Жан-Мишель Тибо - Избранница богов

Побежденная, униженная, утратившая все свои завоевания Англия… При мысли об этом Мишель улыбнулся. Его люди ожидали команды, с беспокойством поглядывая на свой ценный груз. Встреча с англичанами стала для них неприятным сюрпризом, и каждый боялся лишиться обещанного ему вознаграждения. Отряд у Мишеля, насчитывавший около пятидесяти человек, был самым что ни на есть разношерстным – афганцы, турки, индийцы, сикхи, тибетцы… На протяжении двенадцати лет эти люди делили с Мишелем дороги и приключения. Дхама, расстриженный тибетский монах, стал первым спутником француза. И не просто спутником – другом. Мишель по дороге в Дели подобрал его с множественными ножевыми ранениями и вылечил. Очень скоро они подружились. Дхама обладал живым умом, говорил на нескольких языках и сражался отважно, как лев.

Дхама подъехал к Мишелю.

– Что думаешь? – спросил у него француз.

– Думаю, лучше не показываться им на глаза, – ответил монах.

– С нашей стороны это будет трусостью!

– Англичане – народ непредсказуемый. А наши люди и животные устали. Недалеко отсюда есть лес, там и разобьем лагерь.

Мишель окинул взглядом своих людей. Дхама был прав – они совсем выбились из сил. Большая часть их пути пролегала по землям, кишащим опасностями. Чего стоит одна только Великая индийская пустыня с ее ледяными ночами и невыносимо жаркими днями! А если вспомнить о том, что от Биканера до самой границы Пенджаба их преследовали местные бандиты… И все же усталость – не повод убегать при виде англичан.

Сердце Мишеля сжалось. Нахлынули воспоминания. Он прижал руку к груди. Там, под курткой, он носил орден Почетного Легиона, который его отец получил из рук самого Наполеона перед Российской кампанией. Ему никогда не сравняться славой с отцом, погибшим при Ватерлоо… Мишелю вспомнилась и рано ушедшая мать. Она передала ему эту награду, которая теперь жгла ему грудь. Лишившись родителей, Мишель, у которого не было близких родственников, продал все имущество и уехал из Франции. Вначале он отправился в Египет, потом в Судан, где в компании с еще одним искателем приключений, итальянцем, постиг азы ремесла «продавец редкостей и экзотичных товаров». Поднабравшись опыта, он решил действовать на свой страх и риск и в одиночку отправился в Индию, где можно было за месяц сколотить состояние и за день его потерять. Но всегда, где бы ни довелось ему встретиться с англичанами, он вспоминал о Ватерлоо и о попранной чести Франции.

И он, пожалуй, последовал бы совету Дхамы, если бы тот не добавил, всмотревшись в даль:

– Во имя Ганеши! Да это твой старый знакомец, сэр Чарльз Эмингтон!

Мишель покачнулся в седле. Полковник Чарльз Эмингтон однажды поклялся, что повесит его вместе со всеми его презренными соотечественниками. Этот господин был ярым последователем антифранцузской политики на Востоке. В своих пламенных обличительных выступлениях на публике он заявлял, что готов возглавить крестовый поход против обосновавшихся в Индии «лягушатников». Не только Мишель ненавидел Эмингтона – молва о жестоком и скором на расправу полковнике давно распространилась за пределы Калькутты. Полковник ее величества держал индийцев в черном теле, а осмелившихся сопротивляться бросал в тюрьмы, иногда и расстреливал.

– Ты уверен? – спросил у монаха Мишель.

– Да. Что-то ты побледнел, дружище, – поддел Мишеля Дхама и рассмеялся.

Монах-расстрига имел демоническую внешность. Все зубы он потерял в драке с индуистами в одном из храмов в Катманду, во время жертвоприношения буйволов. Лицо его было сплошь покрыто шрамами, а раскосые глаза хищно блестели.

– Каждый раз при виде этого господина я умираю от восторга, – прошипел Мишель, собирая свой гнев в кулак.

У Дхамы был талант выводить его из себя, но Мишель слишком дорожил их дружбой, чтобы выражать недовольство по этому поводу.

– Мы не будем останавливаться в лесу! – сказал Мишель.

– В любом случае поздно – нас заметили. Хочешь, я отрежу ему уши? – спросил монах, скрещивая перед собой две сабли.

– Пусть лучше сикхи его разделают, – ответил Мишель.

– Как пожелаешь.

Дхама спрятал оружие и вернулся на свой наблюдательный пост.

Сэр Чарльз Эмингтон наблюдал за Мишелем, глядя в окуляр раскладной подзорной трубы. Еще немного – и гнев захлестнет его, одолев здравый смысл.

– Казенов со своей волчьей стаей! – воскликнул он.

Спутники полковника застыли в седлах. Встреча обещала быть бурной.

– Сэр, наши действия? – осторожно спросил пожилой капитан.

– Если бы я мог, – приглушенно сказал полковник, – я бы расстрелял их на месте. Но мы сейчас не на своей территории – это раз, и у нас важное задание – через неделю мы должны быть в Дели, где наши войска готовятся к схватке с сикхами.

Офицеры вздохами выразили свое разочарование. Полковник принял разумное решение – нельзя было пренебрегать пожеланиями генерал-губернатора. Хотя для сэра Чарльза Эмингтона это было нелегко: все знали, что он мечтал расправиться с этим Мишелем Казеновом. Ненависть к французу усилилась, когда тот попал под негласную защиту лорда Хардинга, генерал-губернатора Индии. Хардинг публично выразил Казенову, с которым ему не доводилось встречаться, свою благодарность на одной из церемоний в Калькутте. Казенов, несмотря на отвращение, питаемое им к англичанам, спас жизнь офицеру ее величества и горстке рядовых после битвы при Хайбаре, где английская армия потеряла шестнадцать тысяч солдат. И хотя благоволение генерал-губернатора не было засвидетельствовано документально, Мишель получил право свободно передвигаться по территории Индии.

«И теперь эта падаль как ни в чем не бывало разгуливает у нас под носом!» – возмутился про себя Эмингтон. Как он сожалел, что не может поступить с ним по своему усмотрению! Если бы можно было вернуться в Средневековье! Отголоски давних сражений, баталий Столетней войны, воинственные крики предков звучали в его ушах. Стычка же с человеком, объявленным вне закона, не принесла бы ему, Чарльзу Эмингтону, ни чести, ни славы. Одни только неприятности…

– Вы двое поедете со мной! – приказал он, съезжая с дороги.

Престарелый капитан и один из уланов последовали за командиром. Втроем они поскакали туда, где в облаке пыли медленно двигался караван.

Офицеры с беспокойством смотрели вслед полковнику. Его гневливость, вспышки ярости и привычка решать все вопросы с помощью удара хлыста или пистолетного выстрела были всем известны, поэтому они безмолвно молили Бога защитить Эмингтона.

Лошадь Эмингтона опередила лошадей его спутников. Когда полковник резко натянул поводья, она встала на дыбы. На животное невозможно было смотреть без жалости, так ему было больно.

Мишель казался невозмутимым.

– Сэр Эмингтон, как приятно видеть вас здесь… Что заставило вас покинуть ваш дворец в Калькутте?

– Война, мой дорогой, война!

– Война? Странно… Со времен сражения при Хайбаре я не слышал ни единого выстрела.

Сэр Эмингтон сделал над собой невероятное усилие, сдерживая рвущийся наружу гнев. Этот французский ублюдок смеет напоминать ему о полном разгроме англичан в Афганистане! С каким наслаждением он вонзил бы свой клинок ему в горло! Но он не успел бы выполнить задуманное – Дхама, сжимая рукояти своих сабель, не спускал с него глаз.

– Вы считаете меня идиотом, Казенов? Мы следим за всеми вашими передвижениями и знаем, что вы и вам подобные продаете оружие сикхам.

– А, так вот с кем вы решили воевать! Странно это слышать. Неделю назад я был в Лахоре и не заметил ничего подозрительного. Сикхи – миролюбивый народ.

В словах Мишеля сквозила насмешка, и полковник Эмингтон заскрежетал зубами от злости, но тему разговора предпочел сменить.

– А что вы везете из Персии?

– Как обычно – ковры и всякие редкости. По приезде в Варанаси я передам подарок лорду Хардингу. Кстати, как он поживает?

– Прекрасно. Он подал прошение временно освободить его от обязанностей генерал-губернатора, поскольку хочет лично участвовать в военных действиях. Желает оказаться, так сказать, в первых рядах сражающихся, когда начнется война. И будет прискорбно, если его поразит рука с оружием, которое вы продали рани Джундан.

Мишель не нашелся, что на это ответить. Его жизнь значительно усложнится, если лорд Хардинг передаст свои полномочия другому человеку. Ост-Индская компания рано или поздно попросит у властей его голову.

– Жаль, что не могу пригласить вас на чай, – сказал он наконец. – У нас впереди долгая дорога, а мои люди спешат вернуться домой. Прощайте, сэр!

Эмингтон не удостоил его ответом. Он уже развернул коня, и Мишель наблюдал, как тот удаляется.

– Лучше 6 ты позволил мне его убить, – сказал Дхама.

– И навлечь беду на наших людей? Нет. Убив Эмингтона, мы бы до конца своих дней остались изгоями.

– Мир велик, и не на всех землях хозяйничают англичане. Мы могли бы уехать из Индии.

– Дхама, я уже говорил тебе не раз, что в Танджавуре меня ждет Хирал. Я ни за что не уеду из Индии без нее.

Дхаме нечего было возразить. Хирал и Мишель стали неразлучными. Монах даже немного завидовал другу. Дхама никогда не любил ни одну женщину. Он так и не встретил свою Хирал.

Мишель вернулся к каравану и снова поехал впереди. Теперь все его мысли были устремлены к Блистательной – непревзойденной храмовой танцовщице южной части Индии. Хирал танцевала для Шивы с десятилетнего возраста, и люди говорили, что великий бог, несомненно, благоволит ей.

Мишель выходил из себя, вспоминая о том, что Хирал продолжает заниматься ритуальной проституцией, таким образом зарабатывая на содержание храма – прихожане щедро платили ей за услуги. Она пообещала оставить это занятие, если Мишель откажется от своих опасных походов. И он уже готов был исполнить ее требование. Двигаясь вперед по пыльной дороге, он представлял их с Хирал свадьбу.

Да, он женится на ней, похитит ее у Шивы. Скоро, скоро Хирал будет танцевать лишь для него одного…

Амия плакала, и вместе с ней плакали ее сестры, тети и двоюродные сестры. Только одна женщина их семейства оставалась невозмутимой – Витра, жена старшего брата Амии Пайода.

Витра не решалась открыто показывать свою радость. Но именно радость читалась на ее лице с грубыми чертами, радость светилась в прикрытых тяжелыми веками жадно бегающих глазах. Про себя она возносила хвалу обычаю, согласно которому ее свекровь была приговорена к смерти. В соответствии с древним ритуалом Шарви предстояло сгореть на погребальном костре, и никто из Мадхавов не решится нарушить тысячелетние традиции.

Днем раньше Пайод, новый глава семьи, имел долгую беседу с брахманами. Был момент, когда Витра испугалась, что священнослужители не захотят сжигать вдову, поскольку англичане и индийцы прогрессивных взглядов угрожали смертью через повешенье всем, кто «совершает варварские ритуалы». Но до сих пор эти угрозы никто не выполнял, поэтому жрецы Аунраи, не боясь никого и ничего, дали Пайоду разрешение провести обряд.

Витра не спала всю ночь. Она бродила по дому, в котором через несколько часов станет полноправной хозяйкой.

Погребальный костер сложили на берегу Ганги, в нескольких километрах от деревни. Впечатляющего вида процессия, состоящая из членов семьи умершего и жителей деревни, двинулась к реке. Каждый нараспев произносил слова молитвы. Многие пришли проводить покойного в последний путь. Анупама Мадхава уважали и любили, да и мастером он был отличным – его вазами, горшками и прочей кухонной утварью из обожженной глины пользовались все местные жители. Вдобавок он считался набожным человеком и заботливым отцом семейства.

Шарви в красивом, красном с серебристой отделкой, сари шла за телом супруга, опираясь на руку Пайода. Следом за ними шествовали остальные сыновья, дочери и три невестки, в числе которых была и Витра. Амия спиной ощущала злой взгляд старшей невестки. Девочка боялась даже подумать о том, что ее ждет. Три-Глаза тоже была здесь, но держалась в стороне от процессии. Жители деревни старались не приближаться к ней. Устремив взгляд на Гангу, она брела, утапливая в грязь свой посох.

Шли медленно. Грязь местами доходила людям до колен, замедляя движение, но дождь давно закончился. Муссон собирался с силами: новая буря могла разразиться уже после полудня. И женщины, и мужчины несли на плечах и головах вязанки хвороста. Подойдя к костру, сложенному из пней и бревен, они, направляемые жрецами, сложили свою ношу, куда им было сказано.

Сердце маленькой Амии застучало с неистовой силой, а горло сжалось так, что она едва могла дышать. Как ей хотелось обнять мать и прижаться к ней крепко-крепко! Но представителям низших каст было запрещено выражать нежность и привязанность жестами и прикосновениями.

Поглощенная своими переживаниями, Амия не услышала, как к ней приблизилась Три-Глаза, поэтому вздрогнула, когда знахарка положила руку ей на плечо.