Джорджетт Хейер - Испытание любовью

– А ну-ка, убирайтесь! – прикрикнул Симон. – Вы что, хотите меня совсем раздеть? Отнеси на место мой шлем, Седрик! Роджер, забери меч у этого малыша, пока он не упал. Эдмунд, оставь в покое мои шпоры, ты поцарапаешься. Бегите отсюда, разбойники! Я позову вас, если будет нужно! – Он кивнул Гонтрею: – Морис, поговорим после ужина. И с тобой тоже, Бернард. – Затем быстро поднялся по лестнице в свои покои в сопровождении только слуги Малкольма.

Уолтер Сантой бросил веселый взгляд на Гонтрея:

– Скоро от пажей здесь не будет прохода. Кажется, появилось трое новых, пока нас не было в Бовалле?

– Милорд приказал взять их, – пояснил Гонтрей. – Они все время крутятся у него под ногами, но ему это нравится. С тех пор как милорд избил Патрика Килдера до беспамятства за то, что тот ударил маленького Эдмунда, детишки ужасно избаловались! Даже мой собственный сын стал таким дерзким, что с ним может справиться только милорд. Дело зашло слишком далеко, – вздохнул управляющий, который сам любил детей, и они этим нещадно пользовались.

– Это так, – согласился Бернард. – Однако очень приятно видеть нашего железного лорда с детишками, налетающими на него, как пчелы на горшок с медом.

– Они просто невозможны, – пожаловался Роджер, – постоянно висят на милорде, мешая нам, слугам, работать. Он им ни в чем не отказывает. Когда я нечаянно толкнул Дональда и тот упал, милорд не подпускал меня к себе целых три дня! И все это время его обслуживал только Малкольм! – От воспоминания об этой несправедливости его глаза вспыхнули, а лицо помрачнело.

После ужина Морис Гонтрей пришел к милорду, чтобы отчитаться о своем правлении. Бовалле внимательно его выслушал и просмотрел все счета. Морис говорил неуверенно, опасаясь недовольства хозяина. В конце доклада он посмотрел на него почти смущенно:

– Есть одна проблема, милорд, в которой я, кажется, превысил мои полномочия. В ваше отсутствие я… я делал то, что мне казалось необходимым. – Он замолчал, робея перед этим человеком, который был моложе его на целых пятнадцать лет. Но поскольку Симон промолчал, продолжал, расправив плечи: – Среди вашей охраны, милорд, я обнаружил троих мятежников – друзей Николаса. В ваше отсутствие они пытались подбить воинов на восстание, о чем мне сообщил Бэзил. Я вызвал их к себе для расследования, сэр, и от вашего имени выгнал из поместья их главаря Эдвина Палмера. Двоих других примерно наказал, и теперь они утихомирились. – Он поднял на хозяина глаза, полные собачьей преданности.

– Ты правильно поступил, – одобрил Бовалле. – На твоем месте я поступил бы точно так же.

При звуке его холодного голоса Гонтрей выпрямился в кресле и морщины исчезли с его лба.

– Если… если вы довольны, сэр, то у меня стало легче на душе.

– Да, я доволен и не ожидал ничего другого.

– Милорд, единственная цель в моей жизни – оправдать ваше доверие, с тем чтобы со временем из вашей памяти исчезло пятно позора, которым я покрыл себя.

Симон ударил кулаком по столу:

– Год назад я сказал тебе три слова, Морис Гонтрей: “Я все забыл”.

– Но вы же не сказали: “Я все простил”, милорд, – тихо произнес Гонтрей.

– Тогда скажу сейчас. Я все простил. Хотя мне и непонятно, зачем тебе нужно это прощение. Прошлое мертво.

– Милорд, я… я благодарю вас! И за то, что вы назначили меня на мой высокий пост, и за то, что вы так хорошо относитесь к моему сыну.

– Не нужно благодарности за то, что мне доставляет удовольствие, – откликнулся Симон и поднялся.

Морис последовал его примеру, но, когда уже собрался выйти из комнаты, лорд снова заговорил:

– Кажется, я был неосторожен, Морис. Перед ужином пошел осмотреть мои земли в сопровождении Седрика. Он уколол руку острой колючкой, и из ранки вытекло много крови, прежде чем он показал ее мне. – Заметив беспокойство на лице Мориса, продолжил: – Я вытащил колючку и сделал перевязку, думаю, до завтра все заживет.

– Сэр, благодарю за заботу о маленьком Седрике! Пойду посмотрю, как он.

Гонтрей взялся за ручку двери, но Симон снова заговорил:

– Малышу было больно, но он не проронил ни слезинки.

Неделю спустя он прибыл в Мальвалле, где его по-королевски принял отец. А когда покинул замок, Мальвалле повернулся к сыну Джеффри, который теперь оставался дома, и неожиданно сказал:

– Джеффри, я люблю этого мальчика.

– И я тоже, сэр. Мальвалле добавил печально:

– К сожалению, я навсегда останусь для него только другом.

Джеффри ничего не ответил, и они замолчали. Затем, улыбаясь, сын посмотрел на отца:

– Жаль, что вы не видели его, когда он взял в плен сына Оуэна, сэр. Клянусь, он превзошел самого себя, соперничая с принцем в воодушевлении наших воинов. Встретившись с Грифитом на поле битвы, Симон вступил с ним в единоборство. Казалось, их бой никогда не кончится. Грифит славный боец, сэр, и его атаки заставили меня переживать за судьбу моего брата. Но он был неутомим, рука Грифита ослабла, и парень сдался в плен. Симон привел пленника к принцу и в качестве приза попросил его доспехи. Они позолочены и сделаны с таким искусством, что практически ничего не весят. Во всех последующих битвах он был в этих доспехах, привлекая всеобщее внимание. Видя его всегда впереди, воины следовали за ним, воодушевляя других. Принц считает, что победа была одержана исключительно благодаря мужеству Бовалле. Генриху он тоже очень нравится, сэр. Возможно, принц оставит его при дворе, если Симон захочет.

Мальвалле неторопливо кивнул:

– Да, он станет великим воином, если захочет.

– И если в его жизни не появится женщина, которая отвлечет его от этой цели, – добавил Джеффри.

– А сейчас такой женщины нет? Джеффри рассмеялся:

– Святая Богородица! Вы бы видели Симона с девицами! Он совершенно не обращает на них внимания и, кажется, даже не замечает их присутствия! Мы с Аланом уверяем его, что его день еще не пришел, но, честно говоря, сэр, я уже сам в это не верю!

– Трудно сказать, – произнес Мальвалле. – Скорее всего, он падет жертвой какой-нибудь робкой бледнолицей девственницы, которая ляжет ковром к его ногам.

– Вряд ли, – усомнился Джеффри.

Симон стоял на холме, недалеко от Аленсьона, глядя в сторону Франции. Ветер развевал его светлые волосы и теребил плащ вокруг его возмужавшего тела. Ему было уже за тридцать. Прошло больше десяти лет с тех пор, как он стал лордом Бовалле.

Позади него растянулся на мягкой траве его слуга, симпатичный юноша с черными кудрями и веселыми глазами. Он задумчиво и с любовью смотрел на своего хозяина.

Симон стоял неподвижно, полуотвернувшись. За несколько минут он не проронил ни слова, всматриваясь в раскинувшийся перед ним красивый пейзаж. Слуга с уважением разглядывал его профиль: массивный, выдающийся лоб над глубоко посаженными яркими глазами, сильную челюсть, бронзовые худые щеки. Одну руку Симон опустил, слегка сжав ее в кулак, широко расставленные ноги в сапогах со шпорами твердо стояли на земле. Слуга лениво подумал, что эта поза отражает силу и целенаправленность – главные черты характера хозяина. Затем он перекатился на бок и, поддерживая голову тонкой рукой, продолжил на него смотреть. Симон не впервые ступил на французскую землю. Он бывал здесь уже дважды. Первый раз под руководством королевского брата – герцога Томаса Кларенса, а потом вместе с королем Генрихом, когда они сражались под Ажинкуром. За минувшие годы лорд Бовалле стал прославленным полководцем, наравне с Кларенсом и Умфравиллем, широко известным под прозвищем Железный Лорд. Многие его любили, иные ненавидели, но никто не рискнул бы назвать его мелкой сошкой. Он стал знаменитым исключительно благодаря собственному уму и силе. В воинском искусстве ему не было равных, кроме самого короля. Никому другому воины не подчинялись так охотно и никого так не уважали. У него была власть и богатство, его великолепное тело легко переносило любые невзгоды. Он был красив, умен и хладнокровен. И все-таки чего-то в нем не хватало. Несмотря на все свои достоинства, Симон был холоден, как камень, будто лишенный нормальной человеческой души. Многие говорили, что он не рожден для нежных чувств, любви и страсти. Но прозорливый король Генрих, когда он слышал такую критику в адрес Бовалле, обычно указывал на окружавших его веселых пажей, одетых в зеленое и красное:

– Вы считаете, что ему не хватает нежности? Глупцы! Посмотрите на этих детей!

Критики сразу смолкали, потому что любовь Бовалле к детям была общеизвестной.

– Она спит, – как-то сказал Генрих сводному брату Симона. – Но однажды проснется. Джеффри повернул голову:

– О чем это вы, сир?

Глаза короля были прикованы к стоявшему в отдалении Симону.

– О страсти, которая заключена в этом человеке.

– В нем нет страсти, сир. Когда-то я думал так же, как вы, но я знаю его уже пятнадцать лет, и все эти годы он холоден как лед. Единственная его слабость – дети.

– Да, дети. Именно благодаря этому знаку, Джеффри, я и знаю, что однажды страсть в нем оживет.

– Он же кусок льда, сир, – стоял Джеффри на своем, улыбаясь. – Хотел бы я взглянуть на женщину, которая разбудит его. Вы не представляете, сколько красавиц прошло мимо! Ему уже за тридцать, он не создан для любви. Момент упущен.

Генрих улыбнулся, положив ладонь на руку Мальвалле:

– Джеффри, Джеффри, здесь ты не прав! Алан намного мудрее тебя.

– Алан мудрее всех в сердечных делах, сир, – уточнил Джеффри, бросив насмешливый взгляд на юного Монлиса, который, подперев рукой подбородок, мечтательно смотрел вдаль.

Король проследил его за взглядом и тоже рассмеялся.

– Какое чудесное трио! – воскликнул он. – Солдат, рыцарь и поэт.

Такими их все и знали – этих троих близких друзей, совершенно непохожих друг на друга. Кларенс, удивляясь их дружбе, однажды сказал про них: “Сталь, пламя и серебро”. Это королевское определение било в самую точку. Симон был настоящим солдатом, бесстрашным, холодным, рожденным повелевать и руководить;

Джеффри – рыцарем, обладающим безудержной отвагой, бешеным темпераментом и языком придворного; Алан – поэтом, мечтателем, не приспособленным к войнам и все-таки принимавшим в них участие, как некий трубадур сто лет назад. Он был рожден любить, может быть, не сильно, но часто и с удовольствием. Алан шел туда, куда вел его Симон, а Джеффри часто заскакивал вперед с характерной для него слепотой. Но Бовалле тут же со своей непоколебимой волей оттаскивал его назад. Уже много лет они были вместе, это трудносовместимое трио. Джеффри и Алан с удивлением и восторгом следили за все новыми победами Симона и наблюдали его подъем к славе без малейшей зависти. Они считали его своим вождем во всем, кроме сердечных дел, в которых он по-прежнему оставался ребенком. Снова и снова подсматривали за его общением с какой-нибудь красавицей, ожидая перемен в поведении друга, и постоянно разочаровывались, потому что даже при встречах с величайшими и красивейшими женщинами в нем ни разу не шевельнулось чувство. Симон не был робок в присутствии женщин, как это часто бывает с сильными людьми, он не заикался и не краснел. Просто в его жизни не было места для женщин, а в сердце – любви.

Слуга Седрик сорвал травинку и задумчиво принялся ее жевать. Он смотрел на широкие плечи хозяина и размышлял, будут ли и у него когда-нибудь такие же. Потом вздохнул, потому что был худощав, а не крепок и кряжист, как его лорд, и без его железных мускулов, которые Симон приобрел еще в юности. Затем взгляд Седрика опустился к ногам милорда, на шпоры, поблескивающие на сапогах, и снова поднялся к его суровому, грубоватому лицу.

Хозяин не сказал ему, зачем они приехали сюда из Аленсьона, а он не решался спросить, несмотря на свое привилегированное положение. Седрик молча поднялся вслед за ним на этот холм и теперь наблюдал, как тот стоит, глубоко погруженный в свои мысли. По морщинам на лбу и по угрюмой складке у рта слуга догадывался, что милорд размышляет над какой-то сложной проблемой. Но они уже много времени провели на этом холме, и ему хотелось, чтобы Бовалле что-нибудь сказал или что-то сделал, перестав вглядываться в отдаленный горизонт. И внезапно Симон заговорил глубоким, суровым голосом, не поворачивая головы:

– У тебя нет более интересного занятия, чем смотреть на меня, мой мальчик?

Привыкший к неожиданностям со стороны хозяина, Седрик все-таки вздрогнул, ему казалось, что милорд забыл о его присутствии не догадывается, что он разглядывает его сзади.

– Нет, милорд. Бовалле усмехнулся:

– Неужели я такое приятное зрелище для твоих глаз?

– Да, сэр, – искренне ответил Седрик. Симон наконец пошевелился, посмотрел на лежащего в траве слугу и сказал с теплой ноткой в голосе:

– Эх ты, ленивый щенок! Вынь травинку изо рта.

Седрик вынул травинку, улыбнулся, но даже не сделал попытки встать, так как знал, что хозяин хорошо к нему относится. Другие пажи появлялись и исчезали, но ни один из них не был удостоен такой любви милорда, как Седрик Гонтрей, который много лет назад сам напросился к нему на службу.