В это время Валериан впал в состояние бреда. Невнятное бормотание, быстро перешедшее в крики ярости, возвратили присутствующих к горькой действительности...

Возвращение в Россию было еще далеко, и привезут ли они туда своего друга?!..

Резов и Собакин были отозваны в свои помещения.

Раиса с помощью Фаддея удобно расположилась у изголовья больного.

В часы его бреда она испытывала тяжкие страдания. Валериан, ни разу не узнавший ее, проклинал ее с криками ужасной ярости... То со слезами он просил сестру простить его за то, что раньше не знал ее и не помог ей в трудную минуту...

Раиса, чтобы успокоить больного, должна была отвечать за Елену, осыпать его самого самыми нежными ласками...

Тогда он горячо целовал ее руки, прикладывал к ним свои пылающие щеки и засыпал покойным, укрепляющим сном.

Сколько раз слезы Раисы падали на голову спящего мужа, когда она не могла освободить руки, чтобы стереть их!..

Как много отдала бы она за то, чтобы только услышать себя, названной одним из тех нежных слов, полных горячей любви, которыми Валериан осыпал отсутствующую сестру!..

44.

Благодаря внимательному и неутомимому уходу Раисы и бессонным ночам верного Фаддея, Валериан проснулся однажды утром, хотя еще слабый и разбитый, но уже не в лихорадке, с полным сознанием.

Раиса предвидела это и приняла все предосторожности, чтобы удалять от больного всякое волнение, так как он был еще настолько слаб, что опасность не миновала его. Последние три ночи, ожидая перелома болезни, Раиса провела в тяжелом состоянии страха... Что ей несет выздоровление Валериана: надежду на счастливое будущее или... безысходную тоску...

Резов и Собакин стояли у постели товарища, когда он проснулся.

— Вот и вы, — прошептал он глухим голосом. — Вы оба живы?

— Ты также! — весело отозвался Резов. — Да, мой друг, ты спасен: об этом не стоит и говорить, ты теперь вне опасности!

Хорошее расположение духа отразилось на лице Валериана. Он слабо улыбнулся, закрыл глаза и погрузился в сладкую дремоту выздоравливающего.

Вечером он выпил бульона и Собакин сказал ему, что если он чувствует вкус бульона, значит, это выздоровление. Собакин отлично знал по собственному опыту, как был невкусен всегда бульон до приезда Раисы.

— У меня был странный бред в последнее время, — проговорил Валериан. — Мне казалось, что все время здесь находится Фаддей, и даже сегодня утром мне показалось, что он был тут. Это верно было во сне?

— А что бы ты сказал, если бы твой старый слуга приехал ухаживать за тобой? — спросил Собакин.

Лицо Валериана выразило столько радости и оживления, что друзья подали знак Фаддею, спрятавшемуся за дверью. Старик опасался, что своим внезапным появлением может причинить вред своему барину.

— Это было бы отлично, — сказал со вздохом Валериан, — но невозможно!.. А я уверен, что если бы увидел его доброе лицо, то выздоровел бы совершенно!

Вторично поданный знак заставил Фаддея подойти к постели. Он несмело приближался. Валериан узнал его походку и шаги.

— Ты здесь, Фаддей? — спросил он, желая повернуться.

Старик упал на колени перед постелью барина, пряча в одеяло лицо, залитое радостными слезами.

Граф положил руку на голову своего верного слуги и закрыл глаза, чтобы удержать рвущиеся из глаз слезы.

— Я доволен, — тихо прошептал он, — очень доволен!

В этот день Валериан не просил объяснений. Ум выздоравливающего очень ленив и довольствуется действительностью, охотно веря во все.

В течение трех дней больной был в восторге от того, что снова видит Фаддея возле себя, и не спрашивал, как тот попал к нему... Когда же сознание возвратилось к Валериану, он стал замечать вокруг себя какую-то тайну...

Фаддей аккуратно куда-то скрывался ежедневно на несколько часов... Изысканный стол возбуждал аппетит молодых людей, обедавших вместе...

Однажды батистовый носовой платок, забытый кем-то, был унесен Фаддеем, хотя и не принадлежал ему. И Резов, и Собакин не протестовали...

Во время слабости, когда Валериан лежал с закрытыми глазами и все думали, что он спит, он слышал незнакомый, тихий голос. И тогда наконец граф потребовал объяснений от своих друзей.

— Каким образом приехал сюда Фаддей? — спросил он Резова, когда тот мог уже без посторонней помощи вставать и ходить.

— Он приехал в санях, вот и все, — ответил тот, улыбаясь.

— Я не об этом спрашиваю, — нетерпеливо отмахнулся Грецки. — Зачем и почему он приехал?

— Потому что ты был болен!

— Это тетка его прислала? — допрашивал Валериан.

— Моя сестра, уведомленная моим письмом о нашей болезни.

— А! — произнес молодой человек с обманутым ожиданием.

Он повернулся на своей постели и, прислоняясь к подушке, обвел комнату глазами. И вдруг его взгляд остановился на маленькой плетеной корзинке, с самого приезда прикрепленной к занавеси и позабытой до сего времени. Эта корзинка была привезена Раисой.

— Здесь кто-то есть! — вскричал Валериан, и голос его звучал уже сильнее, чем прежде. — Я хочу знать, кто!

Резов понял, что дальше скрывать нельзя.

— Да, здесь есть кто-то, приехавший с хорошими вестями.

Глаза графа выражали вопрос. При словах „с хорошими вестями“ он горько улыбнулся.

— Разве для нас могут быть хорошие вести? — произнес он. — Сосланные, разлученные со светом, мы всеми забыты!

— Исключая, конечно, только твоего верного Фаддея! — перебил его Резов с укором. — Однако нашелся все-таки другой человек, привезший нам хорошие вести!.. Скоро, Грецки, как ты совершенно поправишься, мы двинемся в путь!

— Что ж, нас дальше отправляют? Мы были чересчур близки к образованному люду?

— Нет!

Лицо выздоравливающего выражало такую глубокую печаль, что Резов не мог более молчать.

— Мы возвратимся в Петербург, — сказал он, пожимая руку товарища.

— Что?! Мы помилованы?

— Да!

Валериан вдруг побледнел, его рука похолодела в руке друга, и он лишился чувств.

— Графиня! — крикнул испуганно Резов, подбегая к дверям. — Помогите!

Раиса тотчас же вбежала...

Валериан в это время открыл уже глаза и смотрел на нее с удивлением.

— Глупец, что я наделал! — сказал Резов, хватаясь за голову.

Но отступать было уже поздно. Валериан глядел на жену глазами хотя и полными гнева, но и с радостью. Он не мог представить себе врага, приехавшего из такой дали, чтобы ухаживать за ним.

— Это вы, сударыня, — спросил он, — привезли нам помилование?

— Да! — ответила Раиса дрожащим голосом.

Она не смела поднять глаз на своего мужа, боясь увидеть на его лице убийственную иронию, однажды уже принесшую ей так много мук и горя.

— Но кому же мы обязаны помилованием? Тетке без сомнения?!

— Нет, нет, ей одной! — вскричал Резов с горячностью. — Твоей жене, этому ангелу, непризнанному тобой, приехавшей в Сибирь во время самой жестокой зимы, чтобы принести нам такую огромную радость!

Грецки не сводил глаз с жены: в голове его вихрем неслись тысячи разных мыслей...

Действительно, его жена с достоинством носила звание, приобретенное ею по воле судьбы! Эта благородная и светлая личность, которую он должен был уважать и чтить, но Валериан еще не проникся этим сознанием, и он не мог думать, как другие...

— Благодарю вас, сударыня, — произнес он медленно как бы с сожалением. — Благодеяния ваши следуют одно за другим! Вы благородно мстите!

Он отвернулся и закрыл глаза. Когда он открыл их, Раисы уже не было в комнате.

Резов с гневом взглянул на него.

— Счастлив ты, что еще болен, а то я сказал бы то, что думаю! — упрекнул он друга.

— Я не намерен ни от кого выслушивать наставления! — сухо произнес Грецки, и как бы желая заснуть, закрыл глаза.

Но он не спал...

Наступила ночь. Резов удалился, его заменил Фаддей, и Валериан предался своим думам, из которых главными были — свобода и возвращение в Петербург.

Принесли лампу и подали ужин на стол, покрытый богатой скатертью.

Грецки, открыв глаза, увидел четыре прибора. Он глядел на приготовления, нисколько не выказывая своего удивления.

Когда все было готово, вошли товарищи. Собакин прямо подошел к постели.

— Твоя жена отказывается ужинать с нами, — сказал он грубо, — благодаря твоему любезному приему! Я думаю, самое меньшее, что бы ты мог ей оказать — это вежливость!

— Вежливость? Хорошо, — произнес Грецки. — Фаддей, поди, скажи... — он остановился, не будучи в силах произнести ненавистное для него слово, — скажи графине, — поправился он, — что я... прошу их отужинать с нами.

Раиса тотчас же пришла, и все уселись за стол. Валериан исподтишка, сквозь опущенные ресницы любовался женой. Живейшее любопытство смешивалось со злопамятством при этом наблюдении...

Это была все та же молодая девушка-плебейка, которую он оскорбил, но плебейка с дворянской гордостью, сумевшая хорошо отомстить ему... И глядя на нее, Валериан должен был сознаться, что в ней не было ничего плебейского! Наоборот, она могла бы родиться и у трона, так много было в ней грации и подлинного благородства, как во внешности, так и в поступках!..

Оба офицера разговаривали с ней как с другом. Было видно, что они уважали ее и любили. Да и неудивительно: не ей ли они были обязаны своим благополучием и всеми удобствами, которыми пользовались в ссылке?!

Раиса говорила мало, уверенно, но коротко отвечая на вопросы. Было ли это из-за заботы о больном или от равнодушия к собеседникам?!

По окончании ужина она удалилась, пожелав спокойной ночи молодым людям, которые почтительно поклонились ей, поцеловав руку.

— Ну как? — спросил Резов, когда дверь закрылась за нею. — Неужели ты не находишь, что она восхитительна, Грецки? Много ли ты укажешь придворных красавиц, которые были бы лучше ее?

Валериан ничего не ответил.

— Надо сообщить тебе, — сказал Собакин, — что жена твоя объявила нам, что не считает больше себя охранительницей наших имений и по возвращении в Петербург думает испросить у государя повеление о снятии запрещения на наши имения!

— А я все-таки должен буду оставаться ее мужем, несмотря ни на что! — заметил Грецки, внутренне стыдясь за свои слова.

— К несчастью верно, что только ты один можешь быть ее мужем, — сухо возразил Собакин. — Но она также и тебе отдает твои имения, ничего не оставляя себе.

— Что же она думает делать потом? — с живостью спросил Валериан.

— Тебе бы следовало спросить ее об этом самому, так как мы не имеем права задать ей такой вопрос!

На ночь товарищи расстались, и Валериан остался один со своими думами.

Фаддей тихо прокрался в комнату, чтобы зажечь ночник, и затем растянулся на матраце у постели барина. Он уже начал засыпать, но Валериан окликнул его. Старик тотчас же поднялся.

— Фаддей, — тихо спросил выздоравливающий, — скажи мне правду: кому я обязан возвращением из ссылки?

— Молодой графине!

— А своим выздоровлением?

— Только ей одной! Молодой графине!

— Все молодой графине... Скажи, а каким образом она спасла сестру?

Старик начал рассказ, продолжавшийся около двух часов: он передал графу все мельчайшие подробности.

— Что верно, так это то, — заключил Фаддей, — что не каждый имеет столько ума и храбрости для того, что она сделала... А как о вас она заботилась! Она высылала вам все деньги, а как только узнала о вашей болезни, тотчас же выехала в Петербург и испросила у государя помилование... Других таких женщин не найдешь...

Валериан молчал.

— Скажи, могу ли я развестись с нею? — вдруг спросил он.

Фаддей в ужасе всплеснул руками.

— Развестись?! После того, что графиня сделала для вас?.. Барин, скажу вам прямо, что если вы живы, то лишь благодаря ее заботам! Вы ей, надо точно признать, обязаны жизнью, а вы... развестись!

— Разве она находилась здесь во все время моей болезни? — спросил граф.

— А как же! Мы приехали на шестые сутки вашей болезни, и графиня пятнадцать суток провела без сна! Если бы она не приехала, вас бы давно и на свете не было! Она и продукты привезла такие, каких у вас здесь нет, и лекарства! А уж как ухаживала за вами!

— Зачем все это она делала для меня? — в раздумье произнес Валериан.

Ему тяжело было сознавать себя обязанным женщине, которую он должен был ненавидеть.

— Зачем? Затем, что она из тех, которые платят добром за зло! — откровенно ответил Фаддей.