Саманта Джеймс - Избранница

— Вы не рады?

В два огромных прыжка он оказался рядом с ней.

— Что-о? Ты предполагала, что я приду в восторг от этой новости? — Он повернул ее лицо к свету и уставился на залитое слезами лицо. — Твои слезы говорят сами за себя. Ты не больше меня рада этому!

Боль в груди стала просто невыносимой. О Боже, и он считает, что изучил ее вдоль и поперек! А сам и понятия не имеет, что творится у нее в душе!

Слезы комом застревали в горле. Она умоляюще подняла руку.

— Пожалуйста, Габриэль, не сердитесь.

— Не сердись, говоришь? — Он яростно сжимал и разжимал кулаки. В его глазах пылали адские огни. — Ты хотя бы понимаешь, что это значит? Это же исполнение заветной мечты моего папаши! И именно я осчастливлю его! Можешь быть уверена: он-то будет в полном восторге! Наконец у него появится долгожданный внук!

Он резко повернулся и, спотыкаясь, прошел к себе в спальню. Кесси, словно в трансе, двинулась вслед за ним, но застыла на пороге, глядя, как он бросает в чемодан вещи.

Он даже не взглянул в ее сторону. Но она видела, что он просто кипит от ярости. Сам воздух между ними накалился до предела. Лишь когда он пошел к выходу, она нашла в себе силы нарушить гнетущее молчание:

— Габриэль… вы уезжаете?

Он остановился. Всплеск холодной ярости в его глазах был больнее удара хлыста.

— Я еду в Лондон, чтобы твой вид не напоминал мне ежеминутно о собственном идиотизме. Она не сумела сдержаться:

— Куда? — Слова вырвались у не помимо воли, словно рыдание. — К вашей любовнике?

— Отличная мысль, янки! — Он смерил ее презрительным взглядом. — Боже, — выдавил он, — если уж было так необходимо связать себя по рукам и ногам женой, то почему мой выбор пал на тебя? И почему ты не оказалась бесплодной?

Он отвернулся и вышел. Дверь захлопнулась с такой силой, что стены задрожали.

Убитая горем, Кесси разрыдалась. Ничто не могло бы ранить ее больше, чем эти слова. Все внутри у нее сжалось… и умерло. Сама душа, казалось, умерла. Но ведь она знала, что именно так он и отреагирует! Да, знала… и страшилась этого.

Храбрость окончательно покинула ее. Она рухнула на пол, жить ей было больше незачем, сердце было разбито вдребезги.

О, какая же она была идиотка! Полная! Наивная дурочка! Даже хуже! Совершенно сознательно дурачила сама себя столько времени!.. Габриэль не испытывал к ней ни малейшей нежности, никакой теплоты и понимания. И не собирался защищать ее. Но больше ей незачем обманывать себя.

Она любила его. Несмотря на его злость, равнодушие… Любила его.

И всегда будет любить.

Хотя ночь подходила к концу, толпа гостей в элегантной бальной зале лорда Честерфильда лишь слегка поредела. Габриэль был среди тех, кто провел здесь уже несколько часов. Он пил. Беседовал. Развлекался. Смеялся.

Кружа леди Сару в танце, он смотрел на ее улыбающееся лицо. Слушал ее непритязательную болтовню, но мысли его находились за тридевять земель. Да и видел он не леди Сару, а совсем другой образ… с волосами цвета золотого рассвета, глазами чистыми и яркими, как топаз, и губами такими мягкими и сладкими, какими бывает спелый сочный плод…

И все это время в нем бурлили самые противоречивые эмоции. Замешательство. Бешенство, Боль. Раздражение. И… что-то еще.

Раскаяние.

Он вздрогнул и понял, что танец закончился. Леди Сара коснулась его плеча:

— Я уже устала от этого шума и толчеи. Может быть, поедем ко мне, в более спокойную обстановку?

Глаза женщины зазывно сияли. Соблазнительная улыбка больше, чем слова, выдавала истинный смысл приглашения. Но Габриэля она не очаровала, не зажгла и не подтолкнула к решительным действиям.

— Боюсь, уже слишком поздно, миледи, — пробормотал он, не сводя с нее глаз. — А потому вынужден отказаться от столь лестного предложения.

Она поняла его невысказанную мысль и лишь вздохнула Но он знал, что она недолго оплакивала потерю его в качестве любовника, быстро найдя ему замену. Он поцеловал на прощание кончики ее пальцев и взглянул в сторону:

— Кажется, ваш следующий партнер по танцу уже идет сюда.

Он поклонился, попрощался с хозяином и вышел.

Грызущее его беспокойство усилилось, стоило лишь сбежать по каменным ступеням особняка. Он решил пройтись пешком, чтобы развеяться.

На улице не было ни души, кругом царил туман. Полы длинного плаща то и дело обвивались вокруг ног. Шаги гулким эхом отдавались на пустынной улице.

Если уж было так необходимо связать себя по рукам и ногам женой, то почему мой выбор пал на тебя?

Святой Иисусе! Неужели он правда сморозил этакую чушь? Что за дьявол вселился в него?

И почему ты не оказалась бесплодной?

Каждое слово вонзалось в мозг, словно гарпун. И поворачивалось круг за кругом, причиняя такие муки, какие и не снились грешникам в аду. И лишь тогда до него докричался голос совести. Как ты мог быть таким жестоким? Нет… не просто жестоким. Намеренно жестоким.

Хоть убей, он не смог бы объяснить, что за нечистая сила подзуживала его на подобные слова. Он чувствовал себя так, словно ему стиснули горло, перекрыв доступ кислорода в легкие. И бессильная ярость подогревала кровь до кипения. Ему вновь казалось, что он попал в умело подстроенную западню. В капкан! И обманула его красотка, которую он называл своей женой.

Тут он остановился. И прижал ладони ко лбу, словно хотел изгнать демонов, снова поднявших в нем голову.

Шаркающий звук заставил его вздрогнуть. Сквозь клочки тумана он рассмотрел женщину, устало добредшую до стены и прислонившуюся к ней.

Она была ужасающе бедна… и беременна. Скоро должна родить, судя по величине живота. И молодая, гораздо моложе его. Вот только глаза у нее такие усталые, старые и мудрые, что хотелось плакать. Было холодно, а у нее не было даже плохонькой накидки, чтобы защититься от холода, да и то, что на ней было надето, скорее напоминало лохмотья.

Но взгляд его словно приклеился именно к ее выпирающему животу. Скоро и Кесси родит и будет баюкать на руках ребенка. Нет, не так. Не просто ребенка. Его ребенка.

На мгновение Габриэль перестал дышать. От напряжения у него стиснуло легкие. Осознание величия и невероятности этого простого факта вдруг омыло его душу, наполнив ее непонятным благоговением. Он чуть не рухнул на колени на мостовую.

И почему ты не оказалась бесплодной?

Отвращение к самому себе разъедало нутро похлестче кислоты. Он вел себя с ней, словно она совершила неприглядный поступок или преступление! Как будто во всем этом была виновата только она! Но если кто и виноват в подобной ситуации, то только он!

Губы его судорожно дернулись. Он ведь не обуздывал свои желания. Ночь за ночью он жаждал ее и получал все, что хотел получить. Брал ее каждую ночь. Эгоистично. Не задумываясь о последствиях. Отказываясь даже задуматься о них.

И… ненавидел себя за то, что занимался с ней любовью. Потому что всякий раз, когда уступал своему дьявольскому желанию, словно терял частицу себя…

Он покопался в складках плаща. Женщина устало взглянула на него, слегка попятившись, не уверенная в его намерениях. Но когда он протянул ей кошелек, полный монет, у нее даже глаза округлились от изумления.

— Возьми. Это тебе, — сказал он. Она охнула:

— Но, сэр… Это же целое состояние!

На его губах мелькнула улыбка. Она немного напомнила ему Кесси. когда они были в таверне Черного Джека. Она тогда тоже потеряла дар речи при виде кучки серебряных монет.

Он покачал головой:

— Какое там состояние! Но если ты с умом распорядишься этими монетами, то этого хватит тебе… и бэби на несколько месяцев.

Он решительно сунул кошелек в руку женщины. Та уставилась на него, немея от благодарности и тронутая до глубины души.

— Да благословит вас Господь, сэр! — Она прижала кошелек к груди и взглянула на него полными слез глазами. — Вы — святой, самый настоящий святой! Я никогда не забуду вас. Никогда!

Он стоял и смотрел, как она, тяжело переваливаясь, исчезла за углом, затем отправился к себе. Но когда добрался до особняка, то первым делом отыскал кучера.

Томас протер сонные глаза:

— Милорд! Что-то случилось? Габриэль покачал головой:

— Я решил вернуться в Фарли.

Парень недоуменно заморгал. Через крохотное оконце его комнатушки было видно, что небо уже порозовело на востоке. Начинался рассвет.

— Прямо сейчас, милорд?

Габриэль кивнул. Томас не стал мешкать и потянулся за одеждой.

Немного времени спустя Габриэль захлопнул дверцу кареты. Наверняка Томас решил, что хозяин сошел с ума: возвращается в Фарли, когда не пробыл в Лондоне и полдня. Виноватая улыбка растянула губы Габриэля. Возможно, он и впрямь свихнулся…

Поздним утром они уже въезжали в ворота Фарли-Холла.

Не успел он войти в дом, как сразу понял: случилось что-то ужасное.

С дюжину слуг скучилось в конце галереи. Первой его заметила Глория. Глаза у нее покраснели, словно она проплакала несколько часов подряд. Миссис Мак-Ги успокаивающе гладила ее по плечу, но и у нее самой глаза были заплаканные.

Все были настолько заняты чем-то, что даже не услышали, как он вошел.

— Что здесь, к дьяволу, творится?

Все застыли, словно марионетки в кукольном театре. Наконец Дэвис вышел вперед. Таким мрачным Габриэль его еще никогда не видел. Старик откашлялся, прочищая горло.

— Милорд, боюсь, мы вынуждены сообщить вам весьма скверные новости.

— Не тяни, Дэвис! — Габриэль невольно произнес это резче, чем хотел. — Выкладывай, что у вас случилось?

— Хорошо, милорд. Ее сиятельства не оказалось в спальне этим утром. И судя по всему, она и не ложилась спать. Сначала мы решили, что она отправилась в Лондон вслед за вами. Но она никого не просила отвезти ее, и ее лошадь как стояла, так и стоит в конюшне. Так что мы решили продолжить поиски. — В глазах старика отразилась мука. — Милорд, ее нигде нет!

— Этого не может быть! Плохо искали! Лицо Дэвиса посуровело:

— Мы обыскали весь дом, милорд, от чердака до подвала. И обшарили все поместье. И сейчас еще слуги прочесывают каждый куст. Но она… как сквозь землю провалилась, милорд. Мы знаем только, что не хватает нескольких платьев, а Глория говорит, что пропал маленький саквояж.

Кровь застыла в жилах у Габриэля. Лицо его приобрело пепельный оттенок. Мозг отказывался верить в услышанное.

— Возможно, милорд, что ее сиятельство нашла какой-то другой способ добраться до Лондона?..

— Не нашла… — потрясение произнес Габриэль. Желудок вдруг вытолкнул из себя все содержимое, и оно катастрофически быстро поднялось вверх по пищеводу. Дышать стало невмоготу.

— Милорд…

Не дослушав взволнованных слуг, он рванулся вверх по лестнице. Дверь в спальню Кесси распахнулась после первого же удара. Постороннему Габриэль показался бы сумасшедшим. Но никто не видел его, так что никто и не узнал, насколько он был близок к помешательству.

Один… как никогда прежде.

Рядом с огромным шкафом для одежды валялся крошечный кружевной платочек. Он поднял его, уставившись на тончайший узор.

В груди его росло жуткое чувство невосполнимой потери. Он снова и снова вспоминал, какой видел ее в последний раз. Она была убита, бледна как смерть. Словно жалящие слова Габриэля пулями впивались в ее сердце, и оно кровоточило. На лице ее застыла мольба…

— Кесси! — закричал он. Пальцы скомкали кружевной платочек. — Кесси!

Эдмунд возвратился в Фарли-Холл три дня спустя. Широко распахнув двери перед герцогом, Дэвис склонился в низком поклоне:

— Как чудесно, ваша светлость, что вы вернулись!

— Да-а, домой всегда приятно возвращаться, Дэвис. — Эдмунд вручил дворецкому свою шляпу и трость. — Габриэль дома?

Дэвис ответил не сразу. К величайшему изумлению Эдмунда, дворецкий был в явном замешательстве:

— Он наверху, в своей спальне, ваша светлость. Эдмунд нахмурился, поскольку не привык к подобному поведению дворецкого.

— Что-то случилось, Дэвис?

— Все в ваше отсутствие разладилось, милорд. Но вы, наверное, предпочтете поговорить с его сиятельством…

Эдмунд тут же шагнул к лестнице.

— Ваша светлость, — позвал его дворецкий, — имейте в виду, что его сиятельство… немного не в себе…

Это было мягко сказано.

Шторы в спальне были плотно закрыты. Лишь скудный лучик света пробивался сквозь малюсенькую щелку. Стоя на пороге спальни сына, Эдмунд щурился, пытаясь привыкнуть к полумраку и разглядеть Габриэля.

Разглядев же, опешил. Он видывал сына в состоянии ярости. Видел его и безумно защищавшимся от обвинений и упреков. Не раз наблюдал раздраженным и мятежным, когда тот плевать хотел на всех и вся…

Но в таком состоянии — еще никогда.

Сын развалился в кресле у окна. Рубашка была кое-как заправлена в бриджи и свисала поверх них. Выглядела она такой мятой и несвежей, словно в ней спали несколько ночей подряд. Подбородок и щеки покрывала щетина трехдневной давности. Воздух в комнате был спертым, тошнотворно пахло спиртным.