— Не плачь, Джесс, — сказала Эстер, встревоженная тем, что на ресницах сестры заблестели слезы.

— Все в порядке, дорогая? — спросила графиня, грациозно поднимаясь на ноги и подходя к ней. — Вы оплакиваете свою Темперанс?

Джесс сжала в объятиях Ахерона и прижала к сердцу сопроводительное письмо.

— Нет. Хотя воспоминания о ней снова напоминают мне о быстротечности жизни. Бенедикт был самым здоровым и крепким из известных мне людей. Алистер потерял троих братьев. Эстер и я потеряли мать. Мы не можем отказаться от счастья. Мы должны претендовать на него и драться за него.

Элспет присела на корточки рядом с Джессикой и протянула руки к Ахерону.

— Какой милашка, — заворковала она, когда Джесс передала песика ей.

Джессика снова оглядела полотнище красного шелка.

— Теперь у меня есть повод надеть красное.

— Да поможет Господь этому человеку, — сказала Эстер, но в ее зеленых глазах заплясали бесенята.

— Теперь уже поздно его жалеть, — сказала Джессика, поднимая руки для примерки. — Он надежно прикован ко мне.


Глава 23


Неопровержимым фактом было то, что ношение маски разрушает все барьеры и опасения, освобождает от комплексов и неуверенности.

Алистер не раз вспомнил об этом, пока стоял возле дорической колонны в больном зале Тредморов и пытался отразить напор гостей, стремившихся его приветствовать. У него часто возникало искушение потрогать письмо в кармане, но он подавлял его. Слова Джессики, содержавшиеся в этом письме, давали ему силы и терпение выдерживать общество оживленных гостей, стремившихся произвести хорошее впечатление на будущего герцога Мастерсона. Похоже, они забыли, насколько острой и въедливой была память Алистера. Он помнил всех, кто считал его ничем, поскольку он был всего лишь четвертым сыном. Он помнил и тех дам, которые платили ему за то, что он ублажал их, и, делая это за деньги, чувствовал себя оскверненным. Он помнил тех, кто намеренно старался причинить ему боль и ранил его гордость.


«Мой любимый решительный Алистер!

Твой подарок и сопутствующие ему слова одновременно вызвали боль и радость в моем сердце. Когда я снова увижу тебя, я покажу тебе всю силу своей благодарности.

Что же касается маскарада, то ничто не сможет заставить меня отказаться от встречи с тобой. Тогда, или в любое другое время, или в будущем.

Беспредельно преданная тебе Джессика».


Слева от него стоял стоический и аскетичный Мастерсон. Справа его мать расточала свое обаяние на всех, кто к ним приближался. Разумеется, она не написала Джессике. Да он на это и не рассчитывал.

— Дочь Хеймора очень мила, — пробормотала Луиза, используя веер, чтобы указать на удалявшуюся от них молодую женщину.

— Не помню.

— Ты встречал ее не больше месяца назад. Она намеренно опустила маску, чтобы ты мог ее увидеть.

Он поднял одно плечо, демонстрируя равнодушие и отсутствие интереса:

— Готов принять твои слова на веру.

Оркестр на галерее над залом подал знак к началу танцев несколькими вступительными нотами. Теперь толпа гостей несколько рассеялась, освободив место для танцев и сдвинувшись к стенам зала по ее периметру.

— Начинают с кадрили, — сухо сообщила его мать. — Хочу, чтобы ты пригласил хотя бы одну молодую леди. Это было бы любезно.

— Я всегда был отменно любезен с ними.

— Ты прекрасный танцор. Я получаю удовольствие, наблюдая за тобой. Да и все присутствующие здесь согласились бы со мной.

— Матушка!

Оркестр заиграл, а он повернулся и посмотрел матери в лицо:

— Я не желаю, чтобы все желтые листки смаковали и обсуждали значение того, что я пригласил на танец какую-нибудь молодую леди. Я не на ярмарке и не желаю создавать ложное впечатление.

— Но ты даже не ознакомился с товаром! — запротестовала она, понизив голос до шепота, который поглотил взрыв музыки. — Ты увлечен красивой светской женщиной старше себя. Я понимаю и ценю твое влечение, особенно принимая во внимание обстоятельства. Конечно, для тебя очень важна ее светскость и умение держать себя в обществе. Но пожалуйста, подумай о последствиях своих решений, которые скажутся на будущем. Она вдова, Алистер. Поэтому ее возможности распоряжаться собой гораздо шире, чем у дебютанток, и ты можешь пользоваться ее благоволением вне уз брака.

Алистер сделал глубокий трепетный вдох. Потом еще один, чтобы овладеть собой и не выдать охватившей его ярости, грозившей прорваться в столь неподходящем месте.

— Ради нас обоих я постараюсь забыть, что вы сказали.

Он посмотрел на Мастерсона, чувствуя, как сжимаются его челюсти, но, судя по всему, герцог не заметил того, что происходило у него под носом.

— Сколько еще времени пройдет, прежде чем вы дадите моей матери отпущение грехов? Неужели она не искупила их?

Герцог продолжал смотреть прямо перед собой. Только легкий тик давал понять, что он вообще слышит обращенные к нему слова.

Алистер посмотрел на мать и снял маску.

— Я заплатил за все, матушка. Я желал вам всяческого счастья всю свою жизнь. Я всеми способами стремился облегчить вашу жизнь, но в этом вопросе останусь несгибаемым.

Глаза Луизы заблестели от непролитых слез. Они тронули Алистера, но он ничем не мог помочь ее горю. По крайней мере настолько, насколько она желала.

Вокруг них усилился ропот гостей, и Алистер почувствовал, как по спине его пробежала дрожь предвкушения. Это предвкушение проникло в его вены, яростное и восхитительное. Он бросил взгляд на мать и увидел, как широко раскрылись ее глаза от изумления, и заметил, что она смотрит назад, через плечо. Он сунул свою маску в ее расслабленные пальцы и повернулся. Медленно. Наслаждаясь ощущением напряжения, которое чувствовал только в присутствии Джессики.

Ее вид подействовал на него как удар молнии, выдавив весь воздух из легких.

Красное! Она была в красном. Упакована в красный шелк, как подарок. Плечи ее были обнажены. И можно было видеть кремовую кожу и верхнюю часть полных грудей. Ее роскошные волосы были причесаны по моде. Прическа представляла некое соединение ничем не сдерживаемых локонов и длинных сверкающих прядей. В целом казалось, что волосы ее слегка в беспорядке, что только усиливало общее впечатление чего-то грешного, обольстительного и волнующего. Безупречно белые перчатки доходили до локтя, но это ничуть не умеряло общего впечатления от плотского очарования ее облика.

Хотя Алистер, видя, что пары танцуют, понимал, что музыка продолжает играть, он не слышал ни единой ноты из-за бешеного шума крови в ушах. Почти все взгляды были прикованы к Джессике, спокойно двигавшейся по краю зала, и движения ее были медленными и чувственными. Эротичными и соблазнительными. Она манила.

Алистер с трудом перевел дух, чувствуя, как горят его легкие. Грудь его сжало томление, взглядом он пожирал каждую деталь ее туалета и облика, не пытаясь даже справиться с плотским голодом, все возраставшим, оттого что несколько дней он провел вдали от нее.

Глаза Джесс прикрывала простая красная маска, и, приблизившись, она сняла ее. И позволила ей свисать с пальцев, и каждый теперь имел возможность смотреть на нее сколько угодно в то время, как она смотрела только на него. Ее серые глаза сияли, освещенные чувствами, которые она даже не пыталась скрыть. И в этом зале не нашлось бы никого из тех, у кого оставались бы сомнения в значении этого взгляда и того, что он, Алистер, значил для нее.

Боже, какой она была отважной! Отец в детстве бил ее так, что Джесс оглохла на одно ухо, с тем чтобы подчинить ее своему диктату и правилам общества, окружавшего их теперь. И все же она пришла к нему, не колеблясь и не беспокоясь.

— Видите, матушка? — спросил он тихо, не отводя глаз от Джессики. — Среди всей этой лжи вы не найдете более убедительной правды, чем сейчас открылась вам.

Он сделал шаг к Джессике, даже не осознав, что делает, ибо его влекло к ней неудержимо. Когда он приблизился настолько, что мог уловить исходящий от нее аромат, остановился. Их разделяло расстояние всего в несколько дюймов, и потребность дотронуться до нее, привлечь ее к себе ожила в нем и вызывала мучительные судороги.

— Джесс.

Его пальцы сгибались и разгибались от потребности дотронуться до ее нежной гладкой кожи.

Танцоры вокруг них расступились, высвободив часть танцпола, и теперь без зазрения совести глазели на них, но Алистер не обращал на это внимания.

Ее туалет был похож на вызов, на некую декларацию, и едва ли он смог бы выразить словами свою благодарность ей. Она была совсем не той женщиной, что ступила на борт его корабля. Она больше не считала, что общение с ним для нее «чересчур опасно» или что она сама не подходит ему. И теперь Алистер любил ее еще сильнее, чем прежде. Он знал, что завтра будет любить ее больше, чем сегодня, а послезавтра еще крепче.

— Милорд, — выдохнула Джесс, окинув быстрым взглядом его лицо, будто так же изголодалась по нему, как и он по ней, и не могла насытиться этим зрелищем. — Вы так смотрите на меня…

Алистер коротко кивнул, сознавая, что все его чувства написаны на лице, будто он носит там сердце. Всем и каждому было очевидно, что он без ума от нее.

— Я ужасно тоскую без вас, — сказал он хрипло. — Самая ужасная из изобретенных людьми пыток — это быть вдали от вас.

Послышались начальные аккорды вальса. Он улучил этот момент, обнял Джессику за талию и увлек в зал.


В этом битком набитом людьми зале Алистер был самым красивым мужчиной. При виде его, такого привлекательного и мужественного в вечерней одежде, у Джессики перехватило дыхание. На нем были черные панталоны и такой же фрак, а суровость его одежды только подчеркивала совершенство фигуры и черт лица. Он, казалось, сверкал и переливался со своими блестящими угольно-черными волосами и ослепительными искрящимися аквамариновыми глазами. И для того чтобы подчеркнуть его красоту, ему не требовалось никаких украшений. Его пронзительного взгляда и легкой улыбки было достаточно, чтобы притягивать к себе женщин. Но даже мужчины стремились к нему, привлеченные его уверенностью в себе и властностью, которые сказывались и в походке, и в манере держать себя.

Сознание того, что этот умопомрачительный и, несомненно, сексуальный мужчина принадлежит ей, ошеломляло, и от мысли об этом захватывало дух. А то, как он смотрел на нее, с такой душераздирающей пронзительной нежностью и томлением…

Господи! Джессика приходила в ужас от мысли, что может отпустить его хоть на мгновение.

— Вы приглашаете меня танцевать? — промурлыкала она, когда он увлек ее на середину площадки, отведенной для танцев.

— Вы моя единственная партнерша. Поэтому окажите мне честь…

Его рука сжимала ее талию, другой он поднял ее руку. Придвинулся ближе. Скандально близко. И ей это понравилось. В его движениях сквозило врожденное изящество. В сочетании с сексуальностью это зачаровывало, почти гипнотизировало зрителей, и Джесс знала, что он чувствует, когда их тела касаются друг друга. Было самой утонченной и сладостной пыткой оказаться так близко от него, в его сильных объятиях, прижиматься к его мощному гибкому телу и быть отделенной от него многочисленными слоями одежды.

— Я люблю тебя, — сказала Джессика, откидывая голову назад, чтобы лучше видеть его. — И не отпущу. Я слишком эгоистична и слишком нуждаюсь в тебе.

— Я сейчас зубами сорву с тебя это платье.

— Надеюсь, что тебе это будет приятно.

Его глаза засверкали озорным блеском.

— Мне бы понравилось еще сильнее, если бы я мог обмотать его вокруг твоей талии.

Она крепче сжала его плечо. От Алистера пахло восхитительно: к чисто мужскому запаху примешивался аромат сандалового дерева и очень слабый цитрусовый запах. Джессике было ненавистно то, что ее отделяют от него перчатки и сотни окружавших их людей. Она могла бы до конца своих дней прожить с ним одним. Они бы работали в полном значения и взаимопонимания молчании, она слушала бы завораживающие звуки его скрипки, поверяла ему свои мысли и чувства, и ничто не могло бы их разлучить до самого конца…

Музыка заиграла быстрее. Губы Алистера изогнулись в ленивой улыбке, потом он закружил ее в танце. Она почти не могла дышать, потрясенная тем, как уютно и ладно чувствует себя в его объятиях, будто его руки были созданы как раз для этого. Он танцевал так же, как занимался любовью: в этом танце была интимность, сила, властность и агрессия.

Его бедра касались ее при каждом шаге, и он так крепко прижимал ее к себе, что между ними почти не оставалось свободного пространства. Он плыл на волне музыки, обнимая ее и предъявляя на нее права как на свою собственность. Точно так же, как предъявлял на нее права одним своим взглядом, полным значения и напряжения.