Кэтрин Стоун - Исцеление любовью

Джесс разгадал правду по выражению лица Патрика. Понял, что брат не простил ему безрассудства, за которое чуть было не поплатился жизнью. Конечно, Джесс проявил именно безрассудство, резко изменив курс яхты в тот самый момент, когда Патрик поднялся со скамьи и, балансируя руками, пошел к корме. Но разве, поворачивая руль, Джесс хотел убить брата, утопив в озере? Нет! У него даже в мыслях не было ничего подобного! Просто ему почему-то вдруг захотелось подшутить над Патриком Глупо! И вот что из этого получилось…

Хорошо, пусть так! Но ведь Патрик-то не знал, что его брату вздумалось над ним подшутить! А потому расценил выходку Джесса как попытку его утопить.

Мог ли Патрик простить брата после всего этого? Наверное, нет. Да и сам Джесс винил в случившемся только себя…

Тогда он прожил в Монтклере меньше месяца. Но и этого оказалось достаточно, чтобы местные жители поняли: молодой Фалконер прибавил к своим и без того многочисленным порокам еще и пристрастие к наркотикам!

Они не ошибались. Особенно это стало заметно после случая на озере. Но мало кто догадывался, что даже самые сильные наркотические средства, запрещенные законом, не смогли бы заслонить в памяти Джесса воспоминание о барахтавшемся в озере и задыхавшемся Патрике…

Когда Джесса отправили в Брукфилд, жители Монтклера не сомневались, что он уже никогда не вернется. Но Джесс вернулся. Вернулся через два года, полный надежд, светлых и радужных…

Все время, проведенное в Брукфилде, Джесс потратил на то, чтобы стать достойным прощения брата. И достиг в этом больших успехов. В последний год его даже ставили в пример остальным воспитанникам.

Джесс отказался от алкоголя, сигарет и наркотиков. Там же он встретил молодую интересную женщину по имени Линд-сей, также оторванную от семьи и желавшую, как и Джесс, примирения. После того как он поведал ей свою историю, Линдсей решительно сказала:

— Постарайтесь поскорее вернуться домой и помириться с семьей. Хотя бы — с Патриком.

Джесс уже знал, что скажет брату по возвращении. Каждое свое слово он обдумал не одну тысячу раз.

Прости меня, Патрик! Умоляю тебя! Это была глупая шутка. И ничего больше! Поверь, сейчас я уже не тот отчаянный и безрассудный мальчишка, каким был раньше. Я хочу стать врачом. Хирургом. Если это произойдет, то я буду просить своих пациентов верить мне. И оправдаю их доверие.

Патрик, а ты веришь в меня? Доверяешь мне? Любишь?

…В дверь коттеджа кто-то постучал. Настойчиво. Энергично. Джесс подумал, что это Патрик. Конечно, он! Брат дома и хочет исповедаться перед ним, вот Патрик и пришел выслушать его исповедь!

Джесс бросился к двери, распахнул ее и… все надежды рухнули. Он почувствовал, как стремительно падает с облаков на землю.

— Габриела?! Что тебе нужно?

— Привет, дорогой!

Не обращая внимания на недоброжелательное выражение лица Джесса, она проскользнула в прихожую.

— Что тебе от меня надо? — с раздражением переспросил Джесс.

— Боже мой, Джесс Фалконер! Разве так встречают свою будущую невестку?

— Кого?

— Будущую невестку. Ты, верно, еще не знаешь, что Патрик до безумия влюблен в меня?

— Влюблен в тебя? Этого не может быть! Никогда не поверю!

— Что ж, придется поверить!

Конечно, Патрик ничего подобного ей не говорил! Но когда он, будучи не в силах больше оставаться в Монткле-ре, переехал в Принстон, а Габриела — в Нью-Йорк, они стали регулярно переписываться. В марте Патрик приехал в Нью-Йорк, где оба провели несколько захватывающих уик-эндов.

— Патрик оказался феноменальным любовником, — продолжала трещать Габриела. — Просто удивительно, что близнецы могут быть настолько непохожими друг на друга! Извини, я не хочу тебя обидеть, Джесс!

— Между нами ничего не было, Габриела. Мы просто…

— Просто занимались любовью. Это ты хотел сказать?

Габриела отлично знала, что Джесс несколько иначе расценивал их редкие интимные встречи, и даже откровенно употреблял некое непристойное слово, которое она не хотела бы повторять.

— Можешь называть это как тебе заблагорассудится, Габриела. Но любовью там и не пахло!

— Но разве нам не было хорошо вдвоем? Сознайся, Джесс, это были чудесные часы! А могли бы стать и еще лучше. Если бы ты не уехал. Не исчез…

— Тебе пора уходить, Габриела!

Вот каким теперь стан Джесс! Мужчиной, который даже и не думает реагировать на ее прозрачные намеки. А где. же прежний страстный огонь? Дикий, не поддающийся описанию секс?

— Видишь ли, Джесс, мне сейчас просто некуда уйти. Ведь через полчаса в этом доме Стюарт и Розмари дают званый обед, на который приглашены не только мои родители, но и я сама. Мы могли бы появиться в гостиной вместе с тобой. А до тех пор у нас еще есть целых тридцать минут. Разве этого мало?

Габриела посмотрела затуманенным взглядом в глаза Джесса и положила ладошку на его обнаженную грудь. Реакция последовала незамедлительно. Джесс схватил ее руку и крепко сжал запястье. У Габриель! перехватило дыхание. Так было в то лето… И сейчас она вновь жаждала испытать в разумных рамках насилие, обещавшее холодный, расчетливый, но в то же время страстный секс.

— Пойдем, убийца! — промурлыкала Габриела. — Вспомним прошлое. Тем более что с Патриком мы еще официально не помолвлены.

— Что ты сказала?

— Сказала, что еще не помолвлена с…

— Я спрашиваю, как ты меня назвала?

Сердце Габриелы сжалось от страха. Ее слова определенно задели Джесса Фалконера, и это могло повлечь за собой неприятные последствия. Но она уже зашла слишком далеко, чтобы отступать.

— Я назвала тебя убийцей. Правда, слово выбрано, пожалуй, не очень удачно. Надо было бы сказать — неудавшийся убийца. Или же — пытавшийся им стать. Это уж как тебе больше нравится.

— Скажи, почему ты меня так назвала?

— Отпусти руку! Мне больно!

— Говори!

— Ты сам отлично знаешь!

— Говори!

— Ты что, забыл происшествие на озере? Или думаешь, что если попал не в тюрьму, а в Брукфилд, то можешь считать себя чистым? Все, кто был на берегу, видели…

— И что же все тогда видели, Габриела?

— Видели, как ты пытался убить своего брата. Отпусти меня!

Джесс отпустил руку Габриелы, на которой остался большой темный синяк.

— Патрик тоже в это верит?

— Верят все. И знают тоже все!

— В том числе и Патрик?

— Уж он-то в первую очередь!

Габриела лгала. Патрик не сказал ей ни слова о случившемся на озере. Она узнала обо всем от своих родителей. Но в Нью-Йорке Габриела сама завела с Патриком разговор на эту тему, приведя его в ярость. Тогда она сказала:

— Ты же не можешь не помнить, что Джесс сидел на руле!

Это был несчастный случай, Патрик! Неужели ты и вправду мог подумать, что я хотел тебя убить? За что? Убить единственного человека, которого любил и люблю ?!

Габриела видела, какие мучения испытывает Джесс. На мгновение это ее почти загипнотизировало, но тут же она вновь замурлыкала:

— Подари мне свою любовь, Джесс. Меня абсолютно не интересует, что ты сделал. Главное лишь то, что ты сделаешь со мной!

Габриела вновь положила ладонь на грудь Джесса.

— Уходи, Габриела!

— Не надо так, Джесс, — прошептала она, продолжая гладить его грудь и подбираясь к горлу.

Чувствуя под пальцами учащенное биение сердца Джесса, Габриела не могла решить, происходит ли это от проснувшегося желания или от ярости, горевшей в его глазах?

— Убирайся вон! — неожиданно взревел Джесс. — Сию же минуту!

Габриела на миг остолбенела. Но тут же глаза ее вспыхнули бешенством, а ногти, подобно острым когтям дикой кошки, глубоко впились в грудь Джесса.

— Ах, вот как! — злобно зашипела она. — Ну, ты еще об этом пожалеешь!

Джесс стоял не шевелясь, подобно каменной статуе. По его груди из глубоких царапин, оставленных ногтями Габриелы, стекала кровь. Но он, казалось, не замечал этого.

Патрик верит, что я пытался его убить… Верит… Верит…

Внезапно с улицы донесся истерический крик. Джесс сразу же узнал голос Габриелы:

— Помогите! Помогите!

Он распахнул дверь и выскочил на крыльцо.

На выложенной белым камнем дорожке у самого парадного крыльца дома своих родителей стояла Габриела. Одежда на ней была разорвана. По шее и груди стекала мокрая грязь. Правая же рука с темневшим у запястья огромным синяком была картинно поднята вверх. Вокруг плотным кольцом выстроились родители Габриелы, а также Стюарт с Розмари и Патрик.

— Не позволяйте ему прикасаться ко мне! — кричала Габриела. — Умоляю вас! Скажите, чтобы он ушел!

— Габби, дорогая, — успокаивала ее Леонора Сент-Джон. — Что ты говоришь?

— Джесс… — надрывно зарыдала Габриела. — Он… хотел меня… изнасиловать…

«Это ложь!» — рвалось из груди Джесса. Но он молчал, оставаясь неподвижным как статуя. Сердце его, казалось, остановилось, замерзло. Вместо него в груди появилась огромная каменная глыба.

Однако синяк на руке Габриелы и струившаяся по груди Джесса кровь говорили сами за себя. Во всяком случае, так думали все, присутствовавшие при этом спектакле.

Насильник… Убийца…

Джесс никак не реагировал ни на негодующие взгляды, ни на сыпавшиеся со всех сторон оскорбления. Даже когда Доминик Сент-Джон подошел к нему и ударил кулаком в лицо, Джесс не пошевелился. Казалось, он потерял способность чувствовать.

Он смотрел на брата.

Верь мне, Патрик!

Патрик тоже смотрел в глаза Джесса. Но тот ничего не мог прочитать в этом непроницаемом взгляде. Патрик не допускал брата до себя.

По Монтклеру поползли слухи о том, что Стюарт хочет посадить своего сына в тюрьму. На справедливый суд рассчитывать не приходилось. Приговор был фактически предрешен. И даже, по мнению адвоката Джесса, он, несомненно, должен был стать обвинительным.

Подавать протест не имело никакого смысла. Все в округе считали, что Джесса Фалконера надо как можно скорее выслать из Монтклера, и на самый долгий срок, какой возможен в наказание за подобное преступление. Но ситуация складывалась так, что единственным реальным проступком Джесса оказалось всего лишь оскорбление личности женщины. Все было бы совершенно иначе, если бы он уже изнасиловал Габриелу или начал это делать.

Поэтому усилиями защиты приговор Джесса ограничился высылкой за пределы штата.

Итак, Джессу Фалконеру вновь пришлось покинуть родительский дом, но перед этим он повидался с братом.

Патрик пришел к нему в тесную, запертую на ключ камеру, убежать из которой было невозможно.

— Расскажи мне, Джесс.

Что ты хочешь от меня услышать, Патрик? И зачем тебе это нужно?

Даже если бы у Патрика и был ответ на этот молчаливый вопрос, Джесс все равно не смог бы прочесть его на неподвижном лице.

— Что ты хотел бы знать? — спросил он вслух.

— Все.

— Все? Что ж, изволь. Случай на яхте был глупой шуткой с моей стороны. Не было никакого злого умысла.

Джесс сделал паузу и пожал плечами:

— А что касается Габриелы, то… Послушай, мы же с тобой родные братья, близнецы. И наверное, все должны делить пополам. Разве не так?

Брентвуд, Калифорния

Пятница, 26 апреля 1999 года

Раздражение.

Спор с самим собой.

Депрессия.

Стремление к уединению.

И все — с проблесками надежды.

Именно так доктор Элизабет Кюблер-Росс выстроила схему ухода человека из жизни. Патрик знал ее еще до того, как начал изучать труды мадам Кюблер на медицинском факультете.

Все эти стадии не обязательно должны были следовать одна за другой. Порой они совпадали по времени. Как это случилось с Патриком после трагического случая на озере Грейдон.

Скажи, в чем я был не прав, Джесс? Скажи, как я мог довести тебя до такого состояния, что ты захотел меня убыть? Скажи мне, и я постараюсь измениться! Даже обещаю тебе это! Тогда мы снова станем братьями. Ведь мы сможем ими стать, не правда ли?

За четыре года, прошедшие со дня, когда Габриела в разодранном платье, и с синяком на руке истошно кричала перед дверью дома своих родителей, Патрик постоянно метался от одной разработанной доктором Кюблер-Росс стадии к другой. В то лето, когда ему и брату исполнилось семнадцать лет, в сознании Патрика появились было проблески надежды на светлое будущее. Но они тут же исчезли после посещения тюремной камеры, в которой содержался Джесс перед высылкой из штата.

Душа Патрика умерла раньше. Сейчас наступила очередь физической смерти. Смерти, которая расправлялась с ним быстро и неумолимо.

И все же в его состоянии появилось нечто новое. Нечто одновременно мучительное и приятное. Ностальгия без грустной меланхолии. Воспоминания без горечи. Радость всепрощения.

Грейдон Слейк… Почему Джесс взял себе этот псевдоним? Или причиной тому тоже ностальгия? Ностальгия по светлым, полным радости и счастья дням прошлого?