Элоиза Джеймс - Избранница герцога

— Ты не наш папа, Тобби отведет нас к нашему отцу, он обещал...

— Ваш отец перед вами, — показал тот на Вильерса с веселой улыбкой.

— Их отец он? — медленно произнесла Лизетт, с удивлением уставившись на Вильерса. — Боже, да вы просто образец мужчины!

При этих ее словах кто-то из слуг хихикнул и тут же словно поперхнулся.

Вильерс постарался придать своему лицу благородное отцовское выражение.

— Я ваш отец, который имел несчастье потерять вас, когда вы были совсем крошками. Но сегодня я счастлив вновь обрести вас.

— Ты умудрился потерять нас обеих, — печально изрекла Люсинда.

Филлинда пряталась за Люсинду, а та — за Тобиаса.

— Да, — понуро подтвердил Вильерс, — я потерял вас обеих одновременно.

— Какая грустная беспечность, — произнесла Лизетт не совсем дружелюбно.

— Я виноват, — признал Вильерс.

Что еще мог он сказать? Он раскаивался, он чувствовал свою вину все последнее время. Но, прежде всего он был герцогом и ощущал вес своего титула.

Тобиас подтолкнул Люсинду к отцу.

— Он не такой плохой, чтобы так бояться его, — напутствовал ее он, и это услышал весь штат прислуги в доме.

Вильерс привык к тому, что его жизнь проходит на глазах его лакеев, но в нынешней ситуации он казался смешным. Жало унижения, терзавшее его, вырвалось, несомненно, из дантовых кругов ада.

Он обернулся к Лизетт.

— Вы можете поручить этих детей вашему дворецкому? — спросил он. — Им нужно немного горячей воды и мыла.

— Дворецкому? Какая ерунда, я сама отведу их в детскую и сделаю все распоряжения.

Взглянув в ее улыбающиеся небесно-голубые глаза, обе малышки так и потянулись к ней.

Вильерс, пропустив вперед Элинор, тоже направился к дому. Когда она стала подниматься по ступенькам, он невольно залюбовался ее осиной талией, гадая, насколько зависит это ее достоинство от ее же корсета.

На самом верху лестницы они остановились вдвоем.

— Хотите знать, о чем я сейчас думаю? — спросила она с улыбкой.

— Я догадываюсь, так что увольте меня от этого, — подавленно произнес он. — Не надо говорить, как вы мне сочувствуете...

— О Люцифер, ангел первых лучей утра, каким блестящим было твое падение! — торжественно произнесла она и тут же вспорхнула прочь от него, еле сдерживая усмешку.

Ему нравился их флирт с Элинор, их игра. Но он не мог оставить за ней последнюю реплику. Оказавшись у себя, он прошел на балкон и заглянул в ее спальню. Убедившись, что служанка отсутствует, он легко проник к ней через окно.

Элинор, мывшая руки, оглянулась на него с недовольным видом. Он схватил эти прекрасные руки и приник губами к ее губам. Он поцеловал ее так внезапно и жадно, что вполне мог рассчитывать на затрещину или ругательство.

Но только не от Элинор.

Ее нежные руки обвились вокруг его шеи, потом одна из них распустила ленту и стала ворошить его волосы. Она прижималась к нему, вздыхала и томно постанывала, когда он скользил рукой по ее бедру.

Все это было в порядке вещей для него. Он знал, как воспламенить леди, превратив ее в раскаленную лаву, и затем отлить в новой форме, чтобы она забыла собственное имя и помнила только его.

Он знал сейчас, что Элинор волнует не его титул и не его красота, тем более что он не слишком красив. И даже не его деньги, которых было немало. Она терлась о его жезл столь бесстыдно и в то же время невинно, что этого нельзя было купить ни за какие деньги.

Все было как всегда, как со всеми... И вдруг одна черная мысль постучалась в его сознание...

— Ты думаешь о нем? — требовательно спросил он.

— Да, — мгновенно отозвалась она. — А что? Тебе это разве мешает?

Сердце его упало, он опустил руки, обнимавшие ее. Она прижалась к нему.

— Целуй меня, — приказала она.

Заглянув в ее полузакрытые глаза, он застонал, будучи не в силах контролировать себя, и сдался на ее милость. Пусть фантазирует, она ведь не мешает себя целовать. Пусть думает о другом. Противнее всего, что он знает, о ком. Она слишком свободна, чтобы он мог ее контролировать. В конце концов, он просто мужчина, и она слишком лакомый кусок для него.

Он сжал ее осиную талию, задыхаясь от отвращения к самому себе.

— Ты, конечно, носишь корсет? — прошептал он ей в ухо.

Она хихикнула, и он почувствовал, что сходит с ума от охватившего его желания.

— Зачем тебе это знать? — спросила она.

— Хочу знать, насколько естественна твоя тонкая талия, — охладил он ее воображение, шаря своими многоопытными руками по ее спине. — Чудесный лиф из флорентийского шелка, — проворковал он, покусывая ее ушко. — Мне нравится эта газовая вставочка с шотландским орнаментом...

— А как насчет корсета, есть он на мне или нет? — усмехнулась она.

— Это мне еще предстоит проверить, — прошептал он, внезапно отстраняясь из-за шорохов у двери. В последний раз он с вожделением окинул взглядом ее рассыпавшиеся волосы, горящие щеки и глаза, а затем шагнул в распахнутое окно. — Я непременно найду ответ на этот вопрос сегодня вечером, — пообещал он на прощание.

Элинор купалась в своих мыслях в тишине, они текли весьма прихотливо. Она затеяла опасную игру с Вильерсом. А почему бы и нет? Зачем отказывать себе в удовольствии?

Приятно флиртовать с тем, кто только учится этому, учится юмору и изяществу. Он хочет обладать, она хочет играть, но на грани, на волосок отпадения. Она чувствовала, как наполняется счастьем зияющая пустота, оставшаяся в ней после разлуки с Гидеоном.

Пусть даже она и не любит Вильерса, ей довольно этой одуряющей похоти, охватившей ее. Она наслаждалась самой мыслью об этом, хотя должна была гнать ее от себя. Почти любая девушка из общества была бы в шоке, заметив в себе такое. Похоть являлась исключительно мужской привилегией. Леди имели право испытывать лишь платонические чувства до скрепления брачного документа, да и после многие не могли позволить себе выглядеть в глазах мужа слишком естественными.

Ее Гидеон был юн, красив и строен. Вильерс обладал мужским обаянием.

Она хотела его и не стыдилась этого. Она также не стыдилась того, что одновременно продолжает любить Гидеона и нежится в той самой их копне сена, находясь в объятиях Вильерса.

— Я надену облегающий французский лиф, — объявила она Вилле после купания. Лиф был выполнен из тончайшей бледно-лиловой тафты и сидел без единой морщинки. Достаточно было провести рукой по канареечножелтым пуговкам спереди, и вся красота вываливалась наружу.

— Вы уверены? Однажды вы сказали, что никогда не наденете его, потому что корсет под ним будет слишком заметен, — сказала Вилла.

— Можешь не подавать мне корсет. Моя грудь достаточно упруга и без него.

Вилла на миг замерла, но спорить не стала.

— Леди Энн не выйдет к ужину, — сказала она, доставая шкатулку с косметикой.

— Что с ней? Она больна?

— Слегка. После вчерашнего ужина. Мэри сказала, что на сегодня она заказала себе только куриный бульон.

Элинор усмехнулась про себя, сестра явно перебрала накануне с шампанским и пуншами. Раскрыв шкатулку, она принялась экспериментировать. Для начала старательно обвела тушью глаза, подкрасила брови и ресницы и стала похожа на насупленного барсука. М-да, она явно не такая умелица, как Энн.

— Вы слегка перестарались, — заметила бдительная Вилла.

— Я похожа на барсука? — с усмешкой спросила Элинор.

— Скорее на саму смерть. Эти круги возле глаз, бр-р!

Элинор, вздрогнув, принялась снимать свою боевую раскраску. Она оставила совсем чуть-чуть туши на глазах, положила немного румян на щеки и губы. Закончив, она залюбовалась собой в зеркале.

Ее наряд был революционным по сравнению с жесткими атласными лифами на корсетах, которые вытеснила французская мода. Эти легкие французские лифы появились еще в прошлом году, но ей и в голову не приходило купить себе нечто подобное. А ее сестра купила.

Это хорошо, что у нее есть такая сестра, которая схватывает все на лету.

Вилла уложила ее волосы волнами и завитками и украсила фиолетовыми блестками, превосходно оттенившими ее глаза. Долой смерть, долой барсука — она отлично выглядит! Она даже послала воздушный поцелуй себе самой в зеркале, от чего Вилла прыснула, не удержавшись.

— Я не слишком экстравагантна? — спросила она у нее, собираясь подняться.

— Нет, у вас все прекрасно, более чем прекрасно.

«Более чем, — отметила про себя Элинор. — Она намекает, что я похожу на шлюшку». Эта мысль ее взволновала.

— Меня огорчает лишь то, что мы теперь не в Лондоне и здесь недостаточно джентльменов, готовых пасть к вашим ногам, — заметила Вилла.

— Не уверена, что мне это нужно, — сказала Элинор. — Ты сама хотела бы этого?

— О, это совсем не для меня, — покачала головой Вилла.

— Почему?

— Потому что я не леди. Вы можете иметь у своих ног четырех или пятерых, а мне довольно и одного у скромного очага.

— Мне тоже нужен только один, — сказала Элинор.

— О, это будет большое упущение с вашей стороны, — сказала Вилла, покачав головой. — Вы так красивы и богаты, у вас столько платьев! Для каждого джентльмена найдется свое, и не одно. Нужно веселиться. Джентльмены должны оспаривать друг у друга право на ваше внимание, они должны сражаться из-за вас.

— Но они будут сражаться ради своих чувств или ради моих? — поспешила уточнить Элинор.

— И ради своих, и ради ваших, — ответила Вилла. — Они ценят дороже то, что нелегко досталось. Чем больше соперников, тем желаннее леди. Она же в итоге может гордиться собой и своей славой.

— Не думаю, что это можно отнести к Вильерсу, — возразила Элинор. — Он ищет мать для своих детей.

— Но от вас он ждет отнюдь не материнских чувств, — улыбнулась Вилла.

Вильерс бросал последние взгляды на свой образ в зеркале, пока Финчли терпеливо стоял рядом, держа запасной шейный платок на вытянутой руке. На тот случай, если господин пожелает заменить тот, что уже на нем. Господин был в своем любимом камзоле цвета свежей весенней зелени с пурпурным виноградным орнаментом. Волосы его были зачесаны назад и перевязаны бледно-зеленой лентой.

Он выглядел, как и положено его титулованной особе, ненавистным и всевластным герцогом, владельцем многих земель, держащим вооруженную орду для их защиты. Выглядел человеком, не подверженным случайным и неподобающим эмоциям. Одна из них называлась стыд, а другая — страх. Он не знал ни того, ни другого, пока не узнал, что с его незаконнорожденными отпрысками все не так хорошо, как он думал.

В тот же миг он ощутил себя больным и слабым. А это недопустимо!

И то, что Элинор ведет себя с ним, как ей заблагорассудится, тоже недопустимо! У него нет времени учиться флирту, он должен принять важное решение. Ему нужна надежная жена и мать его детей, а не ветреная, хотя и пылкая любовница. Бог свидетель, его дети слишком много натерпелись, они заслуживают лучшего будущего. У него заходили желваки на скулах, когда он снова представил себе тот свиной хлев и Тобиаса, бродящего за канализационной решеткой под Темзой.

— Перчатки, ваша светлость, — напомнил Финчли.

— Рано, я еще должен заглянуть в детскую.

Вильерс с трепетом потянул на себя соседнюю дверь.

Эти новые девочки, найдет ли он ключ к ним? С Тобиасом они уже отлично нашли общий язык. Но дома остались еще один сын и одна дочь, с которыми ему было пока очень непросто.

Первое, что он увидел, отворив дверь, — это золотое облако волос Лизетт, сидевшей в качалке перед камином. Она что-то напевала своим чарующим, чистым голосом, который слегка притушила, исполняя колыбельную.

— Спи спокойно, малыш, не вертись на самой вершине, слышишь, ветер гуляет в долине... — пела она.

Люсинда и Филлинда калачиком свернулись у нее на коленях в белоснежных ночных сорочках.

Когда ветер качает твою колыбель,

Тихо лежи, не тряси постель.

Сук треснет, и она упадет с кроны зеленой в водоворот...

Завидев Вильерса, она остановилась на мгновение, и тут же маленькая ручонка потянулась к ее золотистым прядям: «Пой же, пой», — потребовала, вероятно, Люсинда, как самая бойкая.

Вильерс просиял от умиления. Ему редко пели эту песню. Его няня была слишком горда своей ролью наставницы герцогского отпрыска, чтобы еще и петь.

Но мама поймает, на крону вернет,

Где птичка поет и гнездышко вьет.

Здесь ее дом, а твой — в долине,

Он тебя ждет, спи, мой любимый.