— Это неплохая мысль, — согласился Эдуард, не замечая ее презрительно раздраженного тона. Казалось, впервые в жизни он был рад перспективе отправиться в поход. — Давай выступим сразу же, как Гилберт и Николос, наш коннетабль и остальные смогут собрать достаточные силы.

Изабелла отметила, что даже его лучший друг взглянул на него с удивлением, как бы не понимая, как человек, воевавший вместе с гениальным стратегом Длинноногим, может так мало смыслить в военных делах.

— Но ведь до весны нашим лошадям нечего будет есть, — заметил он. — Воевать хорошо шотландцам, они народ выносливый, им достаточно костра под кустом, сковороды и мешка овса у седла, и, кроме того, дорогой мой, ты же должен помнить, что они скорее сожгут собственный дом, чем позволят нашим людям взять у них хоть немного еды для себя или овса для коня.

— Да, пожалуй, ты прав. А после того, как Гилберт уговорил меня снизить военный налог, нам будет трудновато набрать с собой необходимые запасы.

Так что экспедицию отложили до июня, и Изабелла была страшно удивлена, узнав, что Эдуард хочет, чтобы она тоже отправилась с ними.

— Благородной даме нечего таскаться по походам, — ворчала Бинетт, недовольно присматривая за тем, как укладывают ее вещи.

— Но королева Маргарита всегда была рядом с мужем, — ответила ее быстро взрослеющая подопечная.

— Ее муж знал, как заботиться о своей жене, — пробормотала непоколебимая дама.

Вдобавок к этому леди Бадлесмер, самая язвительная из лондонских дам, члены семьи которой сражались вместе с Длинноногим, сказала покровительственным тоном:

— Я не думаю, что вам нужно особенно переживать об удовольствиях Ее Величества. Вряд ли Эдуард II очень уж удалится от границы.

Изабелла была готова дать ей пощечину.

— Возможно, мой супруг и не любит проводить жизнь в военных лагерях вокруг осажденных замков, однако же он — Плантагенет, — возразила она сухо. — Разве это имя не ассоциируется по всей Европе и в Святой Земле со словом «мужество»?

Устав от всех этих разговоров и попыток осадить леди Бадлесмер, Изабелла прошла с Жислен в другую комнату, чтобы та помогла ей уложить драгоценности и головные уборы, которые она намеревалась взять с собой.

— Да, не думала ваша матушка, королева Франции и Наварры, что все эти красивые вещицы будут запихиваться в военные обозы, — недовольно заметила девушка. — Но ведь вы правда желаете ехать, разве нет, мадам?

— Куда влечет меня мое сердце… — с улыбкой отметила Изабелла. — А судя по тем преданным взглядам, что ты бросаешь на гасконца, полагаю, что и ты бы хотела отправиться тоже?

Жислен вспыхнула и сделала вид, что очень занята укладыванием прозрачной вуали.

— Нельзя не почувствовать, что жизнь становится веселее, когда он здесь, даже просто смотреть на него — одно удовольствие, по-моему, — ответила она совершенно серьезно. — Имея столько причин его ненавидеть, Ваша Милость все же не могла не заметить, что у него прекрасный голос. А когда он улыбается, уговаривая тебя изобразить русалку или еще кого-нибудь на маскараде, или придумывает еще какие-нибудь забавные штучки… О, только не считайте меня вовсе уж дурочкой, мадам, если я скажу, что в нем есть колдовская сила. Иногда кажется, что его невозможно ненавидеть, и ему просто нельзя ни в чем отказать.

Изабелла сняла свой любимый филигранный браслет, который примеряла, и задумчиво смотрела на него.

— Я совершенно не считаю тебя дурочкой, Жислен, я очень люблю тебя, — промолвила она так же серьезно, как и камеристка. — Хотя мне кажется, что на некоторых это совершенно не действует, я имею в виду его «колдовскую силу», по-моему, ты так ее назвала?

— О, мадам! — Жислен схватила ее руку и поцеловала с благодарностью, тем более, что другие женщины подсмеивались над нею, когда она так сильно переживала из-за разбитого в день свадьбы своей госпожи зеркала. — Конечно же, — сказала она рассудительно, — хотя герцог Корнуэльский и хорош, но для замужества я бы выбрала кого-нибудь добропорядочного, вроде Роберта ле Мессаджера. Кого-нибудь преданного, кому можно доверять.

Изабелла заметила, что глаза у нее стали голубыми, как анютины глазки, а пальчики уж чересчур энергично стали перебирать складки вуали.

— Ах, ты умница! — засмеялась она. — Сделаю все, от меня зависящее, чтобы он тебе достался.

— Ах, мадам, но ведь все же знают, что он безумно влюблен в вас! — выпалила изумленная девушка. — И, кроме того, да поможет ему Небо, бедняга томится в Тауэре.

— Из-за меня. Так что однажды я наберусь храбрости и попрошу короля освободить его. Но говорят, жаркий огонь быстро гаснет. И кто знает, возможно, несколько месяцев в мрачной крепости несколько охладили его пылкую страсть?

— Значит, вы его не желаете?..

— Я — замужняя женщина, и мне никто не нужен, кроме моего супруга.

Щеки Жислен чуть порозовели.

— Но все же мы всегда желаем, чтобы у вас был еще один мужчина.

— Еще один, Жислен?

— Маленький и беспомощный с золотисто-рыжеватыми волосиками, как у всех Глостеров. Я каждый день ставлю свечку Святому Иосифу. О, мадам, мы бы были так счастливы, если бы у вас родился сын!

— Моя милая Жислен! Ты так же сентиментальна, как и суеверна, — пожурила ее Изабелла, чуть пристыженная из-за того, что она сама не молится столь же усердно, как большинство женщин, о подобном даре.

— Роберт ле Мессаджер заявил стражникам, схватившим его, что убежит из Тауэра, — сказала Жислен, с оживлением возвращаясь к прежней теме разговора и думая, что его похвальба неизвестна ее госпоже.

— На это способен лишь герой — один из тысячи, — заметила Изабелла, вспомнив мрачные и толстые крепостные стены. Отложив в сторону свои наряды, она подошла к окну и долго смотрела на Темзу с печальной улыбкой. Она задумалась о своей нерастраченной любви, о холодном Эдуарде и пыталась представить себе, что значит быть любимой человеком, способным, например, в одиночку выбраться из Тауэра.

Однако недолгая кампания против Шотландии не принесла стране новых героев, если не считать таковым Роберта Брюса, сражающегося за свободу своей страны. Не считая короткого броска в сторону гор, приведшего к значительным потерям, сын Длинноногого редко покидал приграничный город Бервик. Здесь расположился штаб королевской армии, и сюда возвращались после своих вылазок люди вроде Глостера, Варенна или Сеграва. Изабелла, жившая там в относительном комфорте, иногда думала о том, что ее муж нарочно сидит здесь и тянет время, чтобы подольше не встречаться с баронами, отказавшимися присоединиться к нему.

Пьер Гавестон занял ключевой город Роксберг с его огромным расползшимся во все стороны замком, надеясь, что сможет одержать такую победу, что даже сам Черный Пес Уорик не сможет не оценить ее. Однако его настойчивым стремлениям вступить в схватку с войсками Брюса, казалось, не суждено было осуществиться, и вся эта кампания, которой явно не хватало умелого и сильного командующего, превратилась в ряд небольших набегов на отдельные укрепленные пункты, из которых хитрые шотландцы успевали все вывезти. После тяжелейшей зимы, в течение которой Гавестон предпринимал многочисленные попытки заманить в ловушку одну из наиболее мобильных армий южной части горного края, он с тяжелым сердцем тайно отправился в Бервик, чтобы доложить ситуацию. А возможно, просто повидаться с другом.

Даже Изабелла, которой от тоски хотелось плакать, была рада видеть его. Эта тяжелая зима сильно сказалась на нем. Он был нездоров и подавлен и не мог долго находиться в седле, но как только он немного отдохнул и подлечился у королевского лекаря Бромтофта, даже уговоры Эдуарда не могли удержать его. Он вернулся в Роксберг, абсолютно уверенный в том, что лишь убедительная победа сможет спасти его, однако бароны, узнав о его болезни, поспешили отстранить его от командования войсками. Ему на смену были посланы герцог Ангусский и сэр Генри Перси Нортамберлендский, а король Франции предложил свои услуги по организации переговоров о перемирии. К началу следующего лета король, королева и придворные возвратились в Лондон, где Гавестону предстояло встретиться с противником гораздо более опасным, чем шотландцы.

Были публично оглашены указы, подготовленные двенадцатью избранными для этой цели баронами. На этот раз Эдуард должен был их подписать, а его фаворит — выехать из страны. Во всем Лондоне не нашлось ни одного человека, выступившего против этого решения. Даже Глостер и Деспенсер советовали своему монарху уступить, хотя бы для того, чтобы сохранить жизнь другу.

— Значит, он опять должен уехать в Гиень? — со вздохом спросил Эдуард.

— Нет. Мы постановили выслать его из страны. А разве Гиень не часть королевства Вашей Милости?! — сказал Ланкастер, осмеливаясь выказать гнев в повышенном тоне теперь, когда человек, часто доставлявший ему неприятные минуты на ристалище, был наконец окончательно сброшен с коня. — Кроме того, и пэры, и простой народ считают, что этот иностранец слишком богато украсил свое гнездышко английским золотом.

— Иностранец! — рассвирепел его царственный племянник, еле сдерживаясь от приступа знаменитого гнева Плантагенетов, которого пока так и не пришлось увидеть Изабелле. — Разве мой названный брат Пьер не жил в Англии с самого детства? И разве не сражался он за эту страну так же мужественно, как прежде его отец? У вас, милорды, нет элементарной логики. Значит, если человек родился в Гиени, то он иностранец, но, как только речь заходит об изгнании, то она становится частью моего королевства.

Но, чувствуя, что все против него, он написал письмо Иоанну, герцогу Брабантскому, супругу своей сестры Маргариты, с просьбой принять друга. Он попросил охранную грамоту для его путешествия и получил ее. И больше Пьера Гавестона в Лондоне не видели. Эдуард много говорил о документах и о корабле, стоящем на якоре неподалеку от Дувра. Но поговаривали, что эти документы так и не были никому предъявлены, а корабль так и не отплыл, по городу поползли слухи о том, что в Девоне и Корнуэле видели высокого человека, по описанию похожего на гасконца. Король ничего об этом вроде бы не знал. По просьбе баронов он послушно приказал провести соответствующее расследование.

Он изящно начертал своей собственной рукой приказ для Пемброка.

— Я также с нетерпением жду известий о местопребывании моего ближайшего друга, — обратился он к архиепископу Кентерберийскому.

С печальным достоинством он стоял на ступенях. Вестминстерской Залы, разговаривая с членами Парламента, покидавшими Залу заседаний. Он даже привел с собой королеву, чтобы показать, в каких они находятся прекрасных отношениях, и потому, что знал, что им всегда доставляет удовольствие видеть ее. Это был опечаленный потерей близкого друга, но разумный монарх, и все были ему благодарны за то, что удалось избежать междоусобной войны. Покидавшие Залу заседаний бароны низко ему кланялись. Даже Уорик поклонился так низко, насколько позволили доспехи, надеясь, что ему все же удалось внушить этому безответственному щенку хоть немного здравомыслия.

Но когда они возвращались, она обратила внимание на его легкую походку. Вернувшись в свои личные покои, она внимательно посмотрела ему в глаза и не увидела того печального и пустого взгляда, который был у него, когда Гавестон был отправлен в Ирландию.

— Вы очень переживаете? — осмелилась спросить она, кладя свою ладонь ему на руку.

Эдуард поцеловал ее руку и печально пожал плечами, так что плотный золотой плащ, наброшенный на его плечи, коснулся его каштановых волос.

— Королева Мая говорит, что каждый день молится за него Святому Христофору, — сказал он, уклоняясь от прямого ответа. — Ее доброе сердце рисует его голодным и оборванным среди развалин Тинтагела или полузамерзшим в горах Уэльса.

— Мне бы хотелось, чтобы для нее сегодня поиграли наши новые музыканты. Те, которых мой дядя на прошлой неделе привез из Парижа. И вы тоже приходите, Эдуард, они немного развеселят вас.

После ужина, когда приехавший из Парижа дядя и Маргарита со своими двумя сыновьями собрались в Зале, и французские музыканты начали настраивать инструменты, Изабелла послала своего слугу Гудвина Хотейна передать королю, что они готовы.

— Эдуард любит слушать музыку, когда у него плохое настроение, — сказала Маргарита своему брату, когда ее мальчики, довольные, тем, что сегодня у них больше не будет занятий, расположились на стульях у ее ног.

Но Гудвин Хотейн вернулся один, и видя, что у него взволнованный вид, Изабелла отвела его в сторону.

— Разве король не придет?

Тот развел руками.

— Мадам, мне очень жаль, но я и сам не знаю.

— Но ведь вы же передали ему через его камердинеров, что мы его ждем?

— Дверь была заперта. И рядом никого не было. Я только слышал, что кто-то там в покоях тихо поет и играет на лютне.