Гай Северин - Избранники вечности. Тетралогия

Но ведь Гаэтан, при всей его мудрости, все же человек, а, следовательно, не застрахован от ошибок. Если, оттолкнув Эль, я не только свою жизнь лишу смысла, но и ее погружу в пучину безысходности и отчаяния? Если из-за каких-то домыслов окажется разрушенным не только мое счастье, но и будущее самой прекрасной девушки на свете? У меня нет права ошибиться, не в этот раз, слишком высока цена.

Но что же делать? Едва ли не впервые я, с моей-то самоуверенностью и самостоятельностью, так остро нуждался в мудром совете. Как принять решение, когда разум твердит одно, а душа молит о другом? Но ведь единственный человек, с которым я мог поделиться любыми сомнениями — это и есть отец, и он уже сказал свое мнение. Именно сейчас особенно не хватало понимающего, надежного друга.

Была бы жива мама, именно к ней, в первую очередь, я и пришел бы за помощью и советом. Наверное, она смогла бы найти убедительные слова, разрешила бы мои затруднения. И я являлся бы счастливейшим существом на планете, либо как-то смирился с тем, что сердце принять не в силах.

Я осторожно приоткрыл портьеру. Погода благоволит. Небо хмурилось, солнце, клонясь к закату, едва пробивалось сквозь густеющую дымку, вдали наползала огромная черная туча. Очевидно, позже разразится гроза, дошедшая до Парижа с побережья. Пожалуй, можно рискнуть выбраться из дома, стены которого душили и сводили с ума. Захватив зонт, я прошел в гараж и вскоре уже подъехал к воротам Пер-Лашез. Там же приобрел цветы у припозднившейся цветочницы, и зашел внутрь. Последние посетители тянулись по дорожкам к выходу.

— Кладбище через полчаса закрывается, месье, — напомнил сторож. Я только кивнул в ответ. Гораздо чаще мне приходилось бывать здесь именно после закрытия. Покружив по аллеям мимо скульптур и памятников, монументов и надгробий, я добрался до фамильного склепа Ансело.

Через маленькую надмогильную часовню с безутешным ангелом я спустился по каменным ступеням туда, где в прохладной тишине колумбария замурован в урнах прах моих родных. Когда-то, пустив прочные корни на парижской земле, построив дом в Бельвиле, Гаэтан приобрел здесь кусок земли и заложил склеп для своей семьи, даже не представляя, как рано, к несчастью, тот обретет первых обитателей.

В гробнице темно, но я не стал зажигать свечи, установленные в высоких канделябрах. Небольшое строгое помещение, выложенное гранитными плитами, навевало мысли о вечном покое. Кладбищенские служители честно выполняли свою работу, ни пыль, ни паутина не успевали здесь обосноваться.

Раздираемый сомнениями, с мучительным комом в груди, я остановился возле беломраморных табличек с золотыми буквами «Ноэми Ансело 1896–1913» и «Селеста Ансело 1858–1913» и опустил цветы в вазы. Рядом пустовало еще несколько ниш. Когда-нибудь придет время, и здесь обретет успокоение отец. А вот займет ли кто-то оставшиеся места?

Изначально предполагалось, что они для меня, моей супруги и наших потомков. Тогда я был еще человеком. Только теперь, как напомнил отец, на мне род Ансело и оборвется. Окажется ли здесь мой прах? Возможно. Или я проживу столько, что даже эти камни успеют разрушиться. Или стану завтра горсткой пепла, которую развеет ветер. Так если старик все же прав? Стоит ли обрекать мою девочку на подобную участь?

Перед внутренним взором встал образ красивой темноволосой женщины с благодарными, но грустными глазами, какой я запомнил мать в последний раз еще до болезни, когда пришел домой после драки с Митчелом Кларком.

«Как же поступить, мама? — мысленно обратился я к ней. — Ты всегда желала своим детям только добра, ты была для нас лучшей, самой доброй и заботливой матерью, и я знаю, мечтала видеть сына счастливым. Ты говорила, как хотели вы с отцом, чтобы я встретил достойную девушку и остепенился. И вот же она, я ее нашел — прекрасную и нежную, во многом похожую на тебя. Ради нее я без малейших сомнений готов полностью изменить свой уклад.

Не сомневаюсь, что Эль стала бы невесткой, о которой ты мечтала, а для Ноэми — любимой сестрой и подругой. Наша семья была бы счастливейшей на Земле. И я никак не в состоянии смириться с приговором отца. То, что он не просто не поддержал меня, а еще и настаивал на своей правоте — внезапный, шокирующий удар. Что же делать, мама? Какой путь выбрать? Не лучше ли слушать сердце, ведь это моя жизнь?».

Сверху послышались приглушенные раскаты грома, гроза готовилась омыть город.

Женщина в моих мыслях по-прежнему мягко улыбалась, но в глазах ее застыла печаль: «Джори, мальчик мой! — зазвучал в голове ласковый голос, который никогда не сотрется из памяти — Невозможно построить настоящую семью, если ты не уверен, что сможешь сделать для своей женщины все, что должен настоящий мужчина. При той большой любви, которая всегда связывала нас с Гаэтаном, одна я знаю, сколько слез пролила, когда теряла твоих не рожденных братьев и сестер, и как важно мне было дать возможность супругу иметь наследников. Видимо, ты полагаешь, что с твоей девушкой получится иначе, ведь она будет осознавать, на что идет, и вам для счастья достаточно взаимной любви? Но, глядя на тебя сквозь розовые очки, представляет ли Эль все в истинном свете?

Ноэми была такой же юной и доверчивой, но разве допускал ты мысль о неподходящем для нее союзе? Ты осознавал ответственность за сестру и ее судьбу, и без колебаний вмешался, когда возникла подобная опасность, хотя понимал, как тяжело девочке принять это. Посмотри на Эль не как влюбленный, а как разумный и серьезный старший брат. Что бы ты ей сказал? А если сомнения не отступают, доверься мудрости отца, он говорит от чистого сердца, пытаясь помочь избежать роковой ошибки».

Да, именно так посоветовала бы мама…

Я готов был преодолеть любые преграды, чтобы сохранить нахлынувшее счастье. Но получается, я же сам и должен воздвигнуть между нами высокий надежный барьер.

— Спасибо, мама, — прошептал я в пустоту.

В ответ легкий ветерок, залетевший снаружи, коснулся щеки, будто нежное материнское прикосновение.

Развернувшись, я медленно побрел к выходу. Выбрался из часовни, когда почерневшее небо озарила яркая вспышка, и раздался оглушительный треск, а на землю упали первые тяжелые капли. Я мог стремительным рывком через несколько мгновений оказаться в машине, оставшись сухим, но неторопливо шел по мокрой дорожке, не обращая внимания на лужи, так и не раскрыв зонт, подставив лицо потокам воды, обрушившимся сверху. Природа плакала вместе с моей душой.

К концу мучительного дня я принял окончательное решение. Сегодня я впервые пожалел о том, что обрел вечность. Неужели, мучительная, жестокая невозможность стать единым целым с возлюбленной и есть мое наказание за самовольное обращение и отказ от человеческой сущности?

ЭЛЬ

Повисшее молчание на обратном пути тревожило и удивляло. Очень взволнованная тем, что едва не произошло на пляже, я не знала, что сказать, поэтому отчаянно ждала каких-то слов от Джори. Но он лишь искоса поглядывал, задумчиво улыбался, почти не следя за дорогой, и не спешил развеять терзавшие меня страхи.

Наверное, стоило догадаться раньше, что подобное возможно, все ведь так и случается между двумя людьми, но поцелуй стал полной неожиданностью. Какая глупая… Чувствуя, как пылает лицо, я старалась отвернуться и делала вид, что интересуюсь проносящимся в лунном свете пейзажем. Так стыдно, ведь я наивно размечталась, что он повторит попытку в автомобиле, где приближающаяся буря не помеха, или проводив домой. В смятении я пыталась решить, как вести себя и как держаться. Но на прощание он едва коснулся щеки губами и исчез. Едва закрыв дверь, я без сил опустилась на пол в прихожей и погрузилась в глубокие раздумья.

Как понять и разгадать смысл того, что неведомо? Я была застигнута врасплох. Это оттолкнуло Джори? Вовремя осознал, что совершает ошибку? Поддался импульсу и рад, что испортившаяся погода его остановила? Несмотря на молчание, он казался воодушевленным. Ерунда какая. Зачем проводить со мной столько времени, если потом жалеть об этом? Его ведь никто не обязывал. И взгляд не был сердитым или холодным, напротив, ласковым, нежным. Так почему меня снедает непривычная колющая обида? Или все это связано с тем, что я так и не раскрыла ему правды?

А каким мог быть этот поцелуй? Чувствуя, как сладко сжимается и скачет в груди сердце, я прижала ладонь к губам и зажмурилась, пытаясь представить другое развитие событий. О, наверное, это было бы невероятно! Головокружение и слабость охватили вновь, повторяя тот миг у моря. Но ни опыта, ни фантазии не хватало, чтобы хоть приблизительно воспроизвести желаемое.

Может, мне тоже нужно было что-то сделать? Или сказать? Если Джори чего-то ожидал, а я не оправдала надежды? Кто знает, как оно должно быть? Вдруг я его разочаровала? Понял, что у меня не получится? Он такой ослепительный, просто нереальный! И ясно, привык иметь дело с опытными, искушенными девушками, мне до них далеко. Безответных вопросов накапливалось все больше. Я ведь даже не могу разобраться, как отношусь к произошедшему, только почему-то мне очень грустно.

Повторит ли он в другой раз? И будет ли другой? Оказывается, я ничего не знала про взаимоотношения. Романы романами, а в настоящей жизни все иначе. Здесь чувства не расписаны на бумаге по воле автора. Попробуй разберись, как он ко мне относится! Спросить прямо? А вдруг так не положено? Кажется, даже неприлично. По крайней мере, в книгах ни одна героиня не задавала подобных вопросов. Джори может решить, что я не только неопытная, а еще и навязчивая, и это оттолкнет его.

А если ему не понравится? Ему есть с чем сравнить, и сравнение явно окажется не в мою пользу. Или я вообще больше его не увижу? От этой мысли охватил такой ужас, что я покрылась холодным потом и начала стучать зубами. Так и сидела бессильно на стылом полу в коридоре, нервно грызя ногти, пока тело не затекло.

В тот момент я напрочь забыла, что Джори вампир, живет по ночам, пьет человеческую кровь, а я принадлежу абсолютно противоположному, враждебному виду. Какое это имеет значение, если я так сильно его… люблю? Неужели это то самое и есть? Когда пугает до ледяной дрожи и неудержимо тянет и манит к себе. Как разобраться? Очевидно только то, что я слишком к нему привязалась. А, возможно, он просто опомнился и решил не усложнять, ведь у него есть любовницы — умелые и красивые. Недостатка в поцелуях он точно не испытывает. Зачем связываться с неумехой бестолковой? Что он найдет для себя, кроме разочарования и скуки? Размечталась, дурочка, просто смешно! Но почему-то хотелось плакать…

От внезапного звонка в дверь я резко подскочила, а сердце судорожно сжалось. «Месье Бушар! — осознала я в панике. — Я совершенно забыла о нем! Как я объясню преподавателю свой замученный вид? Сказать правду просто немыслимо!»

Занятия я бессовестно прогуляла. Профессор еще долго стучался, а я затаилась, будто меня нет, зажав ладонями пылающие уши, мечтая провалиться сквозь землю и сгорая со стыда, что поступаю так малодушно. Теперь к душевному раздраю прибавилось чувство вины вкупе с предстоящим объяснением с педагогом.

День состоял из бессвязных обрывков. О сне не было и речи, поэтому я пыталась хоть чем-то отвлечься, словно сомнамбула передвигаясь на деревянных ногах по дому. То удавалось убедить себя, что ничего особенного не произошло, и вечером все пойдет своим чередом, как ни в чем не бывало. Джори придет, и все страхи улетучатся, как дымка на ветру. Ведь все же он попытался зачем-то? А он не похож на тех, кто совершает бессмысленные поступки. Я ведь могла ему понравиться, правда? На душевном подъеме я успела и себя, и квартиру подготовить к приходу гостя, даже напевала веселые песенки, и улыбка не сходила с лица.

Но потом опять нападала лихорадочная нервозность, возвращались сомнения и ужас, что вновь останусь одна. Необъяснимое предчувствие преследовало, но разгадать его не удавалось. Почему же он молчал?! В эти моменты все начинало валиться из рук, я в изнеможении падала на диван, вздрагивая от каждого шороха. Нужно время, чтобы подумать, привести в порядок растрепанные чувства и внести хоть какую-то ясность в смятение. Получалось очень плохо.

Казалось, хуже быть уже не может, но после полудня мир совершенно погас, когда с ежедневной почтой пришло долгожданное письмо от Мэри. Мне бы обрадоваться, но подсознательный страх надвигающейся беды усилился, заставив сердце подпрыгнуть к горлу. Белый конверт, обклеенный почтовыми марками, вызывал острую панику.

21 июня 1923 г.

Бостон, Массачусетс, США.

Здравствуй, милая Эль!