— Не удивляйтесь, если вы увидите его у меня! Я хочу взять его к себе в услужение!

Елена хотела что-то сказать, но Раиса остановила ее.

— До свидания, — проговорила она, — возвращайтесь к себе!

И обе женщины расстались.

Не пройдя и десяти шагов, Раиса встретила вечно улыбавшуюся Мавру.

— Добрый вечер! — сказала крестьянка.

Раиса, слишком возбужденная, чтобы отвечать, кивнула головой и пошла быстрее.

Мавра осталась неподвижной, глядя ей вслед.

— Какое несчастие, — прошептала она, — что эту нельзя удалить отсюда!

37.

Не прошло и недели, как Персианова была крайне удивлена: коляска графини Грецки, запряженная четверкой вороных, остановилась у ее крыльца и Раиса, сама Раиса вышла из нее.

Удивление это было так сильно, что Персианова оставалась неподвижной и тогда, когда Раиса вошла в гостиную... Она широко раскрытыми глазами смотрела на гостью, думая, что это сон. Но Раиса, одетая в полутраур, подошла к ней и протянула руку.

— Вы видите, сударыня, — сказала она, — я осмелилась приехать к вам!

Лицо Персиановой расплылось в широчайшей улыбке. Визит Раисы считался честью, которой все добивались. Эта ничтожная дочь фельдшера так сумела поставить себя, что в провинции стояла выше всех мнений.

Если бы молодая женщина, случайно ставшая графиней Грецки, вздумала бы искать знакомств в провинции, то нет сомнения, все двери были бы закрыты для нее. Но она повела замкнутую жизнь, ни с кем не знакомясь, и это дало повод заискивать у нее.

— Прелесть, прелесть! — затараторила Персианова, с истинным восторгом любуясь своей гостьей. — Я очень счастлива.

Ее счастье в самом деле было велико: она теперь всем могла рассказывать, что принимала у себя графиню Грецки.

Раиса, улыбаясь, расточала комплименты хозяйке, выказывая тем свое расположение.

Персианова от всего приходила в восторг: платье, ленты, прическа гостьи, — все было найдено восхитительным... А уж когда эта „ничтожность“, которую хотели заранее исключить из провинциального общества, соизволила откушать скромный обед — восторг Персиановой дошел до кульминационной точки!.. Не было той жертвы, которую она бы не исполнила, если бы ее попросила Раиса.

Но молодая женщина ничего не требовала от хозяйки, наоборот, сама любезно предложила ей прислать фасон какого-то необычайного корсажа, скрывающего полноту вдвое.

— Придется ли мне взамен сделать вам что-нибудь приятное? — спросила Персианова.

— А если бы я вас поймала на слове? — произнесла Раиса с самой очаровательной улыбкой.

— Я была бы в восхищении!

— Быть может, что и найдется!

После обеда дамы, поговорив о лошадях, пошли осматривать конюшни.

Кучера расхваливали лошадей, и Раиса принуждена была выслушивать описание их качеств. Пока Персианова высыпала все свои познания, молодая графиня оглядывала окружающее.

Один из кучеров, суровый и мрачный, не остановил на себе ее взгляда. Другой, хотя и более молодой, имел какое-то дикое выражение, как у людей, злых на все окружающее и даже на самих себя. На нем-то и остановилось внимание Раисы.

— Как зовут этого кучера? — спросила она, пока тот вел рысака.

— Василий. Это бывший слуга вашей свояченицы.

— Давно он служит у вас?

— Скоро год! Он хороший кучер, но немного мрачен и нелюдим! Его не любят здесь. По правде сказать, я сама предпочитаю Григория.

— Мне говорили, что он хорошо знает здешние места, — сказала Раиса. — Жаль, что он служит у вас, а то мой кучер, прибыв из Петербурга, куда он был отправлен мальчиком, иногда путается в моих дальних поездках! Если бы Василий служил у кого-нибудь другого, я бы доставила себе удовольствие переманить его, но с вами мне совестно так поступить.

— Ах, Боже мой, нисколько! — возразила Персианова, позвав кучера. — Василий, — сказала она ему, — хочешь ли ты перейти к графине Грецки? Она желает нанять тебя.

Василий взглянул на Раису. Молодая женщина выразила полное бесстрастие.

— Дело в том, что я не люблю тех мест, — сказал он холодно.

— Должно быть, он там был несчастен в любви, — сказала Персианова по-французски, уверенная в своей прозорливости.

— А я бы так хотела узнать мое имение, — сказала развязно Раиса кучеру. — Если желаешь служить у меня, я дам тебе двадцать рублей в месяц.

— Милочка моя! — воскликнула хозяйка. — Вы сделаете их крайне неприступными, если будете платить такие деньги!

— Это моя фантазия! — возразила Раиса. — А кто их не имеет?

Василий был жаден. Предложенная большая плата притягивала его, к тому же известная аксиома говорит: „Злодей рано или поздно возвратится к тому месту, где совершил преступление“.

Уже давно Василий чувствовал желание увидеть лиц, причастных к преступлению, воспоминание о котором он тщетно пытался отогнать от себя.

После короткого колебания он ответил:

— С позволения барыни я согласен!

— Это решено! — сказала хозяйка.

— Вот мы и квиты, — любезно произнесла Раиса, возвращаясь в гостиную. — Вы занимаете у меня фасон корсажа, а я у вас — кучера.

— Скажите лучше, что избавляете меня от него, — заключила Персианова, — его лицо было мне более чем противно!

Василий уехал в тот же вечер с Раисой.

На следующий день к великому неудовольствию графских слуг новый кучер сидел на козлах.

Персианова была сильно удивлена и огорчена тем, что более никогда не видела Раису в своем доме.

38.

В течение пятнадцати дней Раиса ездила со своим новым кучером.

Погода стояла великолепная, рожь хорошо наливалась. Молодую женщину опьяняла быстрая езда на безукоризненной тройке.

Василий, беспокойный сначала, вошел в колею. Он не пошел навестить своих бывших сослуживцев, и казалось, дом Марсова никогда ему не был знаком, но однажды был застигнут врасплох.

Возвращаясь с лошадьми с реки, он очутился лицом к лицу с Иваном Морозом, который имел вид не только покойный, но даже насмешливый.

Иван Мороз был здоровенный мужик с рыжей бородой и с глубоко посаженными глазами, отчего они казались маленькими.

Его подвижный пытливый взгляд постоянно перебегал с предмета на предмет.

— Вот, брат, ты опять у нас, — произнес Мороз, став поперек дороги.

— Да, — проворчал Василий, — не велика важность.

— Эге! У тебя хорошая госпожа, очень богатая, любезная. Постарайся хорошенько служить ей, чтоб с нею не случилось чего дурного! А то тебе всегда везло!

— Да накажет тебя Создатель! — прорычал Василий и погнал лошадей по дороге, рискуя задавить говорившего с ним.

Это была их единственная встреча.

Морозу ни к чему было так говорить этому человеку, более жертве преступления, чем соучастнику...

Василий был жаден, но не испорчен. Покинув службу у Марсовой раньше, чем мнение света обвинило ее в смерти мужа, он с тех пор не занимался толками, но когда узнал из сплетен прислуги, что Марсову обвиняют в отравлении, и что сын ее едва не последовал за отцом, его стали мучить угрызения совести.

Раиса изучала малейшие оттенки на лице Василия: она изучала тайную работу совести в огрубелой душе.

Однажды она проезжала мимо сада свояченицы в часы ее прогулки. Они обменялись издали взглядами и улыбкой.

Весь этот день Василий оставался мрачен и, отказавшись от ужина, ушел в сарай под предлогом нездоровья.

Прошло около месяца...

К старику Тихону с наступлением хороших солнечных дней возвратились силы, а ревматизм ослаб несколько, сосредоточившись в ногах.

— Как бы мне хотелось сходить на богомолье к Сергию, — часто повторял он Раисе.

Но ноги его не были в состоянии нести его так далеко.

— Слушай, — сказала ему однажды Раиса. — Ты вот дал обет идти к Сергию, а идти туда пешком не можешь! Я прикажу отвезти тебя в карете, но с одним условием...

— Благодетельница моя, — радостно воскликнул старик, — да все, что захочешь! Приказывай, я все исполню, лишь бы мне выполнить обещание перед Богом!

— Хорошо! Ты будешь делать все, что я тебе прикажу, а за это я обещаю тебе, что помогу тебе съездить в монастырь! Для этого необходимо, чтобы ты жил у меня.

— Зачем? — спросил старик. — Мне и здесь хорошо.

— Ты не выздоровеешь здесь, — уверенно возразила Раиса. — Ты вот обещал мне во всем повиноваться, а сам отказываешься!

— Делай, как знаешь, — проворчал недовольно Тихон.

Ему не хотелось перебираться из своей грязной избы в большую, светлую комнату, в которой чувствовал бы себя чужим и как бы потерянным.

Раиса поместила его в одной из людских по возможности низкой, но чистой и светлой.

Дети прислуги играли на дворе, и их звонкие голоса развлекали старика. Дворняжки часто навещали его, открывая дверь мордой, и выскакивали через открытое окно, когда посещение им надоедало.

Все это помогало Тихону коротать время, а светлым лучом в его новой жизни было ежедневное посещение его Раисой в продолжение четверти часа.

— Ты обещала мне, что я выздоровлю и поеду к Сергию, — напоминал он ей каждый раз.

— Непременно, — соглашалась Раиса, когда видела его более страдающим, чем всегда, — но ты обещал мне слепо повиноваться, и вот я хочу о чем-то поговорить с тобой.

— Приказывай!

— Ты знаешь, что Василий здесь?

— Да, я его видел, — ответил Тихон.

— Так вот, он придет сюда, и ты ему скажешь все, что рассказал уже мне.

— Нет, нет! Ни за что, благодетельница! Прикажи что-нибудь другое!

— Мне кроме этого ничего не нужно!

— Я ничего не скажу, — ответил решительно Тихон, поправляя одеяло на своих опухших ногах.

— Делай, как знаешь, — произнесла Раиса, — но тогда ты не поедешь к Сергию и умрешь без покаяния! Твой грех не только будет мучить тебя, но еще когда тебя спросят, почему ты не исполнил данного обета, ты должен сказать лишь одно, что не захотел!

Молодая женщина нашла слабую струнку старика: эта смесь религии и суеверия только и могла тронуть душу старого Тихона... Все же старик был так упрям, что Раисе тяжело было вести борьбу с ним, и мужество не раз готово было покинуть ее.

Наконец Тихон, побежденный и строгостью Раисы и ее отказом отвезти его к Сергию, обещал выполнить то, что от него требовалось.

Получив согласие, Раиса поспешила воспользоваться им, так как старик мог раздумать. Еще с утра она приняла меры к тому, чтобы Василий встретился с Тихоном при ней.

Кучер не знал старика, никого не выделяя из толпы слуг, поэтому он спокойно вошел со связкой писем в маленькую, светлую комнату.

— Положи письма на стол, — приказала Раиса.

Пока Василий исполнял приказание, Раиса подошла к дверям и встала так, что при его возвращении она стояла на его дороге.

Приличие требовало, чтобы слуга ожидал приказания, и Василий с фуражкой в руке ждал.

— Правда ли, — спросила его Раиса, — что ты служил у моего зятя Марсова, когда тот умер?

Мертвенная бледность разлилась по лицу кучера. Он глянул на дверь, затем на окно и кашлянул в руку, чтобы скрыть смущение.

— Правда, — ответил он.

— Мне сказали, что ты ездил с ним в день его смерти.

Раиса говорила так спокойно, что кучер подумал, что это только женское любопытство, которое необходимо удовлетворить.

— Опять-таки, правда, — сказал он.

— Когда ты заметил, что твой барин умер? — спросила Раиса, не глядя на слугу.

Она, перебирая кружево зонтика, казалась совершенно равнодушной.

— Как и все, — более уверенно ответил Василий. — Когда мы подъехали к барскому дому и стали звать барина выходить из саней.

— Только тогда? А во время дороги барин не разговаривал?

— Он с нами не разговаривал в дороге, да и в такой холод трудно было говорить!

— Сколько времени вы были в дороге?

Василий внимательно взглянул на молодую женщину. Невольная дрожь пробежала по его телу.

— Я не помню, — ответил он с меньшей уверенностью.

— В котором часу вы выехали?

— В шесть часов вечера.

— А воротились назад?

— В десять с половиной.

— Вам понадобилось четыре с половиной часа, чтобы сделать двадцать пять верст?

Раиса уже не играла зонтиком: ее взгляд искал встречи со взглядом Василия.

— Барин останавливался у жены Ивана Мороза, — ответил он.

В комнате воцарилось такое глубокое молчание, что было слышно тиканье карманных часов Раисы.