Вот они — все здесь. Я могу взять на ложе любую, какую пожелаю. Они еще молоды и крепки. Двое родили мне детей — одна троих девчонок, другая крепкого парнишку Олдриха. Я бы и не прочь обвенчаться с любой, но обе — дочери простых йоменов, а род из Фелинга слишком славен, чтобы разбавлять его простой кровью.

Зато моя третья жена — из благородной семьи. Некогда я просто украл ее — уж больно она мне нравилась. Поднялся шум, дело едва не дошло до крови, но, поскольку выкраденная девица была не единственным ребенком в семье, дело удалось замять, дав ее родичам откупную.

Может мы и ужились бы, но ее лоно оказалось пустым, она ни разу не забеременела, и постепенно я потерял к ней интерес. Даже узнав, что она путается с одним из моих людей, я махнул на это рукой. И хотя порой еще сплю с ней, но венчанной женой и хозяйкой Фелинга никогда не сделаю.

Да только от нас, мужчин и хозяев, зависит положение его женщин. А вот у Эдгара Армстронга, хотя все еще нет жены, но всеми делами заправляет его сноха Риган. И чего он не прогонит ее — ведь не спит же он с ней? А вот же почитает ее, уважает, даром, что нормандка. Ему все едино — что норманн, что сакс. И никто его этим не попрекает. Наоборот, моя мать лестно отзывается — дескать, Эдгар хороший герефа, навел в графстве порядок…

В чем тут дело? Ведь Эдгар только и печется о своем золоте. Крестоносец — ха! И хотя я видел, как он упражняется с оружием, но по мне он все равно не воин. Душится как женщина, бреется, рядится, как норманн… А еще эта его ученость! Чуть что, ссылается на труды каких-то бумагомарак и даже смеет утверждать, что саксы не всегда владели этой землей, а пришли такими же завоевателями, как норманны.

Черт! Как же это вышло, что за какой-то год этот подкупленный норманнами пес стал самым почитаемым человеком в Норфолке? И даже я то и дело ловлю себя на мысли о нем. Но я-то им не восхищаюсь. Хотя и не говорю это ему в глаза, дабы никто не решил, что попросту завидую. Но завидую ли я? Я запретил себе об этом думать. Просто мне жаль, что мои надежды на сына Свейна, как на предводителя воинства саксов, не оправдались.

Мне стало невыносимо сидеть у огня, я вышел наружу. Мой дом — Фелинг, усадьба отца, деда, предков. Здесь все, как и положено в богатом бурге. Строения добротны, из толстых бревен с крытыми тростником скатами кровли. Саксы говорят: «Мой дом — моя крепость». И свои усадьбы всегда ценят поболее грязных, вонючих городов, куда норманны внесли оживление и где расплодилось столько торгашей и ремесленников. И где те же норманны ввели этот дурацкий закон — гасить вечером по знаку колокола огни, якобы во избежание пожаров. Дурость какая-то, гасить свет по сигналу. А этот новый нормандский закон, воспрещающий саксам охотиться в королевских лесах? Это уже нажим на наши старые свободы. Эдгар же говорит, что закон этот принят, дабы уберечь зверя от массового истребления. Словно зверя вообще можно истребить. Тьфу, опять я об Эдгаре.

Я пересек двор и меня обдало ледяным ветром. Усадьбу окружал вал с частоколом, по верхам которого шла галерея для дозорных. По лестнице я поднялся на нее. Стоял, вдыхая холодный сырой воздух. Погода соответствовала моему настроению — ветер, снег со льдом. А небо в тучах до самого горизонта, словно кто-то накрыл мир крышкой чугунного котла. И вдаль уходят поросшие тростником и осокой фэны. Унылый пейзаж, оживляемый то тат то здесь группами деревьев. Скука. И лезут всякие мысли, что давно пора начать осушать эти земли, рыть водоотводные канавы, копаться в земле. Как пахотный черный человек. А я, Хорса сын Освина, рожден быть воином. И все же за всю мою жизнь, если не брать в расчет мелких стычек с норманнами, я так ни разу по настоящему и не обагрил меч кровью. Живу, как сокол, с которого не сняли колпачок. Ах, встрепенуться бы, взлететь, почувствовать настоящую охоту, крик жертвы, ее вкус…

От горестных раздумий меня отвлек силуэт всадника, появившийся меж зарослей осоки. Я видел на нем черный плащ с капюшоном, его лохматого пони, а по посадке определил, что скачет не воин. Кого же это принесло в такое ненастье? А ведь несется во всю прыть, не опасаясь скакать по гололедице. Меня разобрало любопытство. А потом я узнал его. Это попечитель старой церкви святого Дунстана. отец Мартин.

Когда я спустился с галереи, привратник уже открывал створку ворот. Священник едва завидел меня, так и кинулся.

— Благородный Хорса! Я проскакал много миль, и молю о помощи.

Я слушал его сбивчивый рассказ и у меня даже челюсть отвисла. Клянусь одноглазым Воданом,[39] ну и дела! В фэнах мятеж. И уже не первый день. Саксы болот восстали против людей алчного Ансельма, отбили их нападение, загнали в топи, скрестили с ними оружие! И возглавляет мятеж женщина, по сути девчонка, подопечная Ансельма и внучка того самого Хэрварда, о котором я не раз пел песни. Зовут ее Гита. А ведь я знал, что она существует, но давно решил, что Гита Вейк ушла от мира, стала затворницей в каком-то монастыре. Она же оказалась новой Боудикой[40] этой земли и люди готовы сражаться за нее.

— Поначалу Гите и ее людям удалось отбиться от людей Ансельма, — говорил священник, не замечая потоков, что текли по лицу. Его капюшон совсем промок, как и борода, но глаза живо горели. — Я не вмешивался в эту затею, считая, что мое звание духовного пастыря не соответствует войне. Но вчера из Бэри-Сэнт-Эдмунса прибыл сам аббат Ансельм и с ним целое войско. Они окружили земли леди Гиты и не скрывают своих намерений поквитаться с мятежниками. Вчера прямо у моей церкви произошла жестокая стычка и опытные воины аббата разбили отряд мятежников. Те отступили вглубь фэнов, а воины наступают и не сегодня-завтра они доберутся к Тауэр Вейк, где укрылась леди Гита со своими людьми. Вот тогда я и решил не медлить, а постараться сообщить саксонским танам в какой опасности находится внучка Хэрварда.