— Иногда, к сожалению, да, — ответил Кельвин. — Но в большинстве случаев после того, как их отношения им наскучили, мужчина и женщина расстаются без каких-либо претензий друг к другу либо остаются друзьями.

Он помолчал и медленно проговорил:

— Когда они оглядываются назад на то, что было, то вспоминают короткий, но прекрасный период в их жизни, в течение которого они были безумно счастливы. При этом они оба знали, что это счастье не могло длиться вечно.

— Думаю… я поняла, — проговорила Серафина. — И подобные… чувства… вы испытываете… к леди Брейтвейт?

— Вот именно! — воскликнул он.

— Когда… она… говорила о вас, — нерешительно произнесла Серафина, — а я случайно подслушала… я поняла… что она… не относит вас… к прошлому.

Кельвин Уорд недовольно поджал губы.

Ну почему Авриль Брейтвейт выбрала место именно рядом с их каютой для того, чтобы посплетничать с приятельницей о нем?

Но тут же, взяв себя в руки, он спокойно сказал:

— Не хочу казаться излишне грубым, Серафина, и думаю, вы поймете меня. Авриль Брейтвейт относится к тому типу женщин, которые любят дать понять, что это они бросают мужчину, а не он их.

Наступило долгое молчание. Наконец Серафина робко проговорила:

— Спасибо… что объяснили мне… все это. Постараюсь… не наделать ошибок. И все равно… в присутствии… леди Брейтвейт я себя чувствую… такой ничтожной… будто я никто.

— Вы моя жена, Серафина, — твердо сказал он. — И позвольте сказать мне откровенно — я еще ни разу не встречал женщину, которая бы столько знала о вещах, представляющих настоящую ценность.

Серафина недоверчиво взглянула на него, и он ласково продолжал:

— Мы с вами оба понимаем, что существуют различные виды знания, равно как и разнообразные типы любви. У меня такое ощущение, что за последние несколько дней мы с вами мысленно прошли долгий путь по незнакомым дорогам и поднялись на горные вершины, куда еще не ступала нога человека. Неужели для вас это ничего не значит?

— Для меня это значит все. Даже больше… чем я могу… объяснить, — поспешно проговорила Серафина.

— Тогда думайте только об этом и ни о чем другом, — посоветовал ей Кельвин. — А теперь предлагаю вам лечь в постель, что я и сам собираюсь сделать.

— А вы… больше не пойдете… на палубу?

— Нет. Я собираюсь лечь спать. Если вы оставите свою дверь открытой, то увидите, как у меня погаснет свет.

— Знаете, я верю всему… что бы вы мне ни сказали, — с чувством собственного достоинства проговорила Серафина.

— И поступаете правильно, — улыбнулся он. — Друзья должны оставаться честными по отношению друг к другу. А ведь мы с вами друзья, правда, Серафина?

Это был вопрос, и на него требовалось ответить, что Серафина и сделала.

— Да, конечно. И как добрый друг вы мне все объяснили, и теперь мне все ясно и понятно.

— Я ведь вам говорил, что вы должны мне доверять, — ответил Кельвин.

С этими словами он вышел из ее комнаты, прикрыв за собой дверь.


На следующий вечер они покинули Александрию, а когда день спустя добрались до Порт-Саида, Серафина обнаружила, что муж буквально не отходит от нее — показывает ей разнообразные достопримечательности, рассказывает обо всем, что ее интересует.

Серафина и представить себе не могла, что так много судов будут ждать своей очереди, чтобы пройти по знаменитому Суэцкому каналу. Канал был построен в 1869 году и теперь являлся жизненно важной артерией, соединяющей Восток и Запад.

Половина всех английских судов, чтобы добраться до Индии, огибала мыс Доброй Надежды, другая половина шла вокруг мыса Горн, но на обратном пути, груженные скоропортящимся грузом, и те, и другие шли только через Суэцкий канал.

— Британское правительство владеет акциями компании, построившей канал, которые она, в свою очередь, приобрела у египетских хедивов, — рассказывал Серафине Кельвин. — Поэтому защита берегов Египта возложена на английский гарнизон, расквартированный в этой стране.

— Но, по-моему, все они платят одинаковую пошлину, — заметила Серафина.

— Верно, — улыбнулся он. — Только британские пароходы имеют первоочередное право прохождения через канал, а крупные индийские лайнеры вынуждены регулярно выплачивать таможенные пошлины в размере до одной тысячи фунтов.

— А кто получает эти деньги? — поинтересовалась Серафина.

— Прибыль делится между держателями акций, — ответил Кельвин. — К сожалению, шестьдесят пять миллионов фунтов французского капитала приравниваются лишь к тридцати одному миллиону британских фунтов, так что на десять британских директоров и одного голландского приходится двадцать один французский.

Он рассмеялся:

— Стоит ли говорить, что они никак не найдут общего языка в отношении транзитных пошлин. Англичане хотят, чтобы они были пониже, а французы — повыше!

И он принялся объяснять, что канал слишком узок для нужд Британской империи.

— Большие линейные корабли могут пройти по нему, лишь предварительно демонтировав артиллерийские орудия.

— А почему его не расширят? — поинтересовалась Серафина.

— Это было бы очень разумное решение, — ответил он. — И время от времени англичане возвращаются к разговорам о том, чтобы прорыть еще один канал через Синайский полуостров, однако меня не оставляет ощущение, что ничего сделано не будет!

Прогуливались ли Серафина и Кельвин по палубе, разговаривали ли в столовой за завтраком, обедом или ужином, она ощущала на себе пристальный и недоброжелательный взгляд темных, глаз леди Брейтвейт.

Серафина не сомневалась, что в лице этой особы обрела врага, который, если ему дать волю, мог стать опасным. Она нередко задавала себе вопрос, понимает ли это Кельвин.

И мысль эта действовала на нее угнетающе.

Обладая чрезвычайно живым воображением, она частенько, лежа ночью в постели, не могла сомкнуть глаз. Она думала о том, что будет, если в один прекрасный день Кельвин придет к ней и объявит, что хочет быть свободным.

А что, если ему встретится женщина, о которой он мечтал всю жизнь?

Тогда уже встанет вопрос не о флирте и не о любовной интрижке, а о полном разрыве с ней, с Серафиной.

Она явственно представила себе ярость отца и себя, тщетно пытающуюся защитить Кельвина от его гнева.

Серафина пыталась убедить себя, что только напрасно мучается.

Кельвина, похоже, вполне устраивает ее общество. Он добр к ней. За последние несколько дней он стал гораздо добрее, чем раньше. А может, это она сама, боясь, что леди Брейтвейт отберет у нее мужа, не отпускает его от себя ни на минуту?

Но как бы то ни было, Серафина твердо решила, что Кельвина она ей не отдаст, чего бы ей это ни стоило. Она не представляла тем не менее, какое оружие может применить в борьбе с соперницей, и очень от этого мучилась.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, она наблюдала за леди Брейтвейт, когда та не смотрела в ее сторону.

Она не могла не восхищаться тем, как эта дама входит в столовую.

Точно так же, как примадонна выплывает на сцену, она гордо шествовала к своему столу, сверкая драгоценностями. Казалось, что все ее туалеты специально рассчитаны на то, чтобы вызывать зависть каждой женщины, сидящей в зале.

Серафина уже знала, что муж леди Брейтвейт — генерал, командующий гарнизоном в Бомбее.

Ей нетрудно было узнать от других дам, с которыми она иногда проводила время, что генерал Реджинальд Брейтвейт намного старше своей жены и слывет скучным, прозаичным человеком, у которого, помимо армейской жизни, очень мало других интересов, а может, и вообще нет.

— Однако леди Брейтвейт на скуку не жалуется, — язвительно заметила пожилая дама, презрительно поджав губы.

Серафина тихонько вздохнула: она догадалась, что та имеет в виду.

Среди пассажиров первого класса было несколько индийцев, а в каюте, расположенной неподалеку от каюты молодоженов, обосновалась целая индийская семья. Она очень заинтересовала Серафину, поскольку члены этой семьи почти не появлялись на людях.

Когда она стала выяснять, кто те женщины, что занимают эту каюту, ей сказали: ее высочество раджмата из Удайпура, которая возвращается из Англии в Индию, со своей свитой.

— Что означает «раджмата»? — спросила Серафина мужа.

— Это означает «мать магараджи», — ответил он. — Или в данном случае — «магарана».

— Как бы мне хотелось ее увидеть! — пылко воскликнула Серафина.

— Думаю, это маловероятно, — ответил Кельвин Уорд, и Серафине пришлось этим удовлетвориться.

Вскоре пароход добрался до Красного моря. Жара стояла невообразимая, и Серафина проводила на палубе гораздо больше времени, чем раньше.

Палуба первого класса находилась непосредственно над палубой второго класса. А еще ниже размещались палубы третьего и четвертого класса. Пассажиры там сидели, играли в разные игры, а также спали прямо на корме парохода.

Располагались они обычно под надпалубными сооружениями, где было довольно тесно, поэтому о каких-либо удобствах говорить не приходилось. Впрочем, они, похоже, от этого не страдали и вовсю наслаждались жизнью.

Серафина, перегнувшись через перила, часто слушала звуки индийского ситара или наблюдала, как темнокожие индийские ребятишки с криками носятся по палубе, а расположившиеся на отдых взрослые спокойно ведут меж собой беседу и, похоже, эти крики ничуть их не беспокоят.

— Почему они вас так занимают? — спросил Кельвин, заметив, что Серафина с интересом смотрит на то, что происходит внизу.

— Наверное, потому, что они индийцы, — ответила она. — Я прочла об Индии уже почти все книги, что взяла с собой, и жду не дождусь, когда наконец увижу эту чудесную страну и познакомлюсь с ее людьми.

— Мне хотелось бы, чтобы вам полюбилась эта страна, — заметил Кельвин Уорд. — Если вам она понравится, мы можем поселиться там на несколько лет.

И, заметив, как вспыхнули ее глаза, поспешно добавил:

— Прошу вас, ничего пока не говорите. Мне не хочется, чтобы вы заранее связывали себя какими-то обещаниями. А вот когда вы несколько месяцев поживете в Индии, тогда и сможете понять, какие чувства испытываете к этой стране.

— Я уже сейчас знаю, что буду любить ее так же горячо, как и вы, — ответила Серафина.

В тот вечер было очень жарко. Когда после ужина Кельвин с Серафиной прогуливались по верхней палубе, ей даже не понадобилось надеть поверх вечернего платья накидку.

Сегодня на ней было платье из нежного крепа розового цвета, украшенное оборочками из тюля, которые каскадом ниспадали из огромного атласного банта и образовывали длинный шлейф.

В этом наряде, сшитом по последней парижской моде, она была похожа на розовый бутон.

Платье это необыкновенно шло Серафине, так как плотно облегало ее изящную и грациозную фигуру. Глубокое декольте открывало белоснежную, стройную шею.

Марта украсила белокурые волосы Серафины несколькими бриллиантовыми звездочками, и Кельвину Уорду его жена показалась одной из звезд, спустившейся с неба. Светила полная луна, которая серебрила ровную гладь моря.

Стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь шумом моторов и приглушенными звуками скрипки, доносившимися из салона первого класса.

Однако внизу, на корме, пассажирам было явно не до музыки. К расположившимся там индийцам с детьми приблизилась шумная группа солдат.

У них оказался футбольный мяч, и им вздумалось сыграть в футбол. Толкаясь и отпихивая друг друга, они принялись гонять злополучный мяч по палубе, громко хохоча и сквернословя.

— По-моему, в пиве у этих ребят явно не было недостатка, — сухо заметил Кельвин Уорд.

— Вы хотите сказать, что они пьяны? — спросила Серафина.

— Не то чтобы очень, однако настолько, чтобы шуметь и вести себя вызывающе. А индийцы, которые вообще не употребляют спиртного, не понимают, чем вызвано подобное поведение белых людей.

Серафина перегнулась через перила.

Солдаты между тем разошлись вовсю — соленые шуточки неслись без перерыва.

Один из них подкинул футбольный мяч слишком высоко в воздух, тогда другой подпрыгнул, чтобы не дать ему упасть за борт, и, не удержавшись на ногах, свалился прямо на маленькую девочку-индианку, с любопытством наблюдавшую за игрой.

Девочка, пронзительно вскрикнув, упала на палубу.

— Смотрите, солдат ушиб ребенка! — воскликнула Серафина, наблюдет, как товарищи помогают солдату встать на ноги.

Веселая и шумная компания удалилась с палубы.

А девочка так и осталась лежать на том месте, где упала, и Серафина видела, что она не шевелится.

— Девочка, похоже, потеряла сознание, — заметила она.

— Уверен, скоро это обнаружат, — проговорил Кельвин Уорд.