— А теперь позовите своих камеристок, я хочу взглянуть на вас в великолепном платье, которое приготовила для вас королева Наваррская, — попросил он. — Даже в этой сумрачной комнате оно сияет. Представляю, как оно засверкает при свете свечей в Аббатстве. Я уверен, оно затмит нас всех.

Но к своему страшному разочарованию, Изабелла никого не затмила. Равно, как и Эдуард. Герцог Корнуэльский, который накануне говорил, как будто у него нет времени думать о своем наряде, также появился в одежде из пурпурного бархата, и на нем было так много драгоценностей, что он соперничал в роскоши со своим господином. Будучи выше и стройнее, он, казалось, затмил красивого Плантагенета. И хотя мужчины в толпе откровенно восхищались Изабеллой, большинство женщин не спускало глаз с Гавестона и меньше обращали внимание на ее сверкающее платье. И очень многие, хотя и терпеть не могли гасконца, не могли не пялить на него глаза, поражаясь непробиваемой наглости этого человека.

Именно Пьер Гавестон нес королевскую корону, в то время как Томас Плантагенет, герцог Ланкастерский, который предполагал, что честь будет оказана ему, шел сзади, неся меч Милосердия. Французские принцы, расставленные так, что напоминали поле, усеянное золотыми лилиями, так и не простили того, что их народные костюмы сильно проигрывали на фоне ослепительного наряда Пьера Гавестона. Руки баронов вцепились в рукоятки их шпаг, и Изабелла, с тревогой наблюдавшая за ними всеми из-за своего молитвенника, не сомневалась, что, если бы не торжественная обстановка и святость места, Пьер Гавестон не вышел бы из Аббатства живым.

Несмотря на то, что церемония была тщательнейшим образом продумана, казалось, все в этот день идет не так, как подобало. Плотники, слуги и повара как будто были подкуплены, чтобы все делать неловко и неумело, а, возможно, и сами, руководствуясь мрачноватым юмором истинных кокни, договорились делать все так, чтобы опозорить ненавистного фаворита. Хотя и король, и королева прошли под великолепным шелковым балдахином, который держали над ними бароны Пяти портов, хотя от Аббатства до дворца был проложен роскошный ковер, хотя древний коронационный камень, привезенный Эдуардом Длинноногим из Шотландии, был надлежащим образом украшен, вся эта роскошь и великолепие, казалось, нарочно затягивают церемонию, так что она закончилась уже где-то к вечеру. К тому времени измученные бароны, которые из-за совета завтракали очень рано, были голодны как волки, а некоторые из их жен, впервые допущенных на подобную церемонию, упали в обморок, и их пришлось выносить из Аббатства. Уже стемнело, когда они смогли наконец приступить к трапезе, и по какой-то таинственной причине стол королевы обслуживался последним.

Все те накладки, которые в подобных обстоятельствах обычно воспринимаются спокойно или даже с юмором, сегодня воспринимались особенно болезненно, и вина за них свалилась на Гавестона. Как справедливо отметил Эдуард, все они во всем видели для себя оскорбление, потому что их сжигали ревность и зависть. Изабелла и некоторые из тех, кто относился ко всему более терпимо, довольно скоро начали понимать это. Казалось, накопившееся раздражение и злость приняли уже такие чудовищные размеры, что противостоять становилось все труднее.

Последним страшным ударом, завершившим этот нескладный день, было известие о том, что благородный рыцарь сэр Джон Бейкуэлл был затоптан никем не сдерживаемой толпой, когда пытался помочь потерявшей сознание даме выбраться из Аббатства.

После коронации жизнь была бы вполне приятной, если бы родственники Изабеллы не отплывали домой с чувством глубокой обиды, а подданные короля не могли дождаться, когда откроется Парламент, где бы они смогли высказать свои бесчисленные обиды и претензии.

— Король делает все возможное, чтобы отложить открытие как можно дольше, по крайней мере до Пасхи, — говорил им его зять Хэмфри де Боган Херфордский.

— По крайней мере все же состоится турнир в честь коронации, — говорил молодой Фицалан Арундельский, который упорно отрабатывал один очень ловкий прием, с помощью которого собирался вышибить из седла этого гасконца.

— Ну и что это нам даст? — рычал Уорик, чей зад все еще побаливал в сырую погоду после падения в Валлингфорде.

Хотя вдовствующая королева предупреждала свою племянницу, чтобы та не жаловалась в их присутствии или же не оказывалась в центре недовольной знати, она частенько вместе со своими фрейлинами сидела с вышиванием в той же Зале. Это было намного интереснее, чем гулять среди розовых кустов в саду под мартовскими ветрами.

— Как им обидно переносить все унижения от этого милорда Гавестона и не иметь возможности вышибить его из седла во время турнира! — хихикала Жислен, которая тайно восхищалась им.

— Это было бы еще не так страшно, это можно было бы вынести, — проговорил Пемброк, чей острый слух уловил ее слова, — если бы он потом над всеми так не издевался!..

ГЛАВА 5

— У вас неплохо получается легкий галоп, несмотря на скользкую дорогу, — говорил Изабелле ее шталмейстер. — Держитесь в седле чуть прямее, и все наши английские дамы будут завидовать вам.

— Вы мне льстите, сэр Роберт, — засмеялась Изабелла, запыхавшись. — Вы прекрасно знаете, что я могу вас совсем замучить, заставляя тренировать меня до Судного дня, но мне никогда в жизни не сравниться с такой всадницей, как ваша Королева Мая.

— Она весьма искушенная. Ведь она повсюду сопровождала покойного короля.

— А теперь ездит на охоту с новым королем. Я тоже хочу этого.

— Но совсем недавно, когда вы обучались одной из наших карточных игр, вы заявили, что терпеть не можете охоту?

— Ну как вы запоминаете всякую мелочь и глупость, которую я говорю! И даже если я это и говорила — бывают же обстоятельства, когда человек должен заставить себя делать то, что он ненавидит сильнее всего на свете?

— Вы хотите научиться верховой езде как можно лучше, полагая, что королю понравится, если вы будете ездить с ним на охоту? — Роберт угрюмо смотрел поверх лошадиной головы. Он давно лелеял безумную надежду, что, возможно, она делает это, чтобы подольше побыть в его обществе.

— Ему будет одиноко, когда уедет герцог Корнуэльский, — тихо сказала Изабелла.

Ее спутник ничего не ответил, и она попросила его остановиться. Было чудесное весеннее утро, одно из тех, когда в сердце пробуждаются неясные желания, а нежный ветерок шепчет на ухо о вечной жизни. Между Лондоном и Вестминстером Темза делала изгиб, и на мелководье шелестел золотистый тростник, по берегам уже распушила свои сережки верба, и возле попадавшихся им на пути домиков кусты сирени были покрыты нежной зеленью. Прямо перед ними на фоне голубого неба торжественно возвышались крыши и башни Аббатства.

— Давайте подъедем поближе, посмотрим на крест Милой Королевы, — предложила Изабелла, приближаясь, чтобы получше его рассмотреть. Ей нравилось останавливаться здесь, потому что память о маме Эдуарда навсегда останется для нее символом идеального и счастливого брака. Но, будучи Изабеллой Прекрасной, она не могла удержаться от кокетства. — Очень красиво, — сказала она, касаясь затянутой в перчатку рукой камня и бросая взгляд на влюбленно смотрящего на нее спутника. — Вот достойное выражение любви к женщине, не так ли?

Ее шталмейстер, казалось, был всецело занят запутавшимися поводьями.

— Я бы выразил любовь как-нибудь более тепло — кровью сердца, а не в камне, — еле слышно пробормотал он.

— Ах, милый Роберт! — проговорила она с ноткой осуждения в голосе. И они направились в Вестминстер, чувствуя весеннее бурление молодой крови и слыша любовные песни дроздов.

Во дворе он жестом отогнал конюхов и сам помог ей слезть с лошади. Под воздействием весеннего дня и птичьего щебета, а, возможно, и из-за некоторой досады, поскольку она почти целый день не видела своего супруга. Изабелла пригласила его в свои личные покои, чтобы выпить кубок вина.

Прежде чем пойти и провести несколько тихих минут в уединении королевской часовни, Бинетт широко распахнула окно покоя королевы, чтобы туда проник солнечный свет, который так любила ее госпожа. И была не ее вина, что под окном беспечно болтали два садовника. Добрая женщина не ожидала, что всадники приедут так рано, и оставила для прислуживания Изабелле только Жислен. Изабелла, войдя в покои, тотчас прошла к окну с кубком в руке, чтобы насладиться солнцем и тишиной.

Стук лопат под окном напомнил ей, как Эдуард хотел украсить ее сад, и хотя она и не видела садовников, решила, что он их прислал, поскольку они, наверное, особенно хорошо умеют ухаживать за розами. Даже будучи иностранкой, она почувствовала разницу в их выговоре — один, как и все дворцовые садовники, говорил на кокни, у другого же был явно деревенский выговор, довольно для нее непривычный.

— Здорово будет туточки летом, — говорил он. — Премилое местечко для нашей королевы, да благословит ее Господь! И все, что мы понасадили перед Рождеством, как раз зацветет ко времени, как она станет тяжелой.

Говорящий добродушно рассмеялся, и королева улыбнулась, потому что любила, когда простой народ выражал ей симпатию. Стук прекратился, и она представила себе, как немолодой садовник сдвинул на затылок шляпу и почесывает залитый потом лоб, радуясь тому, как красиво будет выглядеть сад, когда они приведут здесь все в порядок.

Но от слов другого человека она обомлела.

— Если ей только удастся забеременеть, — сказал он, сердито фыркнув.

— Эй, чегой-то ты, Джоб, она такая славная девушка, конечно, молодая очень, но когда придет лето…

— Да не об возрасте и здоровье Ее Милости речь.

Другой ошарашено молчал.

— Ты же не хочешь сказать, что наш король не мужчина? Да сохрани нас Господь, он же сын здоровяка Длинноногого!

— Оно и видно, что ты приехал из деревни, Жак. Тут не в способностях нашего короля дело, мы-то знаем, что у него нет ни крохи желания тратить силы на молодую, когда у него под рукой этот проклятущий гасконец!

Изабелла стояла, не шевелясь, красное вино медленно капало на складки ее амазонки. Черты ее лица резко обострились — она все поняла. В золотисто-карих глазах появилось выражение обиды и ужаса.

С некоторым опозданием Роберт уронил стул, чтобы отвлечь ее. Слишком поздно! Жислен бросилась к окну и захлопнула его. В покоях королевы повисла гнетущая тишина, которая еще так недавно была насыщена весенними запахами и звуками.

«Еще сегодня утром я была так молода — так нелепо молода и так безрассудна!» — эти слова промелькнули где-то в ее подсознании, но с губ не сорвалось ни звука. Только теперь она поняла ту непонятную интонацию, с которой умудренная опытом графиня произнесла там, в Булони: «Другие женщины? О, нет, ни разу ни о чем подобном не слыхала». Она совершенно забыла о тех, кто находился рядом. Но ей необходимо с кем-то поговорить, с кем-нибудь из своих, чьи взгляды и суждения не связаны с этой чужой и неласковой для нее страной. С кем-нибудь, кто бы подтвердил ей, правильно ли она поняла то, что случайно услышала. Она инстинктивно повернулась, чтобы найти Маргариту. Пустой кубок выпал из ее рук и разлетелся вдребезги по надушенным циновкам, покрывающим пол.

Молодая Жислен, столь же сбитая с толку, как и она сама, съежилась у окна, глядя на осколки с таким видом, как будто это осколки того зеркала, что разбилось в день свадьбы ее госпожи.

Прежде чем Изабелла дошла до двери, Роберт ле Мессаджер опередил ее, осмелившись схватить за плечи двумя руками.

— Парламенту наверняка удастся настоять на том, чтобы Гавестон был выслан из страны, — сказал он. — Но если это не выйдет, я сделаю все, чтобы этого гасконца здесь больше не было, пусть даже король и убьет меня.

Возмущенная страстным проявлением его сочувствия Изабелла освободилась от его рук и оттолкнула его. Ей была невыносима мысль о том, что он все знал. Она могла бы послать Жислен к своей тетушке и попросить ее прийти к ней, но ей хотелось убежать из покоев, не видеть тех, кто вместе с ней слышал столь унизительные для нее слова. Она, легкая как пушинка, мчалась по коридорам Дворца в старое крыло, где жила Королева Мая. И Маргарита встала, увидев ее.

Изабелла захлопнула за собой тяжелую дубовую дверь и оперлась на нее, чувствуя огромное облегчение, что тетушка была одна.

— Правда то, что говорят об Эдуарде и Пьере Гавестоне? — спросила она.

Маргарита стояла и смотрела на нее с болью и состраданием. Было бы слишком лицемерно спрашивать: «А что про них говорят?»

— Да, это так и есть. Я вижу по вашему лицу, что вы все знаете!

Пройдя в комнату, Изабелла вместо нее гневно ответила на свой же вопрос.

— Нужно было быть просто глупой, чтобы не видеть этого. Я думаю, что все знают. Даже садовники… Все, кроме невинных глупышек вроде меня и бедняжки Жислен. Как же прав был Эдуард, когда относился ко мне, как к ребенку!