— Теперь этот вечер добрый, — ответил он, выпрямился и показал ей кожаную папку под мышкой.

— Что это?

— Работа.

Он положил папку на стол.

Джесс улыбнулась и положила перо, которым писала письмо Эстер.

— Я счастлива, оттого что ты пришел ко мне, хотя у тебя есть более важные и неотложные дела.

— Вместо этого я предпочел бы заниматься любовью с тобой, но подозреваю, что ты не расположена к таким упражнениям.

Она подняла брови. Нынче утром у нее начались месячные.

— Откуда ты знаешь?

Алистер пожал плечами, освобождаясь от куртки, потом повесил ее на спинку стула.

— Как мне не знать? Я прикасаюсь к твоему телу чаще, чем к собственному. Твои груди стали больше и чувствительнее, а желание два дня назад достигло лихорадочной степени. В числе других признаков.

Губы Джессики изогнулись в кривоватой недоверчивой улыбке.

— Какой ты наблюдательный.

— Ничего не могу с этим поделать, — возразил Алистер, отвечая улыбкой. — Я не могу отвести от тебя глаз.

— Льстец, — шутливо укорила Джесс его. — Я действительно испытываю недомогание, но могу доставить тебе удовольствие иным способом, хотя…

Он сел.

— Соблазнительная мысль, но мне достаточно просто побыть с тобой.

Сердце Джессики против воли забилось быстрее. Алистер говорил так обыденно, и все же она была глубоко тронута его открытостью и уязвимостью, вызванными прирожденной неспособностью хитрить. Господь свидетель, она тоже уязвима.

— Я чувствую то же самое, — сказала она тихо.

— Знаю.

Алистер потянулся через стол и взял ее руку.

— Не могу выразить, что значит для меня то, что независимо от возможности заниматься любовью ты испытываешь желание проводить со мной время.

Джесс не могла бы сказать, почему ее удивило то, что красивый мужчина хотел, чтобы его больше ценили не за внешние данные и не за сексуальные подвиги, а за внутренние качества.

— Алистер…

— Не жалей меня, — оборвал он ее резко, услышав, как нежно она произнесла его имя. — Я готов скрывать от тебя любое свое чувство, кроме любви.

— Я тебя обожаю.

Резкие линии вокруг его рта смягчились.

— Это прекрасно мне подходит.

Она покачала головой:

— Я не хочу, чтобы ты испытывал из-за меня чувство стыда. Я никогда не стану тебя сурово судить за твои прошлые грехи, но если ты не можешь не страдать от этого, когда мы вместе, то нам лучше расстаться.

Он поморщился:

— Видишь, теперь…

— Нет, это ты должен видеть. Ты должен решить, и именно сейчас, что достоин моих чувств, как любой другой мужчина. Если же не можешь, то лучше нам расстаться.

Алистер тихонько чертыхнулся:

— Ты не можешь говорить мне такие вещи.

— Как бы не так! — огрызнулась Джесс. — Ты можешь обманываться на мой счет, считая меня совершенством, но я всего лишь женщина, и при этом только отчасти женщина, поскольку бесплодна. Я должна сказать, что это чрезвычайно несправедливо, что я не могу иметь детей. Однако у меня, как и положено, регулярно бывают кровотечения.

— Значит, это происходит сейчас? — спросил он слишком легким тоном.

— Если ты опасался, что это не так, можешь быть спокоен.

Он удерживал ее взгляд.

— Ты уверена? Может быть, это вина Тарли?

— Нет. До нашей свадьбы у него был ребенок от любовницы.

— Может быть, это был не его ребенок?

— Если бы ты увидел мальчика, у тебя не осталось бы сомнений. Он, как и твои братья, вылитый отец.

Алистер кивнул и переключил внимание на папку.

Джесс пробрала дрожь. Если он хотел детей, как и большинство мужчин, то конец их отношений был предрешен. А он заслуживал счастья быть отцом.

— Я видела тебя с мальчиком, — сказала она, намекая на ребенка, которого пыталась спасти от побоев неделю назад.

Алистер проявил интерес к юнге, показывал ему, как вязать морские узлы, и учил его другим полезным вещам, а она радовалась, видя их вместе.

— Когда-нибудь ты станешь прекрасным отцом.

Он поднял на нее глаза, потом откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Его волосы немного отросли, и ей приятно было видеть, как обрамляют лицо эти черные локоны. Ее рука вспорхнула к подбородку, и Джесс принялась массировать горло, почувствовав, что там образовался комок.

— Джессика, — он с трудом выдохнул, — я никогда особенно не задумывался о детях. Теперь же и вовсе о них не думаю.

— Не говори так. Ты не можешь лишить себя этой радости.

— Как тебе известно, воспроизводство требует партнера. И в этой цепи ты первое звено. Если и последнее, то пусть так и будет. Я даже и думать не могу о том, чтобы попытаться зачать ребенка с кем-нибудь другим.

Ее зрение затуманили набежавшие слезы. Они обожгли глаза, и она смахнула их, стремительно отодвинулась от стола и поспешила к ящику с кларетом, стоявшему в углу.

— Джесс…

Она услышала, как ножки стула царапнули пол каюты за ее спиной, потом сильные руки сжали ее плечи за секунду до того, как она наклонилась, чтобы взяться за горлышко бутылки.

Прижавшись губами к ее уху, он спросил:

— Знаешь, как я отношусь к твоей тяге к вину?

— Нет, ибо я настолько эгоистична, что рада ее существованию.

— А я хочу, чтобы твой эгоизм распространялся только на меня.

Джессика с силой покачала головой:

— Любовь бескорыстна. Или предполагается, что она должна быть такой.

— Возможно, для некоторых это так. Мы с тобой были столького лишены. И так уж сложилось, что нам приходится что-то брать друг у друга.

Она закрыла глаза и прислонилась головой к его плечу. Руки Алистера обвились вокруг нее, и Джессика прикрыла их ладонями.

— У тебя столько братьев. Должно быть, ты захочешь иметь многочисленную семью?

— Если тебе угодно обсуждать мою семью, то нам понадобится кларет.

Он сделал шаг назад. Джессика взяла бутылку и выпрямилась. Когда она повернулась к нему, он вынимал бокалы из небольшого ящичка у двери каюты.

Она поставила вино на стол и села. Алистер поставил бокалы, потом вынул пробку из бутылки. Затем оставил вино подышать и сел на стул, глядя на нее задумчиво и изучающее.

Джессика терпеливо ждала.

— Ты никогда не задумывалась, почему отцовские чувства Мастерсона не распространяются на меня, а только на моих братьев, в то время как я зеркальное отражение своей матери?

— Это так, сказала Джессика. — Я подозреваю, что ты не сын Мастерсона.

— И тебе это не важно, — заметил он тихо.

— А почему для меня это должно иметь значение?

— Джесс… — Алистер издал звук, слабо напоминавший смех. — Ты ведь известна своей приверженностью этикету и благопристойности. Я думал, ты станешь хуже относиться ко мне.

— Это невозможно. Но неужели твои братья хуже к тебе относятся из-за этого? Разве ты не близок с Альбертом?

— Нет, о братьях нет речи… Но Мастерсон… Я никогда не мог ему угодить.

Его голос звучал вяло, безразлично, и, тем не менее, было ясно, насколько глубоко затронуты его чувства.

— Лично я больше не страдаю от этого, но моя мать переживает из-за того, что мы так далеки друг от друга. Если бы я мог ее утешить, я бы сделал это, но похоже, что я ничего не могу изменить.

— Тем хуже для него.

Наконец-то Джесс поняла, почему Мастерсон так не хотел помогать Алистеру найти свое место в обществе.

— Он лишает себя прекрасного сына.

Алистер смущенно покачал головой:

— Меня все еще поражает твоя беспечность. Мне бы следовало предупреждать тебя всякий раз, когда я собираюсь поведать тебе какой-нибудь свой грязный секрет, поскольку мне все больше и больше хочется удержать тебя. И, похоже, что бы я тебе ни рассказывал о себе, это не отвращает тебя.

В груди у нее разлилось тепло.

— Но ведь кто-то должен удерживать тебя от проказ.

— Это по плечу только тебе.

— Надеюсь, что это так.

— О, миледи, готов поклясться, что это своего рода предостережение.

Лицо Джессики приняло суровое выражение.

— Я ценю постоянство и верность, мистер Колфилд.

— Как и я. — Он побарабанил по столу кончиками пальцев. — Когда-то я верил, что Мастерсон глубоко любит мою мать, а она отвечает ему взаимностью. Он позволил ей родить меня и оставить при себе в качестве одного из своих детей, несмотря на то, что это терзало его. Ведь он знал, что моя мать никогда не простит его, если он заставит ее бросить меня. Но теперь…

Он заколебался, и она подсказала ему:

— Теперь?..

Он с силой выдохнул воздух и сказал:

— Теперь я понимаю, чего стоит значительная разница в их возрасте. Я понимаю, чего стоит Мастерсону поддерживать свое физическое состояние и способность выполнять свои супружеские обязанности. Но Господи! Я не мог бы не замечать, если бы ты искала утех и удовлетворения своих сексуальных потребностей на стороне и называла бы мое безразличие к этому «любовью». Я смог бы доставлять тебе наслаждение другими способами — губами, руками… любым способом, каким бы располагал. То, что принадлежит мне, — мое, и я ни с кем не намерен им делиться.

— Возможно, ни один из них не знает, как об этом заговорить. Я не стала бы слишком сурово осуждать их.

— Обещай, что сможешь и будешь свободно говорить со мной обо всем.

Джесс без труда могла дать ему такое обещание. Алистер облегчал для нее возможность раскрываться одним только взглядом. Бенедикт смотрел на нее так же, но не задавал вопросов. Его привязанность была спокойной и ничего особенного не обещала в будущем.

Требования Алистера были гораздо более серьезными и всеобъемлющими. Но такими же были его терпимость и приятие.

Джесс без особой охоты кивнула в знак согласия.

Он указал на пергамент, лежавший на столе:

— Письмо?

— Сестре. Рассказываю ей о своем путешествии.

— Упомянула меня?

— Да.

Глаза Алистера засветились.

— И что ты обо мне написала?

— О, пока еще ничего.

— Тебе надо так много рассказать?

— Да, и при этом я должна излагать все это с осторожностью. В конце концов, я о многом должна ее предупредить и предостеречь, а не писать только о тебе.

— Ты эгоистка.

Джессика встала и обогнула стол. Его взгляд следовал за ней по мере того, как она приближалась к нему, и в нем было восхищение и неприкрытая страсть. Она положила руку ему на плечо, отвела назад со лба темные волосы и поцеловала его.

— Мне приятно предъявлять требования на тебя, — пробормотала она, думая о Мастерсоне и его глупой гордости.

Алистер обнял ее за талию.

— Интересно, не изменятся ли твои взгляды в Лондоне, — прошептал он, — когда ты окажешься в окружении тех, кто будет судить тебя и твой выбор.

— Неужели ты считаешь меня столь легко поддающейся влияниям?

— Не знаю. — Он заглянул ей в глаза. — Не думаю, что и ты это знаешь.

До известной степени он был прав. Джесс всегда делала именно то, что считала пристойным и чего от нее ожидали.

— Мой отец не согласился бы с тобой. Он сказал бы тебе, что требуется большая сила убеждения, чтобы заставить меня что-нибудь сделать.

Алистер потянул ее к себе, и Джесс оказалась сидящей у него на коленях. Его руки обвились вокруг нее и сжали ее.

— Мысли о нем и его поведении вызывают у меня жажду насилия.

— Он не заслуживает подобных чувств. К тому же в некотором отношении я могу быть ему признательна. То, что когда-то вызывало у меня протест и было для меня тяжело, теперь стало моей второй натурой и облегчило мою жизнь.

Джесс провела пальцами по его волосам.

— И подумай только, как много удалось тебе узнать обо мне всего за две недели.

— Я и хочу узнавать тебя больше и глубже.

— Тебе это удается. — С каждым проходящим часом она чувствовала себя все свободнее и много лучше, сравнивая это состояние с тем, когда в конце долгого дня снимала корсет. Она начинала сомневаться в своей способности принять в будущем прежние правила поведения. — Это тебя пугает? Или успокаивает? Я с такой легкостью падаю в твои объятия, и, возможно, этот недостаток светской выдержки и необходимости бороться становится скучным для тебя?

— Ты каждую минуту бросаешь мне вызов, Джесс. И часто меня пугаешь. — Он положил голову ей на грудь. — Я не знаю, что значит от кого-нибудь в чем-нибудь зависеть, но от тебя я, похоже, завишу.

Джесс обхватила руками его широкие плечи и оперлась подбородком о его голову. Она могла бы догадаться, что такой человек, как Алистер, никогда ничего не делавший наполовину, с таким же самозабвением отдается страсти. Но не ожидала того, что он захочет приковать себя к одной женщине при столь широком выборе.