„Рука Всевышнего помогает барыне-графине! Это видно из того, что все, что здесь делается — все так хорошо, что лучше и не может быть!“

Наконец прибыл ответ...

Написанный в минуту отчаяния и раздражения, он заставил Фаддея пролить горькие слезы.

„Ты дурак, — писал граф, — со своей рукой Всевышнего! Рука Всевышнего тяготеет надо мной, который не может выбраться из ссылки, между тем, как мое место среди вас — для того, чтобы защитить сестру и ее сына, оставленными бессильными против злых людей!“

Фаддей, прочитав это письмо, не решился показать его Раисе. Она же со своей стороны по лицу старика догадалась, что письмо ничего хорошего не имеет дня нее, и не решилась его спросить.

Надежда, появившаяся на ее щеках с приближением весны, вдруг померкла и повергла ее в сильнейшее отчаяние... Чтобы чем-нибудь заполнить время и заглушить страдания, она расширяла круг своей благотворительности.

Ежедневно, если позволяла погода, она пешком обходила все деревни, чтобы лечить больных, которые, нисколько не стесняясь, посылали за нею изо всех мест. Доброта барыни стала для них делом обыкновенным, и они уже не боялись злоупотреблять ею, зная, что отказа не будет.

Однажды в начале мая около шести часов вечера Раиса возвращалась с прогулки. Ее остановила девочка лет десяти.

— Дедушка болен, — сказала она, — и спрашивает тебя.

Раиса, последовав за посланной, вошла в одну из хижин деревни невдалеке от барского дома. Изба была печальной, а живущие в ней оказались еще печальнее.

В хижине жил высокий, сухой и костлявый старик с сердитым выражением лица и резкими движениями.

Сильные припадки ревматизма удерживали его в постели, если только можно было так назвать деревянную скамью, покрытую бараньими шкурами.

При входе Раисы он кивнул головой.

— Извини меня, мать, — сказал он печально, — если я не кланяюсь: я не могу двигаться.

— Мне не нужно твоих поклонов, — весело ответила Раиса.

— Я тебя позвал, — продолжил старик, — потому что не могу двинуться, а говорят, что ты все знаешь и всех излечиваешь! Вылечи меня: мне необходимо быть на ногах!

Раиса внимательно осмотрела больные ноги старика.

— Ты еще не скоро будешь ходить, — сказала она, — но болезнь твоя не смертельна! Несколько лекарств и терпение вылечат тебя!

— Буду ли я в состоянии ходить в Петров день? — спросил старик.

— Нет, не думаю!

Крестьянин печально покачал головой.

— Однако, это необходимо, — заметил он. — Я дал обещание сходить в Сергиевский монастырь!

— Сходишь позже!

— Позже я умру! — проворчал больной. — Я иду покаяться! Вылечи меня, мать, поскорее!

— Я сделаю все, что могу, — ответила молодая женщина странному пациенту и, дав ему некоторые наставления, вышла.

С этого дня маленькая босоногая посланная часто прибегала за Раисой.

Вначале Раиса навещала старика просто по своей доброте, но потом заметила, что рассказы его стали интересовать ее...

Тихон знал родителей Валериана и рассказывал ей про них тысячу неизвестных для Раисы мелочей.

Потом у нее появилась мысль заставить его рассказать про умершего Марсова, но первая ее попытка не увенчалась успехом.

— Марсов? — спросил старик, и нервная дрожь пробежала по его телу. — Покойный барин Марсов? Да успокоит Господь душу этого бедного барина! Матушка, как я тебя прошу-то! Вылечи меня, чтобы я пошел на богомолье!.. Вылечи меня, не то Бог не помилует такого грешника, как я!

Напоминание ли о Марсове или перелом болезни к худшему подействовали на старика, только в последующие дни Тихон чувствовал себя так плохо, что Раиса думала, что он умрет. Из осторожности она не возобновляла разговора о Марсове, оберегая от волнения слабые силы старика.

Терпение ее было вознаграждено: через несколько дней Тихону стало лучше.

Был конец мая...

Соловьи распевали по вечерам в роще среди свежей зелени и цветущих кустов.

В один из таких благоухающих вечеров Раиса получила письмо и — удивление! — адрес был написан рукой Валериана.

Фаддей, подавая письмо на серебряном подносе, дрожал... Сама Раиса изменилась в лице, прочитав свое имя на конверте...

Она некоторое время рассматривала красную сургучную печать: это был оттиск посланной ею печатки.

Фаддей незаметно вышел.

Оставшись одна, Раиса взглянула на портрет графини, и ей показалось, что он глядел на нее ласково и ободряюще.

Раиса решительно сломала печать и вынула сложенный пополам лист.

Это действительно был почерк ее мужа. Она провела рукой по глазам и прочла:


„Сударыня!

Сестра Елена уведомила меня о вашем участии к ее сыну и об оказанной вами услуге. Подчиняясь ее желанию, прошу вас принять благодарность за все сделанное вами! Примите также выражение благодарности за ваши исправные посылки и заботы об имениях, принадлежащих вам, память о которых будет мне постоянно дорога.

Валериан Грецки“.


И только!..

Письмо выпало из рук Раисы...

Только это письмо, вежливое, холодное, пренебрежительное, почти дерзкое было наградой за труды и заботы Раисы в течение пятнадцати месяцев тяжких испытаний! Наградой за тайную любовь, за пролитые слезы!.. К чему служит ее жертва, принесенная неблагодарному? Ее любовь, соединенная с глубокой нежностью, беспрестанно держала сердце Раисы в далекой Сибири...

Долго слезы молодой женщины падали на письмо, пропитанное ароматом подушечек, присланных Раисой вместе с бельем...

Однако портрет свекрови все еще улыбался ей.. Раиса встала и подошла к окну... Солнце садилось позади деревьев точно так же, как и в первый день ее приезда. Тот же аромат зелени и весенних цветов!

Грусть Раисы перешла в отчаяние.

Целый год и так мало успеха!.. Если так будет продолжаться, сколько потребуется лет безмолвной преданности, чтобы смягчить гнев Валериана?.. Когда узнает она, кто совершил насилие, воспоминание о котором жгло ее, как каленым железом?!

— Никогда, никогда! — с отчаянием воскликнула молодая женщина. — Он сам сказал: „Никогда!“

Фаддей тихо вошел в комнату под предлогом предложить чаю. Он безмолвно стал у дверей. Раиса повернулась к нему с опечаленным лицом, залитым слезами, и с письмом в руке.

— Значит, барин уже не так сердит на вас, если написал, — заметил Фаддей так скромно, что слова его нельзя было признать навязчивыми и неуместными.

— Он все еще сердит, — вздохнула Раиса, — но Богу известно, что я не желаю ему зла!

— Если он вам пишет, то он не сердит, — продолжал Фаддей с прежней скромностью. — Грецки все таковы, сударыня! Это не упрямство, смею сказать, это...

— Гордость! — докончила Раиса.

Фаддей молча кивнул головой.

— Барин, должно быть, был очень доволен тем, что написала ему Марсова, если решился отвечать! Он ведь не благодарил ни за деньги, ни за остальное...

Раиса внимательно слушала старого слугу.

— Ты думаешь, что он был доволен? — спросила она, помолчав.

— Я уверен, что в душе он вам благодарен, но не желает этого высказать! Впрочем, Господь велик, а жизнь долга! Мне думается, что веселые дни еще вернутся! Слышали вы, что скоро будет свадьба в царской фамилии?

— Да, — ответила Раиса, побледнев.

— Петербургские господа и барыни пошевелятся немного, и я думаю, что наши сосланные получат помилование.

При мысли о возвращении Валериана радость и ужас одновременно охватили Раису. Если он вернется, то, по всей вероятности, с проклятием к ней, своей жене...

Если же терпение и преданность Раисы обезоружат его, то могут сбыться предсказания Фаддея и веселые дни вернутся...

Раиса, спустившись в сад, вошла в тень березок, расположенных посреди парка. Вечером шел дождь. Белые кисти двойных цветов боярышника, окаймлявшего дорожки, склонялись к земле и, роняя редкие капельки дождя, производили легкий, приятный шум. Два соловья перекликались вдали, и их увлекательное пение унесло Раису далеко от мира слез...

Долго ходила она, слушая их пение... Капли дождя падали на ее лицо, но она ничего не замечала, вдыхая запах свежей зелени и все более воодушевляясь мечтами.

„Нет, ничего еще не потеряно“, — думала она. Прошлый год служил преградой всему! Теперь она имеет друга в лице своей свояченицы, союзника в старом Фаддее... Валериан написал ей...

„Это, положим, был лишь знак простой вежливости, но все-таки это был первый шаг к переписке. Она может отвечать... О, если бы она смела, как бы она ответила!..“

Гуляя под деревьями, Раиса мечтала о письме к своему мужу, и вот ее мечты:

„Вы правы, презирая меня, так как я сделала вам столько зла, сколько в состоянии принести женщина мужчине, но вместе с тем я желаю вам только добра! С тех пор, как получила ваше кольцо, и в особенности с тех пор, как я потеряла отца, я думаю только о вас! Ваше счастье мне в тысячу раз дороже моего собственного.

Если я нужна вам, я готова быть вашей рабой, вашей преданной служанкой! Если же вы все равно не хотите меня, я уйду с вашей дороги, пожелав вам от души счастья!“

Вот в таком роде хотелось бы Раисе написать тому, кто числился ее мужем, но... увы! Это были лишь мечты...

35.

Так прошло еще немного времени, которое в заботах о благополучии „низшей братии“ проходило незаметно для Раисы.

Однажды она была занята проверкой счетов по имению, как вошел Фаддей и доложил о приехавшей гостье — Персиановой.

— Кто такая Персианова? — спросила Раиса Фаддея.

— Из небольших дворянок, но ее всюду принимают, хотя она „с язычком“, — доложил слуга.

Раиса улыбнулась характеристике Фаддея и приказала просить Персианову в гостиную.

Освежив руки одеколоном, Раиса вскоре вошла в гостиную, где увидела женщину средних лет, одетую с претензией на моду и изящество. На голове гостьи был вычурный чепец, украшенный большими бантами из лент.

При входе Раисы Персианова встала, низко поклонилась и сказала:

— Решила познакомиться с вами, так как вы сами не заводите никаких знакомств!

Раиса пригласила гостью сесть, что та охотно исполнила.

Завязался разговор, который вела почти одна Персианова, в виду того, что Раиса не знала соседей и не интересовалась сведениями о них.

Персианова заметила это и перешла на Марсову.

— Вы не знаете, что ваша свояченица отравила своего мужа? — шепотом спросила она.

— Что вы?! Почему вы так думаете? — воскликнула возмущенная Раиса.

— Не я так думаю, а все, все, поголовно все! — поспешно уверила Персианова. — Она очень ревновала своего мужа, изменяющего ей, и решила отравить его, а потом избавиться и от сына!

— Значит, — произнесла Раиса, — мнение провинции таково, что Марсова сначала отравила мужа, а потом пыталась отравить и сына?

Посетительница закивала утвердительно головой, убранной лентами.

— В таком случае объясните мне, пожалуйста, каким образом она имела успех при отравлении мужа и не достигла этого теперь?

Смущенная, что говорит во всеуслышание вещи, которые можно передавать только на ухо, Персианова пробормотала:

— Я не знаю...

— А можете ли вы мне сказать, почему ребенок не умер? — продолжала Раиса.

— Быть может оттого, что мальчик крепкого сложения? — проговорила гостья нерешительно.

— Знаете ли вы, моя милая, — произнесла Раиса, забавляясь смущением гостьи и искренне улыбаясь, — что при первых признаках болезни моя свояченица послала за мной! Она знала, что я унаследовала от отца некоторые познания в медицине, которые оказались не бесполезными в этом случае.

— Значит, — спросила удивленная Персианова, — вы были у Марсовой?

— Я приостановила заболевание у племянника несколькими успокоительными средствами, доказательством чему то, что мой муж пожелал поблагодарить меня гораздо больше, чем я заслужила!

— А! Он вам писал? — спросила Персианова, поспешившая переменить разговор.

— Да, письмо прибыло вчера вечером, — сказала Раиса, указывая на оставленый на бюро конверт.

Персианова бросила зоркий взгляд. Действительно, конверт лежал там, но что было написано на нем!

Раиса вышла для хозяйственного распоряжения, оставив гостью одну.

Персианова быстро подбежала к конверту, который обещал столько нового... Он был пуст, но гербовая печать Грецки на нем служила неопровержимым доказательством того, что Раиса сказала правду.

Визит был короток: Персианова спешила поделиться с другими свежими новостями.