– Вы плохо выглядите, мисс Элизабет, – заметил он. – Не сказать ли Уинстону, чтобы он приготовил вам крепкого горячего чая с его вкуснейшими оладьями?

Элизабет покачала головой и прошла в библиотеку, где села за свой письменный стол и сочинила, как она надеялась, вежливую уклончивую записку мужу, сообщая о своем намерении остаться сегодня в Хейвенхерсте, чтобы закончить работу над счетами. Вскоре был отправлен лакей с этой запиской и приказом добраться туда в карете не позднее, чем через семь часов. Ни в коем случае Элизабет не хотела, чтобы Ян уехал из дома, его дома, и появился здесь утром, или хуже того – ночью.

После отъезда лакея омертвевшие нервы Элизабет ожили от охватившего ее чувства мести. Маятник старинных напольных часов в холле начал раскачиваться со зловещей быстротой, и ей стали чудиться всякие непонятные, ужасные события. Спать, сказала Элизабет себе; ей необходимо поспать. Ее воображение разыгралось, потому что она почти не спала, и завтра ей предстоит встретиться с ним, но всего лишь на несколько часов…


Элизабет мгновенно проснулась от ужаса, когда перед рассветом дверь ее спальни распахнулась, и Ян вошел в неосвещенную комнату.

– Ты начнешь первой или начать мне? – сурово вымолвил он, останавливаясь у ее постели.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она дрожащим голосом.

– Я имею в виду, – сказал Ян, – или ты начнешь первой и расскажешь мне, почему, черт возьми, тебе вдруг стало противно мое общество, или начну я, и расскажу тебе, каково мне, когда я не знаю, где ты и почему тебе надо быть там.

– Я посылала тебе записки оба раза.

– Ты посылала проклятую записку, которую оба раза я получал после полуночи, и сообщала, что намерена спать где-то в другом месте. Я хочу знать, почему?

«У него били людей, как скотину», напомнила она себе.

– Перестань кричать на меня, – неуверенно сказала Элизабет, вставая с постели и натягивая на себя покрывала, чтобы укрыться от его взгляда.

Ян сдвинул брови, зловеще нахмурясь.

– Элизабет? – спросил он, протягивая к ней руки.

– Не трогай меня! – закричала она.

Из дверей раздался голос Бентнера:

– Что-нибудь не так, миледи? – спросил дворецкий, смело глядя на Яна.

– Убирайся отсюда и закрой эту проклятую дверь! – с яростью бросил ему Ян.

– Не закрывай, – в волнении сказала Элизабет, и храбрый дворецкий послушался ее.

Большими шагами Ян подошел к двери и толкнул ее с такой силой, что она с грохотом закрылась, а Элизабет затрясло от страха. Когда он повернулся и направился к ней, она пыталась попятиться, но запуталась в покрывале и осталась на месте.

Ян увидел страх в ее глазах и остановился, не дойдя до нее несколько дюймов. Он поднял руку, и Элизабет поморщилась, когда рука коснулась ее щеки.

– Дорогая, в чем дело? – спросил Ян.

Это был его голос, звучный баритон, который вызвал у нее желание зарыдать у его ног; и это было его лицо, суровое прекрасное лицо, которое она обожала.

Элизабет хотела попросить его опровергнуть то, что сказали Роберт и Уордсворт, сказать, что это ложь, все ложь. «Моя жизнь зависит от этого, Элизабет. И твоя тоже. Не подведи меня», – умолял Роберт. И все же в эту минуту слабости она в самом деле собиралась рассказать Яну все, что знала, и пусть он убьет ее, если хочет; она предпочла бы умереть, чем жить с ним, помня, что вся их жизнь – ложь, или жить без него.

– Ты больна? – спросил Ян, нахмурясь и внимательно смотря ей в лицо.

Хватаясь за предлог, который он ей давал, Элизабет поспешно кивнула.

– Да, я себя плохо чувствовала.

– И поэтому ты поехала в Лондон? К врачу?

Она кивнула немного растерянно, и, к ее недоумению и ужасу, он улыбнулся – той самой медленной нежной улыбкой, которая всегда волновала ее.

– Ты ждешь ребенка, дорогая? И поэтому ведешь себя так странно?

Элизабет молчала, пытаясь решить, что лучше: сказать «да» или «нет». Нет, поняла она, ей надо сказать «нет». Он будет охотиться за ней по всему свету, если поверит, что она носит его ребенка.

– Нет! Он… доктор сказал это… просто… нервы.

– Ты работала и развлекалась слишком много, – заметил Ян с видом озабоченного преданного мужа. – Тебе надо больше отдыхать.

Элизабет не могла больше выносить это – ни притворной нежности, ни его беспокойства, ни воспоминаний об истерзанной спине Роберта.

– Я буду спать теперь… – сказала Элизабет, с трудом произнося слова, – одна, – добавила она, и его лицо побледнело, как будто жена ударила его.

Всю свою сознательную жизнь Ян полагался как на свою интуицию, так и на свой ум, и в этот момент он не хотел верить объяснениям, которые они оба находили. Жена не хотела его в своей постели; она отшатнулась при его прикосновении; она отсутствовала две ночи подряд; и страшнее всего этого были вина и страх, написанные на ее бледном лице.

– Ты знаешь, что думает мужчина, – спросил он спокойным голосом, скрывающим пронизывающую его боль, – если жена не ночует дома и не пускает его в постель, когда все же возвращается?

Элизабет покачала головой.

– Он думает, – бесстрастно сказал Ян, – что, вероятно, кто-то другой занял в ней его место.

Гнев яркими пятнами выступил на ее бледных щеках.

– Ты краснеешь, моя дорогая, – сказал он ужасным голосом.

– Я возмущена! – возразила она, мгновенно забыв, что спорит с сумасшедшим.

Его остановившийся взгляд почти тотчас же сменился выражением облегчения, а затем недоумения.

– Прошу прощения, Элизабет.

– П-пожалуйста, выйди отсюда! – из последних сил воскликнула Элизабет. – Только уйди и дай мне отдохнуть. Я сказала тебе, я устала. Я не понимаю, какое право ты имеешь так расстраиваться. Мы заключили договор перед тем, как пожениться, – мне должно быть позволено жить своей жизнью без вмешательства, а допрашивать меня так – это вмешательство в мою жизнь! – У нее сорвался голос, и еще раз взглянув на нее сузившимися глазами, Ян вышел из комнаты.

Ничего не чувствуя от облегчения и боли, Элизабет забралась в постель и до подбородка натянула на себя одеяло; но несмотря на приятное тепло, ее бросало то в жар, то в холод. Несколькими минутами позже на ее постель упала тень, и она почти закричала от ужаса, прежде чем поняла, что это был Ян, тихо вошедший через дверь, соединяющую их комнаты.

Так как Элизабет ахнула, увидев его, притворяться спящей было бесполезно. Молча, со страхом смотрела она, как он направляется к ее постели. Молча, Ян сел на край постели, и Элизабет увидела стакан в его руке. Он поставил его на столик у кровати, затем протянул руку и поправил подушки так, что Элизабет ничего не оставалось, как сесть, опираясь на них спиной.

– Выпей это, – приказал Ян спокойным тоном.

– Что это? – с подозрением спросила она.

– Бренди. Это поможет тебе уснуть.

Он смотрел пока она пила, и когда заговорил снова, в голосе звучала нежность и улыбка.

– Поскольку мы исключили другого мужчину как объяснение всего этого, мне остается только предположить, что-то случилось в Хейвенхерсте. Так?

Элизабет ухватилась за этот предлог, как будто это была манна небесная.

– Да, – прошептала она, энергично кивая.

Наклонившись, он поцеловал ее в лоб и шутливо сказал:

– Позволь мне догадаться – ты обнаружила, что тебя обсчитали на мельнице? – Элизабет подумала, что умрет от мучительной для нее его нежности, когда он ласково подшучивал над ее бережливостью. – Не на мельнице? Тогда это булочник, он отказался снизить цену, когда ты купила две булки вместо одной?

Слезы подступали к ее глазам, предательски готовые пролиться, и Ян видел их.

– Настолько плохо? – пошутил он, глядя на подозрительный блеск в ее глазах. – Тогда, должно быть, ты превысила свои расходы. – Когда она не ответила на осторожные вопросы, Ян улыбнулся и утешил ее. – Что бы это ни было, мы завтра вместе в этом разберемся. – Его слова прозвучали так, словно он собирался остаться, и это испугало Элизабет, поэтому она вышла из состояния тупого горя, чтобы сказать, задыхаясь:

– Нет… это каменщики. Они обходятся намного дороже, чем я… я ожидала. Я истратила часть моих личных денег на них, сверх того займа, что ты дал мне на Хейвенхерст.

– О, так это каменщики? – улыбнулся он, посмеиваясь. – Тебе надо, конечно, приглядывать за ними. Из-за них ты попадешь в работный дом, если не будешь проверять известь, за которую они берут с тебя деньги. Я поговорю с ними утром.

– Нет! – невольно воскликнула она, в отчаянии стараясь что-то придумать. – Как раз это меня так расстраивает. Я не хотела, чтобы тебе пришлось вмешиваться. Хотела все сделать сама. Я сейчас все устроила, но это отняло все силы. И поэтому я поехала к врачу, узнать, почему я чувствую такую усталость. Он… он сказал, что у меня все в порядке, я приеду домой в Монтмейн послезавтра. Не дожидайся меня здесь. Я знаю, как ты сейчас занят. Пожалуйста, – в отчаянии попросила она, – позволь мне сделать так, прошу тебя!

Ян выпрямился и озадаченно с недоверием покачал головой.

– Я бы отдал свою жизнь за твою улыбку, Элизабет. Тебе не надо ни о чем просить меня. Однако я не хочу, чтобы ты тратила свои деньги на Хейвенхерст. Если ты будешь, – солгал он шутливо, – я, может быть, буду вынужден урезать твои карманные деньги. – Затем, уже более серьезно, сказал: – Если тебе еще нужны деньги на Хейвенхерст, так скажи мне, но твои деньги ты должна тратить исключительно на себя. Допивай свое бренди, – ласково приказал он, и когда она выпила все, еще раз поцеловал ее в лоб. – Оставайся здесь, сколько нужно. У меня есть дело в Девоне, которое я откладывал, потому что не хотел оставлять тебя. Я поеду туда и вернусь в Лондон во вторник. Хочешь приехать ко мне туда, а не в Монтмейн? – Элизабет кивнула. – И еще одно, – закончил Ян, внимательно изучая ее бледное и взволнованное лицо. – Ты даешь слово, что доктор не нашел у тебя ничего страшного?

– Да, – сказала Элизабет. – Я даю тебе слово.

Она смотрела, как он уходил в свою спальню. Как только защелкнулся дверной замок, Элизабет перевернулась и зарылась лицом в подушки. Она рыдала, пока не почувствовала, что не может быть, чтобы у нее могли еще оставаться невыплаканные слезы, и зарыдала еще сильнее.

Дверь, ведущая из спальни в холл, не была плотно прикрыта, и в щелочку заглянула Берта, затем быстро закрыла ее. Повернувшись к Бентнеру, который пошел посоветоваться с ней, когда у него перед лицом Ян захлопнул дверь и обратил свое недовольство на Элизабет, горничная огорченно сказала:

– Она плачет так, как будто у нее разорвется сердце, но его уже там нет.

– Его следует расстрелять! – сказал Бентнер с гневным презрением.

Берта робко кивнула и плотнее завернулась в халат,

– Он – страшный человек, поверьте мне, мистер Бентнер,

Глава 33

Когда во вторник вечером Элизабет не приехала в городской дом на Аппер-Брук-стрит, все дурные предчувствия, которые Ян пытался заглушить, охватили его с удвоенной силой. В одиннадцать часов вечера он отправил двух лакеев в Хейвенхерст узнать, не известно ли там, где она, и еще двух в Монтмейн, посмотреть, нет ли ее там.

На следующее утро в десять тридцать ему сообщили, что слуги в Хейвенхерсте думали, будто пять дней назад молодая хозяйка уехала в Монтмейн, в то время как его слуги полагали, что все это время она была в Хейвенхерсте. Элизабет исчезла пять дней назад, и никому не пришло в голову поднять тревогу.

В тот же день и час Ян встретился с начальником полиции на Боу-стрит, и к четырем часам нанял сотню частных сыщиков для ее поисков. Он мало что мог им сказать. Все, кому-либо точно известное о ней, заключалось в том, что Элизабет исчезла из Хейвенхерста, где ее последний раз видели с ним в ту ночь; и что она, как видно, с собой ничего не взяла, за исключением одежды, которая была на ней, и никто еще не знал, как она была одета.

Было еще одно обстоятельство, известное Яну, который пока не собирался говорить о нем без абсолютной необходимости; оно было единственной причиной, почему он делал все, чтобы держать ее исчезновение в секрете. Ян знал, что в последнюю ночь, когда она была с ним, его жена была чем-то, или кем-то страшно напугана. Шантаж – единственное, что мог предположить Ян, но шантажисты не похищают своих жертв, и ни за что на свете он не мог вообразить, что в невинной юной жизни Элизабет могло быть что-то, что привлекло бы шантажиста.

Не имея иного мотива, кроме шантажа, ни один преступник не был бы настолько безумным, чтобы похитить маркизу и этим поставить на ноги всю английскую систему правосудия.

Кроме того, Ян не мог допустить и мысли об одном оставшемся предположении. Он не мог позволить себе даже представить, что она могла убежать с каким-то неизвестным любовником. Но час перешел в день, за ним последовала ночь, и ему становилось все труднее отгонять эту отвратительную мучительную мысль. Он бродил по дому, останавливался в ее комнате, чтобы быть ближе к ней, а затем стал пить. Ян пил, чтобы заглушить боль от ее потери и необъяснимый ужас в его душе.