Пришлось сказать Эдгару, что вряд ли я поеду в Гронвуд вместе с ним — тем более, что уже завтра он должен отправиться в Норидж, чтобы сопровождать партию лошадей, купленную тамплиерами. Для Эдгара это важная сделка, но и он должен понять, что для меня не менее важно встретиться с сестрами из обители Святой Хильды в день поминовения этой великомученицы.

В конце концов мы решили, что Эдгар переночует в Тауэр Вейк, завтра поспешит в Норидж, а я отправлюсь в монастырь. И как только он покончит с делами, тут же вернется за мной в обитель.

Об этом и многом другом мы проговорили, сидя в зале башни, едва не до сумерек. Мы не виделись совсем недолго, но никак не могли насытиться обществом друг друга. Когда и впрямь стало смеркаться, Труда велела подавать трапезу.

После того, как я назначила ее мужа Цедрика управляющим в Тауэр Вейк, Труда вновь расцвела. Ходила с важностью, одевалась в дорогие ткани, и даже ее чрезмерная полнота пошла на убыль. И едва я появилась в старой башне, как она все уши мне прожужжала, что не худо бы было пристроить ее дочь Эйвоту в Гронвуде.

И совершенно напрасно. Я любила Эйвоту, но предпочитала держать ее поближе к супругу. В многолюдном Гронвуде кокетливую саксонку подстерегало бы чересчур много соблазнов. Даже Клара угомонилась, став женой Пенды, но когда в замок приезжал Саймон, с ней начинало твориться неладное — она нервничала, наряжалась, роняла посуду и становилась на диво рассеянной.

К своему удивлению, я заметила Саймона среди людей, сопровождавших Эдгара. В последнее время отношения с этим французом у меня разладились. Не так давно я потребовала, чтобы он женился на обесчещенной им девушке, но француз ответил столь насмешливо и непристойно, что я стала игнорировать его. Он нужен Эдгару, но у меня нет нужды общаться с ним. Я спросила, зачем Эдгар взял с собой Саймона, и он пояснил, что решил увезти каменщика из Гронвуда, чтобы не смущать Клару и не выводить из себя Пенду. А Саймон сам напросился — тут, видите ли, некая местная девица родила ему сына, и он не прочь взглянуть на ребенка. У этого ловкого парня бастарды по всему графству.

Итак, мы сидели в башне, отдавая должное стряпне Труды, и Цедрик расспрашивал Эдгара о событиях в Нормандии.

Любопытно было наблюдать за мирно беседовавшими ривом и графом Норфолкским. Только у саксов сохранялась эта патриархальная простота. По поводу грядущего военного столкновения Эдгар заметил, что хотя войска с обеих сторон готовы и граф Анжу уже намеревался выступить, неожиданное недомогание Матильды заставило его повременить. Матильда в тягости, и беременность протекает у нее столь тяжело, что Жоффруа предпочел остаться рядом с женой. Король же, узнав о нездоровье дочери, также не спешит нанести удар и развлекает своих вассалов охотами близ Руана.

О войнах и политике мужчины могут говорить бесконечно. Поэтому я отправилась к себе, чтобы прочесть привезенное Эдгаром письмо от Риган — то есть сестры Бенедикты. Она всегда писала живо и ярко, поэтому я, никогда не бывавшая в Шропшире, всегда была неплохо осведомлена о том, как обстоят дела в этом графстве. Риган уже была старшей монахиней, а теперь сообщала, что вскоре может стать помощницей приорессы. Эдгар порой посмеивался, что не будет ничего удивительного, если вдова его брата через год-другой сама станет настоятельницей, а там, глядишь, и святой.

Но из этого письма я узнала, что у Риган началась полоса неприятностей, связанных с появлением в Шрусбери ее брата Гая. Она с ним не виделась, но ей стало известно, что Гай попытался вступить во владение родовыми манорами. Однако аббат — попечитель этих земель, воспротивился этому, зная, что Гай не в чести у короля. Он направил в эти маноры своих людей, с приказом схватить объявившегося наследника, и Гаю пришлось укрыться в пограничном с Шропширом Уэльсе, где всегда принимают английских беглецов. Там он собрал отряд лихих парней и повел с аббатом настоящую войну за свои владения, что тотчас отразилось на сестре Бенедикте, которую аббат объявил едва ли не подстрекательницей.

О Гае я читала с волнением. Я искренне привязалась к этому рыцарю, спасшему нам с Эдгаром жизнь. Это был удивительный характер — полный энергии, безудержный в чувствах и безрассудно смелый. Порой мне приходило в голову, что если бы мое сердце не принадлежало Эдгару, то и я могла бы влюбиться в Гая — бродягу и неудачника, как влюблялись в него многие молодые дамы и девушки.

От этих нескромных мыслей дитя в моем чреве, словно осуждая мать, беспокойно задвигалось. Этот бойкий и живой младенец иной раз вытворял такое, что я не могла ни присесть, ни прилечь. Но я была бесконечно благодарна Господу за то, что он послал нам это дитя. После всего, что нам пришлось пережить, это было знаком свыше, что я поступаю верно, оставаясь с Эдгаром. И больше всего я хотела подарить своему возлюбленному сына. Эдгар боготворил Милдрэд, и я не сомневалась, что его любовь не уменьшится с появлением второго ребенка, но я знала, как он хочет, чтобы родился тот, кто продолжит в веках род Армстронгов.

Когда ко мне поднялся Эдгар, я уже дремала. Он лег, стараясь не потревожить меня, но я чувствовала его взгляд, слышала его взволнованное дыхание, и улыбнувшись, не открывая глаз, потянулась к нему.

Как я любила его объятия, запах его кожи, аромат благовоний, исходивший от его волос, силу и надежность его рук! Иные женщины не решаются заниматься этим, вынашивая дитя, но когда в нас с Эдгаром вспыхивала страсть, не поддаться ей было невозможно. Он ласкал и целовал меня до тех пор, пока я, уже не владея собой, не начала сама умолять его, чтобы он взял меня.

Я обожала его тихий радостный смех, обожала чувствовать его в себе… И не важно, что теперь мы занимались любовью не так, как обычно принято. В этом была особая изощренность. Мне не мешал мой живот, все было так естественно и прекрасно… И вскоре я стала задыхаться и закрыла глаза, погружаясь в сладкую, жаркую истому, заполнившую все тело. А когда чувственный порыв сотряс наши тела, я вскрикнула, не сумев сдержаться…

Усталые и счастливые, мы приходили в себя, и вдруг я с удивлением увидела на смуглых щеках возлюбленного дорожки, оставленные слезами. И когда я принялась их нежно стирать, Эдгар отвел мою руку и проговорил:

— Я безмерно люблю тебя. В это все дело…

Уснула я безмятежно, как счастливое дитя. А когда утром открыла глаза, Эдгара уже не было рядом.


* * *

Из Тауэр Вейк мы выехали, когда уже совсем рассвело. Меня сопровождали верный Утрэд, трое охранников и Труда. Пришлось прихватить и Саймона-каменщика, намеревавшегося по пути навестить роженицу, хотя его присутствие не было мне особенно приятно.

В последние день-два сильно похолодало, и все вокруг было покрыто пушистым инеем. Рыжие тростники превратились в серебряные, заводи фэнов сверкали, как полированное олово, на ветвях дубов шуршали промерзшие, но еще не успевшие опасть листья. Из ноздрей лошадей вырывался белесый пар, но в плаще, подбитом куньим мехом, мне было тепло.

Мы ехали шагом по недавно проложенной гати, и повсюду один из сопровождающих заботливо вел моего мерина под уздцы. Время от времени они сменялись, и наконец пришел черед Саймона, который двигался так осторожно, что мы с ним даже слегка поотстали от остальных.

Внезапно каменщик спросил:

— Не мучает ли вас совесть, миледи, что вы как госпожа живете с графом, в то время как его законная супруга вынуждена скитаться?

Я молчала, опешив от его вопроса. Ведь Саймон хорошо знал, кто такая Бэртрада, и должен был сознавать, что свою участь она вполне заслужила.

— Вы не отвечаете, миледи? Для вас было бы гораздо лучше встретиться с графиней и договориться обо всем полюбовно. Это куда честнее и достойнее, чем настраивать против нее супруга.

— С каких это пор, Саймон, ты начал защищать права графини? К тому же я весьма далека от того, чтобы с сочувствием внимать речам о горькой участи Бэртрады Нормандской!

Он кивнул, словно услышав именно то, чего ожидал.

Этот короткий разговор оставил неприятный осадок, и когда Труда, придержав свою лошадь, пристроилась рядом со мной, я вздохнула с облегчением. Настроение мое улучшилось только тогда, когда в тихом полуденном свете впереди замаячили высокие кровли монастыря Святой Хильды.

Еще подъезжая к обители, я заметила необычное оживление у ее стен. Поначалу я решила, что это съехались окрестные жители к торжественной мессе по случаю дня великомученицы Хильды. Но когда мы оказались в самом монастыре, я поняла, что помимо прихожан здесь присутствует свита неожиданно нагрянувшего с визитом аббата Ансельма.

Едва ли эта встреча могла доставить мне удовольствие. Я даже пожалела, что отпустила своих сопровождающих, но, стараясь держаться как ни в чем ни бывало, отправилась разыскивать сестру Отилию.

И тут меня ожидало разочарование. Оказалось, что у Отилии тяжко заболела мать, известие об этом было получено только утром, и моей подруге пришлось срочно уехать. Было и еще кое-что странное — обычно тепло приветствовавшие меня сестры на этот раз выглядели потерянно и, казалось, избегали разговоров со мной.

А когда на пороге церкви появился мой бывший опекун, то, едва увидев меня, он тут же разразился громовыми обличениями:

— Смотрите, добрые христиане! Вот прибыла блудница, живущая во грехе со своим погубителем! Она не стремится скрыться о мира и оплакивать свое падение, нет — у нее хватает наглости являться в святую обитель, чтобы выставить на всеобщее обозрение свой позор!

И он указал пухлым перстом на мой живот.

Мне стало не по себе, но на мое счастье вперед выступила настоятельница Бриджит. Признаюсь, я была не слишком высокого мнения о сей особе, постоянно заискивающей перед знатью и выклянчивающей пожертвования. Но сейчас настоятельница не могла не посчитаться с тем, сколько я сделала для обители, и приняла мою сторону. Она попросила аббата быть снисходительным к женщине в тягости, прибывшей почтить Святую Хильду.

Преподобный вроде бы угомонился, но оказалось, что он просто выжидает. Когда вынесли раку с мощами и прихожане вознесли моления святой, Ансельм приступил к проповеди и превратил ее в яростную обличительную речь.

— Святая великомученица Хильда, чистая и непорочная дева, кого только не приходится тебе терпеть близ себя в свой праздник! Мыслимое ли дело, чтобы в обители, почитающей великую святую Хильду, с почестями принимали столь гнусную блудницу!? Взгляните на это исчадие ада! Господь, удерживающий ее над бездной, испытывает только отвращение к таким, как она. Эта женщина проклята вовеки за свои прегрешения, и пламень Господнего гнева пожрет ее, если она не раскается!

Ничего не скажешь, преподобный умел владеть своей паствой — вскоре я заметила, как стоящие вокруг меня люди начали пятиться, словно я была прокаженной. Собрав волю в кулак, я сохраняла невозмутимость и старалась думать только о том, что нахожусь в обители, в которой прошли мое детство и отрочество.

Аббат, однако, не унимался. Если он и упоминал о святой Хильде, то только для того, чтобы, воздав хвалу ее достоинствам, с удвоенной злобой обрушиться на меня.

— Злодеяния и грехи таких, как эта нераскаявшаяся грешница, ранят сердце святой Хильды, и за это гнев Божий обрушится на блудницу. Взгляните, взгляните же на эту женщину в мехах! Разве она прибыла сюда почтить святую? Нет, она явилась, чтобы отравить ваш праздник своим мерзостным присутствием, и за это ее также ожидает кара Господня!

Я повернулась и вышла из церкви. Больше всего мне хотелось немедленно уехать. Но не этого ли добивается Ансельм? Похоже, об этом думала и добрая сестра Стефания — монахиня, некогда переписывавшая со мной рукописи, а теперь поспешившая утешить меня.

— Не стоит тебе, Гита, появляться на вечерней трапезе, — проговорила она. — Преподобный страсть как зол. Он доведет тебя до отчаяния, а в твоем положении это никуда не годится. Побудь пока в малой часовне, а там, глядишь, мать настоятельница и утихомирит святого отца.

Меньше всего я надеялась на то, что настоятельнице Бриджит удастся повлиять на Ансельма, но все же последовала совету доброй монахини. Единственное, что удерживало меня здесь — это мысль о том, что вечером за мной должен прибыть Эдгар, да и не хотелось доставить скорым отъездом злорадное удовольствие аббату. И я принялась горячо молиться у статуи святой, прося ее о заступничестве и защите.

Однако и помолиться спокойно мне не удалось. Не прошло и получаса, как в часовню вошли несколько людей из свиты Ансельма, и завидев меня, принялись изрыгать всевозможные мерзости.

В конце концов я не выдержала. Однако когда я попыталась покинуть часовню, они загородили проход, продолжая насмехаться. Я на мгновение испугалась, но потом решила — не осмелятся же эти негодяи обидеть беременную женщину под сводами храма!

Чтобы лишний раз не испытывать судьбу, я быстро прошла через боковой выход часовни в гербариум, задвинув за собою наружный засов, и сделала это как раз вовремя, ибо эти негодяи решительно двинулись за мной и принялись колотить в дверь.